Как я выжил Дедом Морозом
Лет несколько назад зима в Коми была не то чтобы лютая, просто злая. Как будто чувствовала. Началось все, вроде, как обычно. С рыбалки. Отдыхали у друзей в прекрасной деревушке, на высоком берегу Вычегды, под Усть-Куломом. У Вычегды много высоких берегов, но этот отличается особенной красотой, курить с него наиболее приятно. Отрыбачили, вызвав удивление у нескольких ершей, и давай встречать Новый год.
Семья там большая, шумная, кругом дети под ногами требуют внимания, столы ломятся от самогонки, требующей не меньшего внимания. Да все это после баньки, превращающей тебя в амёбу и обратно. И, знаете, такое правильное пьянство, не торопливое, без стыда, потому что вокруг так много не занимающих у тебя друзей и занятных женщин, потому что Новый Год и, вдруг, что-нибудь, действительно случится.
Например, богатство.
И все бы так тихо и закончилось под «Ой, мороз, мороз…», да есть у моего друга жена, не пьющая лет сорок и оттого, видимо, вредоносная особливо.
А, давайте, - бодренько говорит, – сходим на Ёлку!
А там кругом елки и мы уже все как пеньки, кроме детей, кажется, и сил уже только на то чтобы дождаться чуда.
У меня, - говорит, сверкая зеркалами своей карей души в мою сторону, - и костюм Деда Мороза есть!Случайность, … какая!
А я уже однажды, по младости лет и неопытности, был корпоративным Дедом и с тех пор тихо боюсь всяческих детей, гиперактивных мамаш и гостеприимных отцов. Потому как, гостеприимство в нашем народе заканчивается пьянством. Впрочем, с него и начинается. И оценивается по подкошенности ног уползающих гостей. В общем, один мальчик меня стукнул, предварительно спев Высоцкого, девочка отказалась читать стишок ЭТОМУ Деду Морозу, я путал подарки, забывал имена, а в последней квартире осоловелая Снегурочка даже не пыталась поднять меня на хороводик, и я просидел поздравление стойко, вцепившись в табуретку и укрывшись мохнатыми бровями.
И после этого, дочь Мельпомены и Пентагона смеет смотреть на меня вызывающе!
Окружающие встрепенулись от радости, что выбор пал не на них и бурно поддержали Гингему.
Я тут же вспомнил стройбат и понял, что отступать нельзя, дашь слабину – всё! сделают из тебя всё, что захотят. Даже Тыквочку. Я сконцентрировался, жертвуя тридцатью процентами алкоголя в крови. Вопрос выживания встал «на попа». Я упёрся рогом, благо он у меня мал и не хрупок. Я стал монолитен до неприступности.
Минут на десять.
Планка упала, когда эта Сцилла Харибдовна собственноручно, на подносе принесла два по полстакана местной самогонки с, готовым хрустеть, огурчиком. И, моргая глазами раненого оленя (только тогда я понял, почему он с ней так долго – ему деваться некуда), вкрадчиво так:
- Мальчики, а давайте ещё по чуть-чуть?!
Почему по полстакана? - а так эта Ошибка Теории Вероятности рассчитала точку невозврата.
Почему два – потому что друг мой, держа на весу бороду слева, твердил: «Давай, Славян, прорвёмся, я тебя не брошу!».
Когда на меня, закусывающего, таки напялили красно-белую мантию, он первым уполз, давясь спиртными слезами, в соседнюю деревню. Правда, скоро вернулся, так как оленьи глаза резко сузились. А может, просто захотел умереть, как подобает мужчине – от хохота.
Не в попытке унизить животное, а дабы истребить во мне все остатки человеческого и превознести сказочное, стащили с коровы колокольчик, грамм так на 1500. На бантике.
Родная, убедившись, видимо, в реальной возможности избавиться, ласково поцеловала. Почему-то в лоб.
Правда, потом оправдывалась - мол, это было единственное открытое место в лице.
На полдороге к месту моей неминуемой кончины, контрольные полстакана превратили меня в Матросова. В голове обосновалось:
«Врагу не сдается наш красный Варяг
Пощады не ждет беспощадный…»
Я знаю, что гордый, но в тот момент он был для меня красным.
Чтобы попасть на место собственного линчевания, нужно было преодолеть снежный бруствер, довольно высокий, образовавшийся в ходе расчищения дороги. Позвякивая коровьим колоколом, я взобрался на него, в надежде, что никого в живых уже не застану.
Помню, что набившийся в валенки снег, меня в тот момент ещё волновал. Выпрямился и вижу:
Высоченная ёлка, украшенная предметами быта, два специально поставленных и работающих! фонарных столба, столы, на них скатерти, на них полно всего, самовар, вокруг него народищу! среди них свой Дед Мороз в синем, правда, костюме и гул там такой…самостийный.
Тот я, у которого среднетехническое образование, соображает: « Надо быстро подружиться с ихонным Дедом и разделить ответственность, нагрузку, вливание и последствия».
Но Матросов во мне уже лёг на свою амбразуру, и вставать не хотел.
Это я понял, потому как рот мой в этот момент орал:
- Это кто привёл ГОЛУБОГО Деда Мороза?!
Ёлка слегка присела, самовар потух, местные мужики, в предвкушении, стали медленно приподыматься.
И тут за моей спиной вырастают два серафима, но не с крыльями, а с ружьями. Это два брата Главного Режиссёра водевиля «Звезда и смерть Деда Мороза». Этой Сирены, отказать которой невозможно ни в чём, даже в собственной гибели.
А ребята они из серии – один на одном конце никого, второй с другого загоняет.
Один играл роль Начальника Президентской Охраны, второй был просто заградительным отрядом.
Тут ещё все гости и родня наши подтянулись, мурлыкая на своем французском диалекте. Отдыхающих отпустило и я, понимая, что уже не убьют, но и не заплатят, начал спускаться в жерло праздничного Везувия.
Лингвистическая чушь это всё – байки о языковом барьере.
Понимать, что мне мурлычат я начал почти сразу, а под утро, говорят, уже неплохо изъяснялся по-коми.
Запомните – лучшим самоучителем любого языка являются самогон и ружьё.
Говорят, я бил чечётку, присядку, гопака.
Краковяк был самым медленным танцем из всего, что я исполнял.
Пел Цоя и занимался буриме.
Пил из колокола, в который наливали из самовара.
Просвещал непосвящённых.
Было изобретено понятие – «эротический хоровод».
Я влюблялся каждые тридцать секунд. В меня – каждые пятнадцать.
Крики «Папа, вернись!» воспринимались, как голоса из потустороннего мира.
Наш фейерверк потом дублировали на Олимпиаде в Корее.
Настоящий Дед Мороз обошёл это место через Архангельскую область.
Помню, пелись сотни частушек, самых невинных из которых могу привести всего три:
Я приехал в вашу Кужбу
И приеду вновь и вновь
Так как здесь любая дружба
Превращается в любовь!
Мы под елкой с Дед Морозом
Оказалися Зимой
Дед Мороз он хоть и общий
Но на семь минут он мой!
Ой, ты дедушка - дедок
Не увиливай, милок!
Силы нет, тебя дождаться
Дай за посох подержаться!
Помню жаркий шёпот моей законной красавицы, моему другу в законе:«Мне не нравиться, когда он водит хоровод с ними не вокруг ёлки, а ЗА ёлкой!»
Тверёзая Тереза, понимая, что сотворила Историю, попивая чаёк, улыбалась, наблюдая, как душа человека в образе Деда Мороза и душа ёлки в образе Ёлки сливаются.
Единственное, что не понимаю – где она взяла чаёк, среди всего, что мы там пили?
Говорят, в чужой монастырь со своим уставом не лезь. А если у тебя нет своего устава – получается, можно?
Говорят, до сих пор в избах висят фотографии со мной. А две даже в Питере.
Я не видел, но я верю.
И ещё очень верю, что в этой деревне, на каком пороге я бы не уснул, меня не будут презирать, а бережно перенесут в коровник. Потому что я это заслужил в одну Новогоднюю ночь, на всю жизнь.
А вы говорите, что чудес не бывает.
Надеетесь, что всё на этом кончилось?
Очнулся я в ту бесконечную ночь в катафалке, стукаясь головой о гроб.
Самый младший из братьев той Жены, которая «хорошо, что у друга», подрабатывал в похоронном. А профессиональная деятельность у них хоть уважаемая, но круглосуточная. Некая бабулечка представилась и я, в надежде выяснить, не в результате ли моего Явления или просто думая, что это продолжения празднования, увязался за ним. Остановить меня уже, естественно, никто не мог.
В новом уже году я проснулся у тела от этнических песнопений и разъедающего глаза дыма свечей. Долго соображал кто я, но где это я так сообразить и не смог. Спасибо тому, кто ДО этого момента снял с меня костюм Деда Мороза. Вы бы сейчас ничего этого не читали.
Весь следующий день я был как мир – не прост, совсем не прост.
Если кому-то нужна мораль: Новый год на то и Новый, чтобы было кого прощать и чтоб тебя могли простить – за всё.
Я ничего не придумал – я так помню.
И можно призвать в свидетели сего кого угодно, ну, кроме той бабушки, естественно.
(с)skrebec