Антон Носик, Перевёрнутый мир: презумпция виновности
Но в комментариях к этой истории всплыла другая удивительная особенность правосознания соотечественников, уже не связанная никак ни с темой сексуального насилия, ни с половой принадлежностью комментаторов. Люди реально не понимают, в чём, согласно Конституции и здравому смыслу, состоит функция судебного следствия и судебной ветви власти.
Стопицот комментариев посвящены тому, что показания девушки, данные в суде и на предварительном следствии, вызывают сомнения. А если девушка не смогла доказать свою версию, значит — она виновна, и должна быть осуждена. Люди пишут об этом на полном серьёзе. Им вообще в голову не приходит, что по закону в таком деле бремя доказательства лежит как раз на стороне обвинения. И как раз ни одно из утверждений этого самого обвинения в судебном следствии доказано не было.
Напомню, Татьяну Андрееву признали виновной по статье 111 ч 4 УК РФ.
Статья называется «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью». Часть 4 — если это деяние повлекло по неосторожности смерть потерпевшего.
В обвинительном заключении сказано, что вред здоровью Черкайкина обвиняемая нанесла «на почве личных неприязненных отношений».
Тут есть как минимум четыре пункта, нуждающихся в доказывании:
1. Что в действиях Татьяны Андреевой присутствовал умысел
2. Что у Татьяны Андреевой существовал какой-то другой преступный мотив, кроме нежелания заниматься сексом с малознакомым пьяным мужчиной
3. Что умысел был именно на причинение тяжкого вреда
4. Что смерть потерпевшего (который ушёл с места преступления своими ногами, и находился в состоянии алкогольного опьянения) наступила именно от действий обвиняемой
Судя по материалам дела и судебным решениям, ничего такого в Бийском райсуде доказано не было.
Суд первой инстанции изящно обошёлся с первыми тремя пунктами, поддержав предположение обвинения, что, наверное, у обвиняемой был с собой заранее припасённый нож — и это, конечно же, доказывает наличие преступного намерения кого-нибудь зарезать.
Но это предположение не было в судебном следствии подтверждено вообще ничем — ни свидетельскими показаниями, ни уликами, ни данными какой-либо экспертизы.
Нож в решение Бийского райсуда вписали копипастом из обвинительного заключения — просто потому, что так проще было обосновать обвинительный приговор.
Когда на апелляции коллегия Алтайского крайсуда попыталась выяснить, откуда в приговоре взялся тот самый нож, то ответ оказался однозначным: прокурор его просто выдумал, а судья забыл попросить доказательств. Вот как это изящно отражено в решении вышестоящей инстанции:
По поводу суждения суда о нанесении Андреевой ранения Черкайкину принесённым ею ножом, то указанное, как справедливо отмечено в жалобах, действительно не подтверждено исследованными по делу доказательствами, а потому подлежит исключению из приговора.
Тогда что же остаётся от доказательств преступного умысла?
Свидетельские показания? Их не было. Улики? Письма или посты в соцсетях, где б Татьяна признавалась в намерении кого-нибудь пырнуть ножом? Тоже не было. Данные о том, что подсудимая ранее на кого-нибудь нападала, с ножом или без? Ничего похожего.
Как же тогда могли две судебных инстанции поочерёдно объявить этот самый преступный умысел доказанным?
А очень просто.
Российские суды работают на основании принципа презумпции виновности.
Обвинение выдвигает суждение о том, что подсудимый — преступник, и суд с этим изначально соглашается. А дальше обвиняемый (он же, в глазах суда — преступник, раз уж угодил в клетку) приглашается доказывать, что суждение обвинителя не соответствует действительности.
К чему это приводит — видно невооружённым глазом по результатам деятельности российской судебной системы, публикуемым открыто на сайте ВС РФ.
В том самом 2012 году, когда начался процесс над Татьяной Андреевой, российские суды вынесли 769.427 решений о виновности подсудимых. 764.263 из этой цифры пришлось на долю обвинительных приговоров. 5164 — оправдания.
Легко посчитать, что доля оправдательных приговоров в общей статистике составила 0,67%.
То есть если человек в 2012 году представал перед российским судом, сам этот факт означал на 99,33% осуждение, независимо от обстоятельств дела.
Есть, конечно, хитрая уловка, которую председатель Верховного суда Лебедев когда-то применил в интервью «Российской газете», чтобы оправдать эти чудовищные цифры. Он напомнил, что в российских судах широко практикуется рассмотрение дел в особом порядке. Это когда подсудимый заранее признаёт собственную вину (например, в обмен на номинальный приговор) — и тут уже нет никаких шансов, что его оправдают. Так что процент обвинительных приговоров по таким делам должен, по идее, составлять 100%. А в одном только 2012 году доля дел, рассмотренных в особом порядке, составила 67% от общего числа приговоров. Оттого и портится общая статистика, уверял главный российский судья.
К сожалению, несложные арифметические расчёты показывают, что от вычитания всех этих 67% заранее вынесенных обвинительных приговоров общая цифра к лучшему не меняется. По делам государственного обвинения всё в том же 2012 году в общем порядке вынесено 233448 приговоров, из которых оправдательными были 1523. То есть 0,65%. А 99,35% судебных процессов, проведённых в общем порядке, то есть с полноценным судебным следствием, при непризнании подсудимым своей вины, закончились как раз осуждением. Так что российской судебной системе даже пресловутая «царица доказательств» не нужна: без признания вины осуждают чаще, чем с признанием. Не случайно процент оправдательных приговоров в путинской России оказывается стабильно ниже, чем в пресловутом 1937 году.
Это всё, впрочем, старые новости: я об этом 5 лет назад уже писал, с цифрами и цитатами из официальных лиц.
Гораздо страшнее то, как под воздействием коллективного психоза, насаждаемого телевидением, поменялось за эти 5 лет отношение публики к обвинительному уклону российского, прости Господи, правосудия. 5 лет назад отсутствие в России состязательного суда ужасало людей, а сегодня оно многих радует.
Одно утешение — что история человечества не знает обществ, которые бы, переболев этим государственническим психозом в острой форме, не исцелились бы от него, оставшись, вместо заветного сильного государства, у разбитого корыта. К сожалению, цена выздоровления в каждом случае оказывалась трагически, непомерно высокой.
Оригинал