Под старыми тополями. 1. Не понимал нас дядя Федя
Книга была выпущена к столетию со дня открытия Баженовского месторождения в 1985 г. И это тоже не маловажный момент. События в ней изложены с точки зрения человека советской формации. Когда общественные интересы ставились превыше личных. Когда все жители страны были объединены одной целью – строительство светлого будущего для своих детей. Когда заикаться о финансовой заинтересованности в порученном тебе деле считалось шкурничеством. Современные россияне могут не поверить в искренность такой позиции, проходящей в контексте автора. Но спросите об этом ваших бабушек и дедушек, - они подтвердят: именно с таким настроем, воспитанная комсомолом, молодежь восьмидесятых шла по жизни.
Для кого-то этот материал будет интересен просто потому, что в нем описана история нашего города.
Замысел этой книги, как ни странно, родился по соседству с Полярным кругом.
Несколько лет назад по командировке ЦК ВЛКСМ поехал я с писательским десантом на знаменитое Уренгойское месторождение газа, где берет начало экспортный газопровод Уренгой — Ужгород. Здесь, на крайнем севере Тюменской области, все было в диковинку: и бесконечная ночь, и дикий даже для коренного уральца мороз, и фантастически неуютная тундра. Но люди, съехавшиеся сюда со всей страны, спокойно и уверенно обживали немеренные версты.
Где-то возле Хетты, временной ставки известной бригады лауреата Государственной премии Бориса Дидука, пришлось заночевать в балке сварщиков — погода выдалась нелетной, обещанный Надымом МИ-6 не появился. И, как водится в чужих краях, попытался отыскать земляков. Опыт подсказывает, в далеких странствиях уже тот земляк, до кого по карте, как насмешничают шоферы, целая монтировка. А тут бригадир возьми да и скажи:
— Есть у нас один парень из Свердловска, Гошей звать. Так он все своим городом похваляется, дескать, промышленный, научный и культурный центр, Уралмаш, опера, музкомедия и все такое...
Заглянул я в соседний балок и глазам не поверил— Гоша оказался моим старым школьным товарищем. Он сразу после армии на большую стройку подался в Сибирь, а после и след потерялся. И вдруг — такая встреча.
Поговорили мы с ним о жизни за вечерним чаем (впрочем, здесь можно толковать и за утренним, и за обеденным, и еще за каким хочешь — на трассе «сухой» закон). Вот уже лет пятнадцать «лазит» Гоша по северам. Разряд высший, денег достаточно, работа в радость — чего еще? С женой, правда, не все ладно получилось, да что теперь...
— А как там наш Асбест? Стоит еще?
— Стоит. А почему ты всем говоришь, что родом из Свердловска?
— Чудак-человек, а как же иначе,— искренне изумляется Гоша.— Ну сам посуди, кто Асбест знает? Так разве, случайно. А Свердловск — это промышленный, научный и культурный центр, Уралмаш...
— Опера,— подхватываю в тон,— музкомедия и все такое прочее...
Гоша сконфузился. А я и сам тут же устыдился: пришло на ум, как в студенческой юности в далеком южном городе тоже именовал себя свердловчанином, поскольку до Свердловска всего девяносто километров, а иной визитной карточки и желать не надо.
Ревел за стеной приполярный январский ветер, рыскал по темной тундре, как песец. Наверняка еще день-два не смогут подняться в воздух вертолеты. А здесь, в жарко натопленном балке, занесенном со всех сторон снегом, сорокалетний бородатый Гоша, поплутавший по необъятной Сибири, продубленный его величеством Севером, нежно вспоминал родной уральский город, единственное место на земле, где душа его обретает чувство истинной родины, где шершавые тополя запомнились как добрые няньки над скрипучей зыбкой, а грозовые раскаты невозможно отличить от взрывов в карьерах.
...Закрою глаза и вижу: озеро плещется у огородов, слева и справа — отвалы, поросшие мелким березнячком, а там, за неуклюжим вагонным депо, за каютками, как кто-то метко окрестил еще в давние времена домишки горняцкого люда, за пересверком узкоколейки, начинался разрез — так старики именовали карьер — это первое и едва ли не самое важное впечатление от детства, врезавшееся в память основательно и на всю жизнь.
Тогда казалось, что огромная и глубокая ямища, которую день и ночь копают экскаваторы, скоро поглотит окрестную природу, наш поселок под старыми тополями, Талицкое озеро да и сам город, приветно мигающий золотыми вечерними огнями. А на самом деле карьер в ту пору был небольшим и неглубоким. И я, дитя военного года, еще лежал поперек лавки.
Шумели над головою старые раскидистые тополя, плыли причудливые облака и чуть ли не ежедневно к их ленивой стае пристраивалось еще одно облако — тяжелое, желто-грязное, медленно ползущее за своими белоснежными собратьями (хотя совсем не обязательно, что за ними — все зависело от направления ветра). Перед тем как этому облаку появиться, в разрезе гремели взрыв за взрывом, от которых еще ниже прижимались к земле, словно ища у нее защиты, и без того приземистые избы. И замолчавшие было экскаваторы снова оживали: скрипели надсадно канаты, гулко падали в кузова вагонов жилистые камни, сигналили электровозы...
Шумели над головою старые раскидистые тополя. И мы, пацаны, не думая об опасности, заглядывали в карьер, норовя подобраться к самому краю, чтобы лучше угадать забой, где сейчас робят отцы и матери. Только один Юрка Конев точно знал, что искать ему некого,— воспитывала его бабушка, ворожея и знахарка, лечившая поселковый народ душистыми лесными травами. А мой родитель был забойщиком, как моряк бывает моряком, лесник лесником. Он добывал кайлом крюд — отборный асбест, его очень ценят горняки. Не ведая о множестве вещей на свете, дети нашего поселка были накоротке с этим геологическим термином.
Конечно, каждый из нас гордился, если его отец обошел другого в работе вчера или сегодня. В забой, только в забой! — естественная потребность горняцких мальчишек, словно иных профессий не существовало, а были лишь такие близкие и понятные, как забойщик, машинист экскаватора, буровик...
— А может, робя, лучше всего взрывником?
Мечтания всегда прерываются неожиданно. На этот раз их нарушил сигнальщик с красным флажком:
— Эй вы, черти полосатые! Кыш отседа сей секунд! Взрывать будем!
С этим не поспоришь, надо уходить. Ишь, раскричался, командир какой. А сигнальщик дядя Федя — съешь медведя, добрей человека нету, свирепо орет вслед:
— Уши оборву!
Потом уже, когда взорвут, подойдет дядя Федя, извинительно покряхтит в сморщенный кулачок и скажет для порядка:
— И что вас сюда манит? Асбеста, что ли, не видели?
Асбест у нас повсюду под ногами. Серые и зеленоватые камушки с серебристыми прожилками валяются где попало, даже в отвалах их полно— сказывают, это бедная руда, фабрики ее не берут. И город, который за карьером, называется Асбест. Нет, не понимает нас дядя Федя.
( Продолжение следует.)
А. Чечулин "Асбест", 1985 г.