Формализм без формалина
Часто пеняя чиновникам от отечественной словесности на коррупцию, сжимающую круг печатаемых авторов до минимума, понимать следует одно – в отсутствие единого для всей страны печатного органа, адсорбирующего и почвеннические, и космополитические начала, говорить о широком кругозоре литературных экспертов не приходится: каждый лелеет собственную авторскую обойму, не меняющуюся десятилетиями.
Максим Бурдин
Как быть с одарёнными авторами, не входящими ни в одну из обойм? Предчувствую ответ: никак. Дескать, их вина. Лжёте, господа: тяжкая вина эта общая, и особенным тоннажем ложится она не столько на «толстые» журналы, «тонкие» газеты и организаторов всевозможных ристалищ, но на литераторов «первого эшелона», которым давным-давно «ничего не надо».
Обретают лишь ищущие: например, можно ухитриться собрать альманах.
С нуля.
Будем честны: издательства исправно делают вид, что 500 экземпляров книжки среднего формата стоит две средних московских зарплаты, но автор, платящий типографиям напрямую, прекрасно знает, что издательские цены вздёрнуты примерно в семь раз.
Студенту семинара прозы Руслана Киреева (позже – Сергея Толкачёва) Максиму Бурдину удалось собрать свой альманах «Форма слова» всего за один месяц и не имея притом ни копейки за душой. 650 рублей с автора за страницу, и с типографией будущий издатель договорился за пять минут.
Я обратил внимание на «Форму…» вполне случайно: оказалось, в четырёхсотстраничной книжке дважды – со стихами и прозой – напечатан один из самых лучших моих студентов-второкурсников, краснодарец Никита Показанников, а всего в альманах попало пятьдесят поэтов и семнадцать прозаиков из России, Белоруссии, Украины и Китая. Что касается России, а это подчеркнуть важно, то она тоже далеко не исчерпывается Москвой и Петербургом: выборка включает в себя и сибиряков, и уральцев, и дальневосточников, причём уровень слога неожиданно
высокий.
Что сие должно означать? Опровержение, по крайней мере, двух распространённых мифов – о неначитанной, погрязшей в мелких хлопотах провинции и об общем падении версификационного уровня русского стихосложения.
Изрядно удивляет умеренно титулованный, но почти нигде в «рукопожатных» СМИ не печатаемый Валерий
Трофимов.
Здесь домой – значит вспять,
значит в прошлое, в сумерки детства,
В дебри предков, в их бред,
в их обиды и счёты, в сто бед, в сто
Безымянных колен и славянских,
и тюркских, в ту землю,
Что, тоскуя, зовёт меня –
но я страшусь и не внемлю!..
Что за губительно последний, но вечно болящий, несомненный тон. Как отличается он от постмодернистских гримас, ставших приличным тоном!
С разрешенья ль Мухаммеда,
с благоволенья Аллаха,
По примеру Иисуса, Иакова –
в логово страха!
– Я спускаюсь в свой сон,
по ступеням тоски и печали,
В морок вечного поля – такого ж
в конце, как в начале?..
И ужас, и сарказм Трофимова – подлинны. Если и вспомнятся некие предтечи, то недавно ушедший Игорь Меламед. Или тон Якова Полонского, Аполлона Григорьева, как здесь:
И музыка вся бесполезна,
И безблагодатны стихи,
Когда разверзается бездна
Мистически тёмной тоски.
Радует в «Форме…» динамизм подборки, присланной петербурженкой «Катей Че». Её философская конфликтология пронизана беспощадным натурализмом, за которым видны кошмарные схемы социального моделирования:
поспорили двое
с дракой
один после драки
плакал
я не от боли
кричит
от обиды
был ты мне другом
фашистская гнида
ты сука мой мячик без спроса
мне десять а ты недоросток
площадка
уменьшенный мир
ный атом
Москвичке Елене Трояновской в стихотворении «Альтернатива» каким-то чудом удаётся схватить ощущение ирреальности материального бытия, к которому зовут нацию неутомимые продажники:
Этого всего хватит как минимум на год.
Главное, не давать в голове мыслям ход.
Когда всё закончится,
особенно гордиться ванной –
Собственноручно приклеенными
рыбками и латунным краном.
Пригласить в гости соседку,
показать всё это,
рассказать о планах на отпуск –
поехать с мужем куда-нибудь, в лето.
Поймать себя на мысли,
что это всё ерунда...
И повеситься вечерком.
В этой же ванной.
Неожиданно, да?
Городскими сагами Тройновская не ограничивается:
Звезда упала, а точней – сошла,
Как с возвышения царей нисходят
жёны.
И след остался – тонкая игла,
Молниеватый и пообожжёный.
– в последних эпитетах проступает та самая пластика языка, убеждающая в том, что перед нами настоящий мастер:
Мир залит светом, как свинцом,
Впритык, до самых рам оконных.
И все приметы налицо
Ночей осенних и бессонных.
Или – из эпитафии умершему соседу –
Так и жил – без гроша за душой.
Так и умер – без камня на сердце.
А запомнилось – был он левшой,
Как и я. Как покойный отец мой.
Нежданно искушённый восторг бытия испытывает Елена Перетокина из Иркутска:
И лежишь ты, крохотный, словно тля,
Для Вселенной рядом подобен ей.
Под тобою древняя мать-земля,
Над тобою небо ещё древней.
Невольно спрашиваешь себя – откуда они это черпают, из какого незахламленного истока? Точно же, что не из «современной поэзии», где элитный мат не отличим от уличного? Молодая Анна Гарькина из Бронниц:
Прошу тебя я, не тревожь
Души мучительную дрожь,
Не заставляй и то, что есть,
Исчезнуть или надоесть.
– именно в этом «исчезнуть или надоесть» открывается не какая-нибудь
«постахматовская», но куда более широкая интонация цельности и точности не подменного русского слога.
Прост и мужествен стиль ульяновчанки Варвары Сухоруковой:
– Бабушка, бабушка, ба, посмотри!
Что там за памятник виден вдали?
Красная звёздочка, список имён,
Вечный огонь и пять разных знамён.
– Это, мой миленький, память войны,
Символ победы нашей страны.
В этот бесчисленный список солдат,
Прадед твой вписан был за Сталинград.
– и так далее, до самого конца, где погибшими за разные города и даже страны оказываются все члены семьи.
Если умру на своей я войне,
Памятник в городе выстроят мне.
Кто-нибудь скажет: «Ба, погляди»!!!
…Бабушка в сторону: «Не приведи».
Не видеть здесь брюсовского «Каменщика» невозможно. Розановским советом «варить варенье» отблёскивают следующие строки Сухоруковой:
Пока Рокфеллер, Ротшильд и другие,
За ниточки подёргивают слуг,
Я зря не трачу дни свои златые,
И с пользою использую досуг.
Какой едкой, имитирующей начётничество иронией, не правда ли, отдаёт звукопись насчёт использования и пользы!
Когда вещает умно
дядя Путин,
Об улучшениях жизни
россиян,
Конечно веря,
но помешивая студень,
Я наверчу икру
из баклажан.
– свидетельство важное уже тем, что в людях наших через десятилетия не пастернаковских, но ельцинских и иных неустройств пронесён факел – здравого смысла, бодрой борьбы с обстоятельствами, ничего общего не имеющей с унылым «выживанием», о котором так долго твердили либеральные подлецы.
Чему же именно, какой мертвечине противостоят поэты России, поэты «Формы слова»?
Николь Воскресная из Владивостока описывает рыночные максимы куда как доходчиво:
Душу не предлагать,
Б.у или неликвид.
Дай то, что можно продать,
То, что лучше горит.
– всё пытались у нас отобрать, устроить костёр не только из наших книг, но из душ, и – не вышло. Мурманчанин Юрий Луценко, родившийся на Донбассе, виртуозно передаёт пореформенное состояние духа одной строкой:
на сотни лет вокруг одна зима
(«Брейгель, 1565 год»)
…Надежды и чаяния народные, в конце концов, непременно сбудутся, вопрос только, какой ценой. Скольким ещё поколениям погибнуть в чиновничьих
паутинах, скольким честным, работящим русским людям быть высосанными опустошающими тяготами.
Будто нравственный итог альманаха звучит гимн труду и счастью Марины Таут из Ишима Тюменской области:
Музыкант играй!
Что затих?! Смелей!
Forte, forte, друг,
Пальцы не жалей!
Пой им про страну, пой им про сирень,
Где с утра вещала о любви свирель.
Музыкант играй!
Не смолкай, мой друг.
О России пой! Ох, как хороша!
Музыкант играй,
Душу всем раздень,
Если есть, что снять,
Значит, есть душа.
Мне остаётся лишь поздравить Максима Бурдина с изданием первого альманаха и пожелать удачи в составлении второго. Альманах имеет все шансы стать регулярным изданием. Сбор материалов уже объявлен.
Сергей АРУТЮНОВ