Год назад, 6 июня 2019-го,
сотрудники полиции задержали корреспондента «Медузы» Ивана Голунова — ему
подбросили наркотики и опубликовали поддельные снимки с его квартиры
«нарколаборатории». Тогда с Голунова сняли все обвинения в результате
беспрецедентной для России кампании журналистской и гражданской солидарности.
Мы публикуем интервью
Катерины Гордеевой, которая встретилась с Иваном Голуновым и расспросила его,
как прошел этот год, кто же все-таки его заказал и над каким расследованием он
сейчас работает.
«Я бы дорого отдал, чтобы моя жизнь стала
прежней» — Что
главного с тобой произошло за этот год?
— Если
формально, за год я последовательно в одном и том же
деле побывал в статусе обвиняемого, свидетеля и, наконец, потерпевшего.
Все следователи и юристы, с которыми я общался, охреневают
и говорят, что они такого никогда не встречали в своей практике,
и даже не знают подобных историй. — А если по-человечески?
— Я бы
дорого отдал за то, чтобы моя жизнь стала прежней — такой, какой была
год назад. Без судебных заседаний, ограничений моей свободы, подозрений
и воспоминаний, которые, как бы я ни хотел, не могу
стереть из памяти. Я хочу спокойно заниматься своей работой, тихо
жить и просто ездить к друзьям на дачу, когда захочу. Вот
вы все сидите в карантине пару месяцев, а я — с июня
прошлого года живу в таком формате, когда я только тихонько,
озираясь, на три минутки могу выйти в ближайший магазин у дома.
— Почему?
— У меня
есть определенные меры безопасности, я не могу о них
рассказывать. Но тем не менее, я не совсем могу делать то,
что хочу. — Это связано
с расследованием? У тебя есть ограничения по свободе
перемещений?
— Я не могу
подробно отвечать на этот вопрос. Ограничения есть, они существенные.
Переносить это тяжело. Это все, что я могу сказать. — Как часто ты мысленно
возвращаешься в 6 июня 2019 года?
— Я стараюсь
туда не возвращаться. Мне приходится возвращаться по велению
следствия. Но желания нет.
Мне
трудно читать посты, которые были написаны тогда в мою поддержку,
я каждый раз вздрагиваю, если моя ситуация упоминается в каком-то
подкасте, в колонке, мне это трудно психологически. Я со страхом
жду годовщины, о которой ты говоришь: сейчас у всех начнут
выпрыгивать уведомления — «год назад вы писали», все как будто
прокрутится заново.
Год
назад я решил ничего не читать, ничего не смотреть, но эта
история постоянно меня догоняет: я прихожу в какие-то офисы
журналистские и у всех висят эти обложки «Я/Мы», меня передергивает. — У тебя они есть?
— У меня
есть только тот номер РБК, который мне подарила на интервью Ксения
Собчак. — А у мамы есть?
— У мамы,
наверное, есть. Мне, когда я еще был под домашним арестом, показывали
обложки всех трех газет (в июне 2019 года «Коммерсант»,
«Ведомости» и РБК впервые в истории вышли с одинаковой
передовицей в поддержку Ивана Голунова — прим. «Медузы»).
Я тогда не поверил, думал — это какой-то фотошопчик.
Я до сих
пор отношусь к этой истории как к какому-то чуду. Думаю, что многие
люди тоже думают, что тогда что-то магическое произошло. И вот к этой
магии теперь хотят прикоснуться, поэтому повсюду эти «Я/Мы»: приезжаю в Екатеринбург —
там «Я/Мы автобус № 27». Думаю: «Господи, какой еще автобус» —
оказывается, власти хотят отменить какой-то маршрут и люди протестуют.
Захожу в инстаграм, там — «Я/Мы Рамзан Кадыров», была такая кампания
недавно. Иду по Москве, в витринах объявления: «Я/Мы, работаем
на доставку». — Ты стал мемом.
— Я стараюсь
к этому относиться философски.
ФОТО: Семен
Кац для «Медузы»
— Каким было твое 6 июня
2019 года?
— Я проснулся,
погулял с собакой, вышел из дома, поехал на встречу журналистов
«Медузы», перечитал еще раз свой текст про ритуальный бизнес, который долго
готовил, отправил его редактору Алексею Ковалеву. Он ответил, что ему
нужна пара часов, чтобы прочесть.
В течение
нескольких дней перед этим мне на все телефоны и мессенджеры звонил
журналист Илья Васюнин, ему надо было посоветоваться по поводу одной
заметки, просил встретиться. Ну, вот мы, собственно, договорились
о встрече. И я пошел: там можно было пройти двумя маршрутами,
я выбрал тот, по поводу которого за пару недель до этого
отправил жалобу в мэрию на ямы. Мне ответили, что ямы заделали,
я решил проверить. — Заделали?
— Ямы
действительно заделали, но я увидел помятый дорожный знак,
сфотографировал его и пошел дальше. Тут слышу из-за спины крики: «Парень!
Стоять!» Оборачиваюсь — бегут два мужика не в форме. Первая
мысль: «Это гоп-стоп». Вторая: «Хорошо, что у меня нет с собой
компьютера и мало денег». — Они не представляются?
— Нет.
Они хватают меня, надевают наручники и запихивают в машину. Потом,
задним числом, я думал: «Почему меня не задержали возле моего дома,
когда я выходил утром, ведь это было бы технически проще:
и обыск провести сразу же, не ездить туда-сюда?» — Почему?
— Потому
что я живу в обычной девятиэтажке, двор весь просматривается, всюду
камеры круглосуточного наблюдения. А эти ребята выбрали для задержания
такое место, где, по их расчетам, не было ни одной камеры.
Они так думали. — А на самом деле?
— А на самом
деле — спасибо родственнику [премьер-министра России] Михаила Мишустина
Александру Удодову, на офисе его инвестфонда была камера видеонаблюдения,
материал с которой хранился дольше, чем стандартные семь дней. Они
об этом не знали. Но это видео оказалось очень полезным для
следователей потом. — Какие
у тебя были предположения в момент задержания?
— Первая
идея появилась после того, как уже в машине сидящий со мной рядом
оперативник Денис Коновалов показал обложку удостоверения «Отдел по борьбе
с наркотиками». В этот момент наступило облегчение. Я подумал:
«Они видели, как я что-то фотографировал, наверное, решили, что
я закладчик. Сейчас все выяснится, они поймут, что это не так,
и меня отпустят». Но тут Коновалов доверительно так меня спрашивает: «А что
за сходка у вас была недавно в Риге?» — То есть люди, которые
тебя задержали, совершенно точно понимали, кто ты? И что ты —
журналист?
— Да,
они понимали, кто я. — А зачем ты ездил
незадолго до задержания в Ригу?
— Там
была ежегодная конференция русскоязычных журналистов-расследователей «Маяк»,
которую проводит «Медуза» [в партнерстве с OCCRP]. Но в машине,
когда мне начинают задавать все эти вопросы, жонглировать какими-то фактами
моей биографии, частной жизни… Я уже понимаю, что точно дело
не в том, что я что-то там фотографировал. С этого момента
я начинаю постоянно повторять одну и ту же фразу: «Прошу
сообщить о моем задержании адвокату и моим близким». На что мне
отвечают: «А ты не задержан». — «В смысле? Я сижу
в машине в наручниках, я могу выйти?» — «Нет,
не можешь. Но ты не задержан. Поэтому тебе не нужен
адвокат».
Дальше
они говорят, что сейчас будут проводить личный досмотр, потом «прокатают
пальчики»; я отвечаю, что готов все это сделать, —
но в присутствии адвоката. На что мне говорят: «У нас
секретное мероприятие. Здесь адвокат не положен». Еще в момент
задержания оперативник сказал: «Телефон есть? Давай сюда. Немедленно
разблокируй». Я говорю: «Нет. Почему я должен разблокировать
телефон?» А дальше — обычная история типа: «Вы — дебилы, —
говорят они мне. — Насмотрелись американских фильмов и считаете, что
вам везде нужен адвокат». — Кто, кроме Дениса Коновалова,
участвовал в твоем задержании?
— Вместе
с Коноваловым меня задерживал Роман Феофанов. Когда на меня надели
наручники, я увидел, что стоит машина, в которой сидел Акбар
Сергалиев; вместе с Феофановым и Коноваловым Сергалиев проводил
со мной все следственные действия. Когда Коновалов куда-то отлучался, его
заменял Максим Уметбаев. — В самом начале было
много разговоров, что ты случайная жертва 228 статьи, часть 2-я —
хранение, изготовление и сбыт наркотиков. Это «народная» статья: наркотики
подкидывают, чтобы соблюдать отчетность, а значит, на твоем месте мог
оказаться фактически каждый из нас.
— После
вопросов про Ригу я стал понимать, что они обо мне знают больше, чем
о случайном человеке на улице. — До задержания
ты замечал слежку или какую-то подозрительную активность в твоих
мессенджерах, почте?
— Нет.
Я ничего особенного не замечал. Может, это какая-то моя беспечность,
может, просто насыщенная жизнь тех дней — но мне ничего
не казалось подозрительным. Позже я узнал, что за меня «отвечал»
Акбар Сергалиев, потом ему в помощь был выдан Роман Феофанов. Они меня
вели: следили за мной и моими близкими. — Во время задержания
полицейские сохраняли вежливость?
— Все
довольно индивидуально. Когда в первый раз меня один из сотрудников
отделения ударил в лицо, мне кажется, это какая-то его личная нервозность
сказалась.
Вообще,
они вели себя довольно спокойно, буднично. Мне не показалось, что все
происходящее как-то выходит за рамки их повседневной деятельности.
Они знали, что в отделении работают видеокамеры,
но не стеснялись их. Когда что-то происходило, никто не говорил:
«Так, немедленно выключи видеосъемку». Например, они осмотрели только два
отделения моего рюкзака, хотя их — четыре. — Как наркотики оказались
в рюкзаке?
— В тот
момент, когда до меня стало доходить, что происходит, я стал
понимать, что мне что-то могут подбросить и старался следить, насколько
мог, за тем, что у меня есть. Рюкзак был за спиной
и у меня руки были за спиной, в наручниках, так что
ситуацию я особо контролировать не мог. Мы проехали
в машине метров 400, остановились, там был мужчина, про которого
я теперь знаю, что это Игорь Ляховец — начальник одного
из отделений наркоконтроля УВД по ЗАО [Западному административному
округу Москвы], с ним еще какие-то люди. Они что-то обсуждают
и тут же обнаруживается один из понятых, который присутствует
при досмотре моего рюкзака: рюкзак открывают, первое, что там лежит, прямо
сверху, на блокноте — пакетик с какими-то шариками. Они радостно
его берут, сразу говорят, что «похоже на наркотики», заносят
в протокол, остальное даже не осматривают — неинтересно. Только
спрашивают: «А где твой компьютер? Почему ты без компьютера?»
Я говорю: «А почему я должен быть с компьютером?» Ну, нет
и нет.
Все
происходило по сценарию, который им был знаком, в котором
не может быть сбоев. Не могу сказать, что они особенно напрягались.
Разве что — когда что-то, что им требовалось найти,
не обнаруживалось с первого раза.
Например,
когда в самом начале они ничего не нашли в квартире,
то на секунду возникло какое-то недоумение, потом кто-то
из полицейских говорит: «Посмотрите еще раз». И ни у кого
нет вопросов типа: мы же смотрели, зачем снова-то? Они идут, находят то,
что им надо найти, и говорят: «О! Обнаружили». И опять теряют
интерес. Часть из них просто собирает вещи и уходит, несмотря
на то, что коридор, кухня и ванная осматривались довольно формально.
Например, они достали аптечку на кухне, поводили по ней пальцем:
«М-м-м, таблетки». Но никаких вопросов о том, что это
за таблетки, ни у кого не возникло. Когда уже закончился
обыск, кому-то из них раздался звонок: «Изъять все электронные носители».
Вот. «Изымите в квартире все электронные носители». Они изъяли флешки,
жесткие диски и дописали это в протокол.