Мнения: Чужое горе Донбасса
Человек абсолютно беспомощен, когда рядом с ним происходит чужое горе. Чтобы не сойти с ума от этой беспомощности, человек начинает придумывать разные психзащиты.
Например: Они сами виноваты! Или: Всё на самом деле не так! Или же включается другой механизм: снять с себя последнюю рубашку, чтобы бросить ее в жерло чужого горя, отдать эту последнюю рубашку искупительной жертвой, чтобы не так сильно обжигало. Конечно, когда я пишу это, я думаю про Донбасс.
У меня своя психзащита: когда там начинается ад, я туда еду. Снимаю, записываю, разговариваю с жителями обстреливаемых поселков, с измученными чумазыми военными, и вроде как при деле. Мне говорят, что я ищу смерти, или спрашивают, как я это выдерживаю. А это моя собственная защита от обжигающего пламени чужого горя, и я там – и вроде как была с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был. Это было недавно: я иду по поселку Трудовские к западу от Донецка. По нему стреляют день и ночь, оттуда эвакуируют людей, но большинство этих людей останется. Потому что восемь лет канонада не замолкает, потому что они привыкли.
– Тут каждый дом разрушен. Мы окна три раза уже меняли, двери меняли. Так что у нас тут каждый дом побывал на войне. Вот напротив под дом прилетела мина и не взорвалась. Под фундамент. С хвостом такая, толстая мина. Лежала тут, наверное, месяца три, – рассказывает Лариса, женщина средних лет, живущая здесь все эти годы. На руках у нее внучка, двухлетняя Нюта, непривычно молчаливая; я все никак не могу привыкнуть к тому, какие тихие тут дети.
Дальше – посреди дороги насыпаны деревья и ветки. Это такая граница. За ней уже территория ВСУ. То есть блокпост ДНР стоит до въезда на Трудовские, а сам поселок находится в серой зоне. Мы идем по улице Томской. Здесь вообще осталось мало целых домов, но самое странное, что посреди руин до сих пор кое-где живут люди.
– Этой улице вообще достается конкретно, потому что вот она – Марьинка, вот Новомарьинка, оттуда всё летит, – объясняет другая местная жительница, Антонина, в куртке, накинутой прямо на халат.
Они с Ларисой – местные активистки, которые радуются каждому человеку с «Большой Земли». Заводят меня в один из местных домов, объясняют: это журналист, Тань, расскажи, как к тебе прилетело. Полная улыбчивая Таня первым делом пытается напоить меня чаем, потерпев же неудачу, рассказывает, как год назад у нее чуть не погиб муж. Он мылся в летней кухне, только-только домылся, зашел в прихожую, и тут в летнюю кухню попал снаряд. Я слышала много таких историй о том, как повезло, и много историй о том, как не повезло.
– У нас тут многие поумирали просто так, – говорит еще Лариса. – Из пожилых. Бахать начало, так сердце не выдержало – и всё. Скорые-то к нам не приезжают, «серая зона», до блокпоста доезжают и всё. Сейчас мы к моей куме подойдем, у нее попадание в крышу было, она вам расскажет. У нее кожу тогда сняло со спины, только на копчике оставило. И это в 12 часов ночи. Я ее отвозила в больницу. Мы ее на машину погрузили, а представь – спины нет. Целлофаном (сын припер целлофан из дома) мы ее вот в это обернули. Антонине Васильевне говорю: «Тоня, свети на спину». Я ж рукой провела, я чувствую – осколки дерева. Говорю: свети на спину, я ей хотя бы колючки повытягиваю…
Здесь миллионы историй – трагических и трагикомических, черных и светлых. Вот, например, Нюта: ей два года, и родилась она вопреки всем обстрелам, вопреки всем смертям, прямо посреди войны, словно торжество жизни над ее отсутствием. Вот она – мусолит леденец, смотрит своими глазищами.
– Мы тут на всю улицу праздник устраивали, когда дети женились, – говорит Нютина бабушка. Нам говорили – молодцы, Шевцовы! Праздник устроили... Нас попросили соседи. Обычно как? Молодые – их вывели со двора – они быстренько юркнули в машину – и всё. А тут соседка, тетя Аня, она умерла уж, говорит: «Ларис, пусть дети хотя бы постоят возле двора чуть-чуть, мы на них хоть посмотрим». Я пришла, говорю: «Ира, Андрюша, ну вот так и так, люди просят хотя бы на вас посмотреть». Так они минут 15 стояли. А у нее из Канады было платье с большим шлейфом. И вместо веночка и фаты у нее шляпа была. Шляпка такая маленькая, ну как... как ладонь такая шляпка... Они смеялись. В девятнадцатом забеременела. И вот мы родились 10 сентября. Да, Нюта? Поэтому нам два годика. А что делать, вот так и живем... Молодец, грызи-грызи...
Нюта уже отличает гром от обстрелов, прячется под папу, вжимаясь в него, когда начинают стрелять. Раньше удавалось обманывать ее, говоря, что это «дождик кап-кап, гром пук-пук», сейчас уже не обманешь.
– А вот здесь, – продолжает экскурсию Лариса, – жил Анатолий, его на День Победы убило. Был такой обыкновенный день – наш, обычный, с постреливанием. Ну к нему военные приехали где-то часов в 10-11, поздравили с праздником. Привезли тормозок, привезли тортик... Вечером пришел внук с работы, сели тортик поесть. Потом внук собрался, пошел к другу, а Анатолий вышел на улицу в туалет. Он сделал шаг – и рядом, буквально метрах в трех, прилетела мина. И всё. Он даже не понял, что умер, потому что, сказали, у него внутренности были все испещрены... Там фарш был.
Анатолий Назарович Пучкин, 1939 года рождения, погиб 8 мая 2021 года на этой самой Томской улице. Не совсем на День Победы, выходит: на день скорби.
– Он хотел Украину, – добавляет Антонина. – Он хотел, чтобы Украина вернулась назад. Чтобы было прежнее время. Украина его и приговорила.
Сейчас я вижу в социальных сетях очень много комментариев по теме Донбасса. По теме беженцев, по теме обстрелов, вижу много рассуждений, кто виноват и что делать. И вижу бесконечное наслоение психологических защит: чтобы не обжечься о чужое горе, люди предпочитают прятаться от него, не смотреть, не видеть.
Все, что я могу – рассказывать и показывать.
Теги: Донбасс , ДНР , украинский кризис