Полный текст выступления с Трибуны ГД «Мы, Россия»: налогово-таможенная и продолжение цифровой революции

Совсем недавно, в XVIII веке один знатный французский юноша велел слуге каждый день будить себя словами «Вставайте, сир, Вас ждут великие дела!»

Юноша вырос, стал великим мыслителем, в его честь назвали целое учение, Ленин признал его труды одним из источников марксизма, а резюме его моральной формулы «От каждого по способностям, каждому по труду» не достигнуто нами и по сей день.

Но в историю Сен-Симон вошел благодаря этой фразе, которой его будили.

И с которой я обращаюсь к вам.

Коллеги, нас ждут великие свершения.

И да, я уловил Ваше движение, и Вы правы. Но спрятаться нам не удастся.

Почему свершения, да еще великие, это ужасно? – потому что неопределенность почти абсолютна, и мы, действуя в истории, а не в канцелярии, решая принципиальные, а не рутинные вопросы, знаем по-настоящему только две вещи. Первая – что если мы допустим ошибку, исправить ее будет уже нельзя. Частично компенсировать – если повезет, но не более: исправить не получится, история пишется без черновиков, сразу и набело. А второе, что мы знаем точно - что у нас нет и не будет информации, достаточной, чтобы не ошибиться.

Поэтому мы стремимся ко всему хорошему против всего плохого. Но с какой бы стороны мы ни зашли, как бы мы ни относились к бесконечным «измам» и «циям», мы хотим общего – свободы, прогресса и порядка. А они рождаются только одним: высокотехнологичной промышленностью. Именно она дает – и справедливость, и коммунизм, и единство, и настоящую либеральную демократию, по Вольтеру или, если угодно, Жириновскому, а не Березовскому и Керенскому, именно она дает свободу - и даже новизну, и не только «Новым людям».

Мы хотим справедливости – но для ее обеспечения нужны ум, силы и богатства, а это прежде всего развитие промышленности, производство добавленной стоимости, развитие технологий, создание качественно новых производительных сил.

Мы хотим власти трудящихся – но для этого надо, чтобы они были, а значит, нужна все та же промышленность.

Мы хотим единства – но оно создается только общим делом, объединяющим все население в народ, - а это промышленность и производство добавленной стоимости своими силами, а не рабское дарение связанных с этим прибылей белым или иным господам.

Мы хотим свободы и саморазвития личности, высоких технологий – но информационные и цифровые технологии могут опираться только на развитую промышленность, без нее они повисают в воздухе, не имеют надежного фундамента, в том числе социального, и в любой момент могут быть отключены извне.

Мир распадается, человечество медленно и мучительно обживает совершенно новую – цифровую – вселенную, которую само создало для себя, и мы, Россия, вступили в смертный бой с глобальной реакцией и социальной архаикой, как обычно, пытающейся замаскировать свое звериное мурло в одежды псевдопрогресса – и для победы в этой битве нам нужны всеобъемлющие промышленность и высокие технологии.

Мы выстояли в первом натиске объединенных сил прошлого, - и вновь, как уже несколько раз после 1992 года, оказались перед необходимостью перехода от стабилизации к развитию.

Если мы хотим гордиться и почивать на лаврах вместо участия в битве за будущее, да, нам пока есть, на чем почивать.

За четыре года правительство Мишустина продемонстрировало выдающиеся способности стабилизации социально-экономической ситуации.

Благодаря ему короновирусный спад ВВП был примерно вдвое ниже ожидавшегося, западный санкционный удар не достиг и трети своих целей, а российская экономика, несмотря на все проблемы, недостатки и пороки, продолжает развитие.

Это было достигнуто благодаря концентрации сил на цифровизации, повысившей качество управления и позволившей не только обеспечить сквозной контроль за властью, но и создать значимые элементы стратегического планирования.

Платформенное управление на основе цифровизации (в этой сфере премьер Мишустин сделал Россию безусловным мировым лидером) стало основой филигранного использования бюджетных средств для стимулирования развития и, в частности, обеспечения гарантированного спроса для инвестиционных проектов.

Именно сверхэффективное (несмотря все, повторюсь, проблемы и пороки, от коррупции до бытового идиотизма) использование бюджетных средств позволило правительству — вопреки стандартной макроэкономической теории — во многом компенсировать разрушительные последствия либеральной финансовой политики и даже обеспечить экономический и инвестиционный рост. Напомню, что в условиях рукотворных обвала рубля, удорожания и ранее недоступного кредита и ряда структурных кризисов (от топливного до яичного и коммунального) этот рост парадоксален, но он есть.

Теперь для решения качественно новой, принципиально более сложной и еще ни разу за 37 лет реформ не решенной задачи перехода от стабилизации к всеобъемлющей модернизации надо сделать три фундаментальных шага: первое - перейти от поощрения финансовых спекуляций к стимулированию производства добавленной стоимости, второе - перенастроить для достижения этой цели управленческую цифровую платформу, третье - освободить госуправление от руководителей, не приемлющих этого.

С экономической точки зрения решение первой задачи самоочевидно долгие уже даже не годы, а десятилетия.

Прежде всего, для направления главной созидательной экономической энергии — энергии капитала — на благо России, а не ее врагов или конкурентов, ключевая часть этой энергии должна быть заперта в стране. Необходим запрет на вывод капитала (с сохранением экспансии в виде производительных инвестиций), принудительная деофшоризация (раз потенциал добровольной исчерпан), запрет на «внутреннюю эмиграцию» капитала в не видимую государством и потому криминогенную часть экономики обналичиванием в индустриальных масштабах.

Чтобы капитал шел в реальный сектор, а не в более понятные, удобные и выгодные финансовые спекуляции, последние должны быть ограничены.

Наиболее разумен опыт Японии, в которой до 2000 года, чтобы вложить в финансовые спекуляции йену, участник рынка сначала должен был вложить в реальный сектор пять йен. Но возможны и прямые ограничения, как в Западной Европе до конца 80-х и в нынешнем Китае, и институциональные, как в США с 1932 по 1999 годы.

Для производства добавленной стоимости необходим коренной пересмотр всего налогового и таможенного регулирования, ориентированного на стимулирование вывоза сырья при подавлении самой возможности его переработки. Россия не сможет развиваться без всеобъемлющей налоговой и таможенной революции, которая среди прочего сделает невыгодным непроизводительное потребление богатых по сравнению с их производительным инвестированием.

Разумный протекционизм, обеспечивающий создание целых отраслей, необходим и в силу распада мира на макрорегионы: деградация международной торговли уже давно создала ситуацию, при которой страна не имеет ничего (или может быть в любой момент лишена всего), чего не может производить самостоятельно.

Для перехода, как это все чаще называют в обществе, «от воровства к развитию», конечно, надо ограничить коррупцию, исключив коррупционную мотивацию принятия стратегических решений. Для этого следует признать коррупцию во власти преступлением против государственности, хотя бы приравняв ее к клевете на армию, использовать потенциал цифровизации (который пока игнорируется – и, боюсь, по политическим причинам) и опыт Запада.

Так, по примеру Италии надо автоматически освобождать от ответственности взяткодателя, сотрудничающего со следствием и свидетельствующего в суде, а по примеру США — конфисковывать все имущество, кроме социального минимума, всех близких родственников члена мафии, со следствием не сотрудничающего.

Не менее важным является обуздание произвола монополий. Антимонопольный орган должен получить право проверять структуру цены любой фирмы, заподозренной в злоупотреблении монопольным положением и манипулировании рынком, а при резких колебаниях цен — сначала возвращать цену на место (как в Германии), а потом уже расследовать их причины.

Кроме того, нужно резкое снижение издержек, то есть удешевление сырья и полуфабрикатов на внутреннем рынке, чтобы сегодняшние сверхприбыли сырьевых олигархов стали ценовым выигрышем перерабатывающей промышленности. Для этого базовые отрасли должны работать для не максимизации доходов, а минимизации цен на свою продукцию.

Поскольку это противоречит природе частного бизнеса, базовые отрасли должны быть национализированы — как в Англии после войны (благодаря чему она из фрустрированного банкрота за пятилетку вернулась в клуб наиболее развитых промышленных держав), с сохранением 49% капитала у частного бизнеса и через выкуп. Правда, после уплаты компенсационного налога (в размере разницы между стоимостью активов в момент приватизации и уплаченного за них приватизаторами) и после возврата недоинвестированного за десятилетия (норма инвестиций в развитие базовых производств — не менее половины приносимой ими прибыли) размеры выкупа для большинства олигархов могут оказаться и отрицательными.

Наконец, для обеспечения внутреннего спроса государству придется гарантировать гражданам право на жизнь — прожиточный минимум, на который вправду можно выжить.

При этом стратегическое планирование должно опираться не на футуристические озарения и добрые чаяния сколь угодно продвинутых руководителей, а на разработанный еще Менделеевым межотраслевой баланс (формирование которого сделала возможным именно цифровизация Мишустина).

Сопоставление экспорта и импорта в целях стратегического управления (в отличие от бухгалтерских целей сведения и прогнозирования валютного баланса) должно вестись в единицах добавленной стоимости, соотношение ввоза и вывоза которой является решающим фундаментальным фактором формирования валютного курса. А то у нас экспорт больше импорта, а рубль рушится. На поверхности – из-за бегства капитала, а с фундаментальной точки зрения – из-за того, что баланс добавленной стоимости отрицательный и просто маскируется природной рентой.

Перенастройка для решения этих задач уже давно созданной и эффективно функционирующей управленческой цифровой платформы требует излечения ее естественных «болезней роста».

Прежде всего это естественное для математиков и либералов, но неприемлемое для управления превращение переменных факторов госрегулирования (начиная со структуры налогов и заканчивая международными соглашениями) в постоянные.

Это лишает государство свободы маневра не по злому умыслу, а просто потому, что для ее обеспечения придется прилагать колоссальные усилия, достраивая сложнейшую математическую модель, на основе которой осуществляется платформенное управление.

Цифровая платформа, на основе которой управляется сейчас социально-экономическая сфера, должна стать гибкой.

Вторая «болезнь роста» — игнорирование нестандартной, то есть не заложенной в платформу при ее разработке информации. Это касается и колоссальной «теневой экономики» (серьезно влияющей на легальную сферу), и все более многочисленных сигналов о сбоях в госрегулировании, и, наконец, генерируемой самой платформой информации, противоречащей официальным отчетам (так, имея данные обо всех легальных продажах, государство продолжает ориентироваться в своих прогнозах инфляции на откровенно фантазийные данные Росстата).

Третья «болезнь роста» платформенного управления — игнорирование влияния на него частных интересов его участников. Результатом становится ситуация, давно зафиксированная даже Счетной палатой, при которой реализуемые меры имеют весьма отдаленное отношение к целям, которые они призваны достичь. Так, повысить качество высшего образования намечено строительством университетских кампусов — так как стройкомплекс является наиболее влиятельной частью госуправления, а отчитываться по квадратным метрам неизмеримо проще, чем по нормализации учебы и актуализации изучаемого.

Самоочевидность изложенного еще раз подтверждает, что разворот от разграбления России к ее созиданию уже скоро 40 лет является исключительно политическим, но никак не содержательным вопросом.

И в той мере, в которой мы являемся политиками, нам придется – повторю именно это слово, хотим мы того или нет – в этом развороте участвовать и, более того, его организовывать.