Письма из Нальчика
В начале Великой Отечественной войны в Кабардино-Балкарию эвакуировали группу столичных деятелей культуры. Среди них была «старая гвардия» МХАТа: Владимир Иванович Немирович-Данченко, Ольга Книппер-Чехова, Иван Москвин и Василий Качалов.
«Москва нам снится каждую ночь», – писал Качалов из Нальчика словами чеховских трёх сестер. Однако, несмотря на ностальгию, ему здесь нравилось. «Нальчик – удивительно тихий и уютный городок. В чём-то даже патриархальный, – пишет актёр одному из своих знакомых. – Есть в нём какое-то особое очарование. Не в пример шумной и суетливой Москве, понятия «далеко» здесь не существует в принципе… По утрам гуляю в парке, слушаю пение птиц и вспоминаю нашу юность…».
В Кабардино-Балкарию столичные гости приехали в августе 1941 года. Качалов чувствовал себя скверно: он был уже немолод и к тому же сильно простужен, однако всем своим видом показывал, что бодр и здоров. В Нальчике актёр не сидел сложа руки: вместе с коллегами он принимал участие в концертах для бойцов Красной Армии, выступал в госпиталях и воинских частях.
Наскоро сколоченная сцена, раненые солдаты, Качалов, читающий своим низким глубоким голосом: «Жди меня, и я вернусь / Всем смертям назло./ Кто не ждал меня, тот пусть / Скажет: – Повезло. /Не понять, не ждавшим им, /Как среди огня /Ожиданием своим /Ты спасла меня». Звенящая тишина, сотни глаз, устремлённых на великого артиста. Как вспоминал Москвин, Качалов в такие минуты как-то особенно преображался.
По предложению Немировича-Данченко актёры занялись подготовкой спектакля для Москвы. В пьесе «Антоний и Клеопатра» Качалову досталась главная роль. Актёры подолгу репетировали. Параллельно начали работу над пьесой «На всякого мудреца довольно простоты», собирались ставить «На дне» и «У врат царства». Однако болезнь Качалова спутала все планы. Затянувшийся бронхит закончился воспалением лёгких, и актёр попал в больницу. «Стараюсь жить и даже работать», – сообщал он московским друзьям после выздоровления.
Из Нальчика он вообще часто писал письма. Вот несколько цитат из его письма известному театральному деятелю Шверубовичу. «Дорогой Вадим! Получали от тебя хорошие вести в Москве, и здесь в Нальчике имеем сведения о тебе бодрящие и утешительные. Пишем и тебе отовсюду. Я лично и с дороги, и отсюда послал тебе уже несколько открыток… Живётся нам здесь хорошо. Устраиваем и здесь концерты, а на днях поедем обслуживать концертами раненых бойцов, отдыхающих на группах Минеральных Вод. Может быть, и поживём в санатории Кисловодска. Владимир Иванович (Немирович-Данченко) уже собирается обратно в театр, а мы предполагаем ещё пожить здесь… Нас, стариков, здесь около 20 человек… Все здоровы, благополучны. Настроение крепкое…».
А вот отрывок из другого письма. «Не беспокойся о нас, нам живётся здесь прекрасно. Я чувствую себя так хорошо, как давно уже себя не чувствовал. Очевидно, климат Нальчика мне полезен – веду хороший, гигиенический образ жизни, рано встаю, рано ложусь. Иногда выступаю в концертах для бойцов и в театре. У Владимира Ивановича всякие планы новой творческой работы, которые могут осуществиться, если подошлют сюда ещё двух-трёх актёров…».
В 1935 году при Московском государственном институте театрального искусства им. Луначарского открылись кабардинская и балкарская студии. Первой пьесой, поставленной кабардинцами, стала «Женитьба Фигаро». В 1941 году её посмотрел Немирович-Данченко и остался очень доволен. В письме к художественному руководителю кабардинской труппы А. Ефремову он писал: «Смотрел 1-й акт и сцену из 4-го. Мало! Смотрел бы ещё… Не ожидал, что встречу в Нальчике такую школу, такое хорошее направление реального искусства: просто, искренне, с хорошим поведением на сцене; то есть точный и уверенный объект, ясная задача, неплохой жест, хороший темп… Не всё, конечно, на одном уровне. Знаю, что были и внезапная замена (Дон Базилио), и «первая роль» (Керубино), и волнения. Но в искусстве судят не по бледным исполнениям, а по законченным, по «вершинам». О достижениях сужу по Фигаро, Сюзанне и Розине… Главное – общий тон спектакля. Тут и заражающая любовь к делу, и верно схваченное ощущение автора… Интересно, между прочим, что я совсем не чувствовал каких-нибудь специфических национальных внешних особенностей, которые своей яркостью заслоняли бы от меня искусство актёра, – всё равно кого он изображает – француза, испанца, русского, или… кабардинца. Национальное вливается в большое общее русло искусства. А в то же время не насилуя своей природы».
Немирович-Данченко развил в Нальчике бурную деятельность. Друзьям в Москву режиссёр пишет в основном о делах, реже – о погоде. Кстати, нальчикскую осень он описывает достаточно точно. «Два дня был сплошной туман и мокрый снег. И холод! Здесь туман с дождём особенно нудны, особенно безнадёжны; кажется, никогда в жизни не увидишь больше солнца. Но было хоть тепло. А вчера и третьего дня холодище. И вдруг сегодня с утра небо чистое, голубое, прозрачное, солнце горячее, а горы, даже недалёкие, покрылись снегом. Горячий, летний день, пронизанный чистотой снегового озона. И тишина, ни малейшего ветра. Может быть, оттого, что я примирился с судьбой вынужденности пребывания здесь, я мог отдаться такому дню свободно, без душевной смятенности, неотрывной озабоченности. Хоть на несколько часов. В парке».