Как татарин из Венгрии строит в Татарстане культурный мост

XVII Международный театральный фестиваль «Науруз» снова стал точкой притяжения для театральных деятелей России, ближнего и дальнего зарубежья. В рамках форума прошла практическая конференция Ассоциации национальных театров России на тему «Копродукция между национальными театрами. Спектакли и программы». Среди ее участников были и представители Альметьевского татарского театра, в том числе его главный режиссер Сардар Тагировски (именно так, без «й», он просит себя называть) – европейски мыслящий художник, который на наших глазах возвращается к своим татарским корням.

«Мы часто делаем «умный» театр и из-за этой «умности» не замечаем вещей, которые дают нам вдохновение»

– Сардар, на конференции вы задали Теодоросу Терзопулосу вопрос о балансе эгоцентризма (внимания к внутреннему миру героя) и экоцентризма (цельности среды) в современном театре. Почему для вас это важно?

– Как большой мастер, Терзопулос может говорить про важные вещи с такой простотой, которая доходит до всех. Мне было приятно его слушать, и я соглашаюсь с тем, о чем он говорил и к чему присоединялся Фарид Бикчантаев, модератор беседы. Знаете, тут самое важное, что в противостоянии экоцентризма и эгоцентризма начал побеждать второй. Тут важно понимать, откуда происходит эта экологическая часть. Мы, люди, стараемся касаться этого мира так, как мы хотим его понимать. И это я заметил за последние пару лет глобально в разных странах, где я работал.

Но самая большая ловушка, когда мы, люди, думаем про себя, что мы очень умные. Поэтому мы часто делаем «умный» театр, «умный» анализ, у нас есть какие-то «умные» придумки. И из-за этой «умности» мы часто не замечаем простые вещи, которые дают нам вдохновение. В театре очень важно, чтобы мы поняли себя и душу друг друга, душу автора, которого давно уже нет среди живых, попробовали понять, почувствовать тех персонажей, которых мы воплощаем. Они живые, к ним нельзя подходить поверхностно, понимаете? Нам нельзя подходить к ним через эго, видеть так, как мы хотим видеть, по-своему анализировать. Я думаю, это нечестно перед ними, персонажи должны быть в каком-то смысле нашими друзьями.

Поэтому нам надо быть в каком-то смысле детьми. Потому что у детей есть эта чувствительность к тем вещам, которые взрослые не замечают. В театральном мире нам надо быть такими умными, чтобы позволять себе быть детьми.

«Актеры учат меня думать по-новому, учить язык»

Фото предоставлено пресс-службой Альметьевского драмтеатра

– Вы часто упоминаете «культурный мост» между Венгрией и Татарстаном. Что это означает на практике?

— Я стараюсь сочетать разные факты, а потом смотреть, какие уроки это дает. Я тоже через это учусь. Как театральному человеку, мне интересно, чтобы люди начали больше понимать друг друга, больше учиться друг у друга. Я думаю, из-за недостатка этой учебы мы сегодня так тяжело живем глобально.

И главное – это культурный мост, это театральный язык, который мы находим. Я думаю, что Валерий Фокин делает очень правильные вещи в области театра, и правильно то, как «Науруз» выстраивает процессы, как поддерживается копродукция региональных театров.

«Мне странно, когда говорят, что есть театр экспериментальный и неэкспериментальный. Театр сам по себе эксперимент»

– В Альметьевске вы презентовали иммерсивный спектакль «Йорт» («Дом юности моей»). Почему выбрали этот формат?

– Когда меня сюда пригласила Ирада Хафизяновна (Аюпова, министр культуры РТ, – прим. Т-и), я понял, что это судьба. Когда я жил в Венгрии, я часто вспоминал о родине, о Казани, где я родился и жил до шести лет, а потом каждый год на пару месяцев приезжал к дәү әни. У меня накопилось много воспоминаний, которые потом помогали мне работать в Венгрии или в Румынии, Сербии, Италии. В своих творческих опытах я как раз старался раскрывать этот пласт – такой далекий от меня мир моего детства.

Поэтому это культурный мост не столько между Венгрией и Татарстаном, сколько между взрослым и маленьким Сардаром, между миром взрослых и миром детей. Зачастую эти мосты разрушены, порой трудно найти взаимопонимание. Поэтому нам, людям культуры, надо быть более чувствительными, чем остальным. Нам надо строить эти мосты, независимо от того, из какой страны мы приехали, находить общий путь к пониманию друг друга. Как говорил Феллини, артист находится на пересечении двух миров, его задача – строить мосты между миром Вселенной и гражданским миром. Я с ним согласен.

– Что вам дает общение с коллегами из других стран?

– Общение с людьми других национальностей – это бесценный опыт. Я в какой-то мере чувствую себя ответственным за то, чтобы эти люди узнавали друг друга лучше. Например, сейчас я пригласил в Альметьевск композитора из Венгрии, который пишет великолепную музыку. Мы начали работать с ним над новым спектаклем. Через музыку, у которой нет границ, можно работать очень глубоко. Наши языки тоже имеют свою мелодию, и через нее тоже можно приходить к пониманию, не только через вербальный перевод. Мелодия речи – это проводник к праязыку, в древний мир, где зародилось человечество. Людям культуры надо стараться находить этот общий смысл.

Рустам Минниханов на иммерсивном спектакле «Йорт» Альметьевского драмтеатра

Фото с сайта Раиса РТ

Недавно в Венгерском театре Румынии, который находится возле венгерской границы, я ставил «Мастера и Маргариту» с драматургом Андрашем Козьмой. И мне было приятно увидеть его на конференции на «Наурузе». И мне радостно передавать из одной общности в другую новый опыт и новые смыслы. В трудном и конфликтном XXI веке важно не терять качество человека.

Иммерсивный формат существует с момента зарождения человечества. Вообще-то мы даже не можем точно утверждать, какой формат у самого театра. Тот ли, к которому мы привыкли за последние 200-300 лет? У Шекспира, Мольера, комедии дель арте, греков этот формат был другим. Думаю, иммерсивный спектакль – это сегодня одна из форм общения со зрителем. Для театра не существует универсальной формы. Мы каждую форму можем как-то по-другому понять и по-новому сделать.

Мне странно, когда говорят, что есть экспериментальный театр и есть неэкспериментальный, потому что театр, как мне кажется, и есть сам по себе эксперимент. Театр – это то, что может сказать нам что-то по-новому. Несмотря на утверждение, что нового уже ничего не придумаешь. Нет, всегда есть какие-то новые части, которые можно увидеть по-другому и показать зрителям. Так у нас родился «Йорт».

– А расскажите, как он родился.

– Фарида Багисовна (Исмагилова, директор Альметьевского татарского государственного драматического театра, – прим. Т-и) предлагала сделать спектакль про здание. У нее была такая старая мечта. Когда я встречался с Ирадой Хафизяновной, она предложила сделать иммерсивный спектакль. Мы встретились с руководителем «Татнефти» Наилем Магановым, его это тоже заинтересовало. Я почувствовал себя счастливым человеком, потому что могу этим заниматься! Мы пригласили писателя Равиля Сабыра, это была очень интересная общая работа – и по созданию драматургической основы, и по актерской работе. У нас были новые правила. И самое главное – присутствовал дух самого здания.

Поначалу я немного испугался, когда Фарида Багисовна предложила сделать такой спектакль. Но в то же время я понял, что в этом есть некая изюминка. Человеку, который никогда не жил в Альметьевске, предстояло почувствовать и понять, что в этом здании происходило. Меня ждало немало открытий об этом месте. Я привлек почти всех актеров, мы привлекли хор. До сих пор не понимаю до конца, как нам все это удалось сделать. Это было трудно выстраивать, надо было изучать 60-е, 70-е, 80-е годы. Равиль Сабыр старался писать то, что подходило к иммерсивному формату. Мы постоянно что-то меняли. Мы ведь отталкивались не от текста, как бывает на большой сцене, а от локации. У нас родилось три линии, которые будут переплетаться между собой и показываться параллельно, зрителей тоже поделили на три группы. Актеры даже перебегали из одной сцены в другую. С 13 августа мы сыграем этот спектакль несколько раз. Я всех на него приглашаю.

Самое приятное, что на спектакль к нам приезжают зрители из Казани, Москвы, Санкт-Петербурга. Постановку посмотрели Раис Рустам Минниханов и Наиль Маганов. И мне важно, что мы показали зрителям, что театр может быть другим.

«Меня очень поддерживают директор театра Фарида Исмагилова, сотрудники театра»

Фото предоставлено Сардаром Тагировски

«Тут у меня никого не было. Но постепенно, познакомившись с театром и актерами, я включился»

– А как пришло предложение из Альметьевского театра? И что вы почувствовали, получив его?

– У меня были, конечно, сомнения, потому что я боялся того, как меня будет воспринимать мой народ – как чужого или как человека, у которого случилась другая судьба в жизни. Даже после того, как меня назначили. Но меня поддержала Ирада Хафизяновна. Я понял тогда, что она видит театральный мир более комплексно, я успокоился после разговора с ней. Сомнения ушли после встречи с Наилем Ульфатовичем, который расположен к культуре. Разговор с ним был очень важным. С ним было легко разговаривать и про эти дела тоже. Чувствовалось, что он разбирается в этом.

Это большой успех, большое счастье для меня. Я рад, что есть поддержка Раиса. Поэтому чувствую, что смело могу искать театральные языки.

– Каково было впервые приехать в Татарстан как профессионалу, а не как гостю?

– Когда я приехал в Татарстан, я не чувствовал себя профессионалом, я чувствовал себя тем, кто начинает все с нуля. Думаю, в театральном мире это всегда так. Нам надо забывать, что мы профессионалы. Нам надо снова начинать театр.

Год назад, когда я начал работать в Альметьевске, мне было тяжело ездить туда-сюда. У меня есть друзья в Венгрии, Румынии, Италии. Тут у меня никого не было. Но постепенно, познакомившись с театром и актерами, я включился. Я пробую очень уважительно подходить к этому театру. Сейчас мне уже в радость приезжать сюда. Тут есть разные места, где я люблю гулять. Но в первую очередь меня радуют театр и актеры.

– Как вы воспринимаете татарский язык в театре – как инструмент, культурный код, сценический материал?

– Как что-то из детства, что-то родное, которое мне надо снова выучить. Каждый язык – это музыка, я стараюсь эту музыку почувствовать. Мы сейчас с ребятами репетируем комедию Карло Гольдони «Кьоджинские перепалки». Не раз приходилось останавливать репетицию, чтобы понять точную логику текста. Я заново изучаю татарский язык, мне немного легче сейчас его изучать, потому что я немного знаю турецкий.

– Чувствуете ли вы разницу в восприятии спектакля зрителями в Венгрии и в Татарстане?

– В Тинчуринском театре много вежливых людей, в альметьевском люди открытые, хорошо чувствуют психологию. В Будапеште люди много анализируют, в этом тоже есть какой-то смысл, я с этим тоже люблю работать. А венгры, живущие в Румынии, понимают смысл коллективной работы. Так что все по-разному.

Мне нравится, когда актер может зайти в ту глубину, найти ту человеческую часть, которая находится за символической завесой. За кулисами матрицы, языка, культуры. Там есть существо, и мне интересно это понять, почувствовать.

«Вмешалась судьба – в 2012 году я встретился с Туфаном Имамутдиновым в Румынии, где он ставил спектакль»

Фото: © Султан Исхаков / «Татар-информ»

«Знакомство в маленьком румынском городе с татарином из Казани я посчитал знаком»

– Как вы ощущаете себя в роли главного режиссера театра в Альметьевске?

– Мне повезло, что я работаю в Альметьевском театре. В это вмешалась судьба. В 2012 году я встретился с Туфаном Имамутдиновым, он ставил спектакль в Румынии, в Большом Венгерском национальном театре. Я был тогда студентом, и меня позвали переводить к Туфану. Это знакомство в маленьком румынском городе с татарином из Казани я посчитал знаком.

Туфан позже посмотрел мои спектакли в записи и пригласил меня в Тинчуринский театр. Я за это очень ему благодарен. Спектакль «Ядәч! Исемдә!» очень важен для меня. Работа над ним доставляла мне удовольствие. И после того, как ты прожил на чужбине 25 лет, оказаться на родине – для меня это был шок. Я часто плакал, прислушивался к себе, пытался понять, что со мной происходит. Ты жил тут в детстве, а потом приезжаешь обратно, и тебя встречает совершенно новый мир.

– Вы ведь жили на улице Хади Такташа?

– Да. И, конечно, улица Хади Такташа, где прошло мое детство, не так сильно изменилась. Я многое узнавал. Конечно, на берегу Кабана уже строился новый Камаловский театр, и это тоже очень интересно для меня. Такие прекрасные события способны излечивать детские раны. Мы должны извлекать уроки из детских травм, совершенствоваться. В детстве я жил на Хади Такташа и в Аракчино. Там, где я ходил на Волгу купаться, теперь стоит Храм всех религий. В этом тоже есть что-то судьбоносное.

Для меня это очень важное место, я был там уже четыре раза. В прошлый раз разговаривал с Ильгизом Хановым, сказал ему, что хочу приехать туда и побыть волонтером. Мне кажется очень важным, что Ильгиз продолжает дело брата. Думаю, что люди всего мира должны увидеть это здание. А татары просто обязаны это сделать. Я хочу туда поехать и что-то сделать для этого храма, когда появится время.

Вообще приезд в Татарстан – одно из самых важных событий в моей жизни. Оно о том, как я потерял свою родину, но в душе никогда не терял ее, как жила во мне эта память, когда я был в других странах, и как я вспоминал свои татарские корни.

– Как вы познакомились с театром Альметьевска?

– Судьбоносным событием стала для меня работа над спектаклем в Национальном театре Будапешта в 2017 году. Туда приехал Альметьевский театр со спектаклем Искандера Сакаева. Именно там я с ними всеми познакомился. Меня это как-то очень глубоко тронуло. Недавно мне прислали фотографии с того дня. А через семь лет я приехал в Альметьевск. Это судьба привела меня сюда.

Я постепенно адаптируюсь к жизни в Татарстане, но не забываю о Венгрии, где живут мои друзья, или о Румынии, где есть великолепный театр. Меня, конечно, очень поддерживают Фарида Багисовна, сотрудники театра, я полюбил здешних актеров. Для меня это огромная радость – слышать и постигать заново родную татарскую речь. Актеры учат меня думать по-новому, учить язык.

«Спектакль «Ядәч! Исемдә!» важен для меня. Работа над ним доставляла удовольствие»

Фото: © «Татар-информ»

«Когда нас с классом водили на спектакль, я театр ненавидел. Происходящее на сцене не имело ко мне никакого отношения»

– Что вы помните о моменте переезда в Венгрию?

– Помню, что в Советском Союзе был тотальный дефицит, много чего не хватало. Когда мы приехали в Венгрию первый раз, она показалась мне каким-то волшебным местом. Я видел разные фрукты, впервые увидел «киндер-сюрприз», удивился, что такое существует. Я старался адаптироваться, я плохо знал язык, поначалу с детьми были конфликты, я был чужой. Потом, когда мы приезжали в Татарстан, тут тоже все было чужое. Как говорят, «свой среди чужих, чужой среди своих». Я как-то везде оказался чужим и своим. Тяжело было и потому, что Советский Союз в Венгрии не очень любили. И поэтому дети меня много раз обижали. После 11 сентября 2001 года тоже было сложно жить человеку с моим происхождением, я же Абдуллин Сардар Тагирович.

Конечно, я как-то выжил, это сделало меня сильнее для театра. До 16 лет я часто ездил в Казань к бабушке. В России и СНГ у нас много родственников. Папа с мамой и родня всегда рассказывали мне про мои корни, давали какой-то смысл в чужой стране. Так я находил себя. Ведь они переехали в Венгрию из-за того, что я в детстве сильно болел, а там были лучшие условия для лечения.

– Были ли у вас в детстве сцены или образы, которые подсказали: «Я – человек театра»?

– Да, у меня были такие детские образы. Когда мы играли в футбол, я иногда чувствовал себя каким-то быком, который защищает ворота. Я себя так представлял, и тогда у меня всегда получалось поймать мяч. В детстве у меня были разные игрушки, я видел в каждой из них свой характер, свою психологию, эти фигурки часами общались перед «нападением» друг на друга. Наверное, уже думал, как режиссер.

– Почему вы выбрали именно театр, а не, скажем, музыку или литературу?

– В 16 лет, когда был подростком, я чувствовал себя потерянным. Родители развелись, и я искал себя в другом народе, среди других людей, старался находить смысл жизни помимо моей семьи, папы, мамы и сестры. Когда нас с классом водили на какой-то спектакль, я театр ненавидел. Потому что происходящее на сцене не имело ко мне никакого отношения. Сцена отдельно, зрители отдельно. Бывали и хорошие спектакли, но в основном были такие, которые неинтересны молодежи. Я не знал, чем буду заниматься, пока в руки не попала книжка про Академию Шекспира. Мне тогда казалось, что актером быть очень легко. Я решил записаться в актеры, и случилось чудо – меня сразу взяли. И я остался в театре.

«На берегу Кабана уже строился новый Камаловский театр – такие прекрасные события способны излечивать детские раны»

Фото: © Салават Камалетдинов / «Татар-информ»

– Какой была театральная школа Венгрии? Что дало вам европейское образование в профессии?

– В румынском городе Тыргу-Муреш есть венгерское училище и театр, там был один из важных мастеров Ласло Бочарди. Он чувствует театральную магию. Когда я к нему попал, я почувствовал, что не одинок. Это была большая помощь в моей жизни. Позже я ставил у него спектакль. Я думаю, это один из самых сильных театров в Европе, поэтому я очень благодарен мастеру.

Еще у меня был итальянский мастер Паоло Антонио Семеоне, у него я научился методам Станиславского и Ли Страсберга. Эти методы могут очень сильно помочь актеру не только делать волшебство, но и передавать смысл. Кроме того, я посещал воркшопы, встречался с Анатолием Васильевым, главным теоретиком театра в ХХ веке, театральным мастером Олегом Жуковским, с главным мастером Питером Бруком, разговаривал с ним, учился у мастера из Москвы Алексея Левинского, который знает метод Мейерхольда. Он учился у Николая Кустова, это актер и ученик Мейерхольда.

«Очень надеюсь, что мы сможем быть умнее, чем наши трагедии в XXI веке»

– В какой момент вы почувствовали, что можете говорить на сцене своим голосом?

– Это я постепенно начал чувствовать и понимать, как мне надо говорить, будучи актером, как – будучи режиссером. Общаться на венгерском мне вначале было сложно. Когда мне было 20 лет, мы делали разные театральные эксперименты в подвалах, там я пробовал ставить спектакли, чтобы говорить про свои чувства. И звал на эти спектакли папу, маму, друзей. Я через спектакли мог общаться с людьми.

– Как на ваши корни реагировали венгерские коллеги, артисты, публика?

– Мне как-то повезло, мой первый спектакль «Вишневый сад» прошел очень успешно, после этого меня начали приглашать в разные места. Многие говорили, что я делаю что-то новое.

– Было ли чувство, что вы живете между двумя мирами, до конца не принадлежа ни к одному?

– Мне это вообще интересно – как можно связать Восток и Запад, чтобы понять что-то общее через культуру. Я думаю, надо находить меру в экспериментах и следовании традиции. Надо помнить о корнях, без них эксперимент невозможен. А зрители везде похожи, точно так же, например, забывают отключать телефоны, даже на спектаклях великих режиссеров. Они забывают о том, что перед ними живые актеры. Это убийство актеров, когда они включают мобильники. Это жестоко. Сидеть смотреть в телефон, потом смотреть на актера – это неправильно. Иногда вижу таких зрителей, мне очень больно.

«Я хочу чувствовать людей, обратиться и к Востоку, и к Западу, строить мосты»

Фото предоставлено Сардаром Тагировски

– Что для вас родина сегодня? Это пространство, язык, люди, сцена, воспоминания?

– Все это родина. Я очень люблю свою семью, маму, папу, сестру. Родина дает мне воспоминания о маме, как она рассказывала мне сказки. И то, как я пробовал выживать на Хади Такташа или в Венгрии. Родина – это по-человечески вести себя, когда к нам попадает кто-то не похожий на нас, понять его, почувствовать. Это божественная задача.

– Кем вы себя ощущаете сейчас: европейским режиссером в Татарстане или татарским режиссером с европейским опытом?

– Я сам не знаю. Я – режиссер. Я хочу чувствовать людей, обратиться и к Востоку, и к Западу, строить мосты. Скоро, если все получится, я поеду ставить спектакль в Казахстан. Этого я тоже очень жду. Творческим людям надо быть более открытыми и смотреть за кулисы, знать татарский язык, венгерский язык, традиции.

Самое большое богатство – это наши эмоции, чувствительность. Как сказал Терзопулос, слезы дороже, чем золото, нефть и космические корабли. Сон и мечта – это самое важное направление в будущем. Сейчас, в эпоху искусственного интеллекта, нам надо понять, что наше богатство – это безграничная мечта. Поэтому я очень надеюсь, что мы как-то сможем быть умнее, чем наши трагедии в XXI веке. Я надеюсь, что люди искусства могут быть намного умнее и чувствительнее, чтобы помочь человечеству как-то пережить эти тяжелые времена.