Народный артист России Виталий Стужев рассказал о роли в «Старике» на сцене Кинешемского театра
Премьера состоится 3 и 4 марта.
В Кинешемском театре продолжаются репетиции спектакля «Старик» по М. Горькому, премьера которого назначена на 3 и 4 марта. Сегодня наш разговор с исполнителем роли Старика народным артистом России Виталием Стужевым.
– Виталий Львович, идею постановки этой пьесы в Кинешме предложили Вы, насколько я знаю?– Мы часто общаемся с Александром Евгеньевичем Орловым, давно знакомы, со времен того самого знаменитого театра «Колесо» в Тольятти, одним из создателей которого я был, а он был заведующим музыкальной частью театра. У нас была замечательная молодая команда. С тех пор мы связь друг с другом не теряем. И со всеми ребятами, которые тогда были в группе. Они уже давно маститые музыканты. Часто мы с ним говорим о драматургии, хорошей драматургии, классической и современной. Так и всплыла пьеса «Старик».
Когда-то очень давно, лет шестьдесят пять назад, я видел спектакль по этой пьесе в Перми. Центральную роль играл мой отец. Играл потрясающе. Тогда я был совсем юным, я не помню ничего, но до сих пор не забыл, какое сильнейшее впечатление произвел он на меня этой работой.
– Он Старика играл?– Старика. Он был замечательный артист, острохарактерный. Причем одинаково хорошо владел разными жанрами (драма, трагедия, комедия). Его любили, в Москву тащили. Но он был очень скромный человек и считал, что лучше быть первым в деревне, чем последним в городе. И у меня такая же самооценка. Это первое. Второе. Я очень люблю Горького. Первый драматург для меня – Шекспир, а потом – Чехов, Горький, Достоевский (в любой последовательности). Достоевский как литератор, потому что пьес он не писал. Мне показалось, что «Старик» – это очень хороший материал. А потом Александр Евгеньевич предложил мне сыграть главную роль. Я подумал: почему бы и нет. Я вообще люблю работать в разных театрах.
Десять или одиннадцать лет назад я работал одновременно в четырех театрах и институте. Вот это была жизнь! Такая востребованность рождает абсолютную собранность, абсолютную готовность постоянно быть в хорошей форме, быть всегда заряженным на работу. Для меня это интересно и важно. Я простоев не люблю. Они разъедают внутренне. И когда мне поступило предложение от Орлова, согласился. В Кинешме я когда-то был, мне нравится здание театра, нравится город. – А с актерами нашими как?– Я не был знаком с ними, ни с кем, я был здесь на фестивале с московским театром.
– Понятно, но это – приехали и уехали.– Ну да, поэтому мне открылось все внове, как и в других театрах, куда я приезжаю работать в качестве приглашенного актера. Вообще мы начали работать заранее, разбирали пьесу совместно, придумывали что-то. Работа трудная, конечно. Не каждый из актеров попадает стопроцентно в образ. Есть симпатичные ребята, которым близок материал роли, и они выглядят достойно, другие двигаются через некоторое преодоление, но двигаются. Сложный сам по себе материал, очень острый, неспокойный, эмоциональный, нервный.
– У нас Горького давно, больше двадцати лет не было, поэтому хочется посмотреть на новый спектакль. – Дело медленно, но верно движется. Я уверен, что вырулим. Пока еще до идеала не близко, но для этого периода репетиций это нормально. Очень надеюсь, что спектакль будет интересен. Любопытно, как местный зритель будет воспринимать новую для себя форму подачи материала.
– Одна из формул театра, о чем он – о том, что у меня болит. И как раз, мне кажется, я два раза посмотрел совсем маленькие кусочки, понял, что это определение здесь применимо.– Сейчас мы живем в очень трудное время. Все, что происходит в мире, перекликается с Библейским Апокалипсисом, поэтому, как мне кажется, это очень своевременный материал. «Люди, будьте бдительны!». Не поддавайтесь этому всеобщему Злу.
– Мне кажется, здесь перекличка с древнегреческой трагедией, если вызов рока и, если герои не могут его преодолеть, герой или изменяется, или погибает.– Да, есть перекличка некоторая.
– И пьеса как струна звенящая. Она натянутая, поэтому ее играть надо быстро.– Насчет быстро не знаю… Тут важен не столько темп, сколько ритм.
– Но вы быстро играете, оценки и паузы есть, но они совершенно другие, чем в традиционном бытовом спектакле. – Есть оценки, которые очень важны, они могут быть быстрые, могут быть крупнее, но разыгрывать эту пьесу нельзя. Нельзя играть так, как привыкли. И в этом сложность. Если кто-то начинает тянуть «одеяло на себя», то действие останавливается, провисает, образуются «гамаки».
– Это как чайник. Выключили, и температура начала понижаться, а к финалу вода в этом чайнике должна быть сто градусов.– Да, конечно, потому что действие всегда идет вперед и вверх. Это не значит – линейно, может быть, по какой-то плавной или ломаной кривой, но все равно вперед. И чем дальше, тем стремительнее.
– Как Вам работается с Орловым – режиссером? Понимаю, что как с человеком давно знакомы. Понимаете друг друга?– Да. Мы спорим. Я работал с очень большими режиссерами, и я всегда спорил, предлагал что-то свое. Каждый раз приносил на репетиции несколько вариантов. Это право режиссера, принимать их или не принимать. Что-то отбрасывается, а какие-то принимается. Я стараюсь это делать не наперекор решению режиссера, его задачам, целям.
Сейчас в одном из театров, где я служу, мы начинаем восстанавливать спектакль по Достоевскому. Уже почти два года будет, как не играли. Это почти гибель. Сейчас даже не пытаюсь вспоминать, потому что голова занята другим. Было «Горе от ума», сейчас «Старик», не до того. И я с ужасом думаю, как пойдет это восстановление…Достоевского я очень люблю. Первый раз в жизни я встретился с этим гигантом, сыграв шестьдесят первейших ролей мирового классического репертуара.
– Островского играли? – Шесть спектаклей. Семь Шекспира, шесть Островского, по четыре Чехова, Горького, Лопе де Вега. В основном «дворянские» пьесы Островского, купцов с моей психофизикой играть, сами понимаете, как-то не очень… Начинал с «Грозы», там играл Бориса, потом Буланова в «Лесе», в «Женитьбе Белугина» играл Агишина, в «Бесприданнице» Карандышева, Мурзавецкого в «Волках и овцах», Глумова в «Бешеных деньгах».
– До премьеры остается не так много времени, что-то уже вырисовывается?– Думаю, да. Мое глубокое убеждение, что самое важное – это сесть за стол и досконально во всем разобраться. Чтобы вопросов, которые там возникали, потом не было. Разве что по мелочам. К сожалению, часто бывает, что актеры выходят на сцену с текстом в руках. Так репетировать сложно. Я на пятый день репетиций знаю текст. Хотя текста у меня зачастую больше чем у других. Очень сложно «расчетверяться» – мизансцена, задача, партнер, текст. А когда текст отбрасываешь, становишься свободнее, раскованнее.
– Некоторые режиссеры застольный период репетируют до тех пор, пока актеры не начинают сучить ножками, что мол пора на сцену.– Если ты сучишь ногами, то должен к тому времени знать текст, чтобы облегчить задачу и себе, и режиссеру, и партнеру. Иначе работа останавливается. Только набираешь темп, и опять остановились. И еще. Есть такое понятие «я в предлагаемых обстоятельствах». Прекрасно придуманная формула Станиславского. Он это придумал для студентов, молодых актеров. Есть событие, вы погружаетесь в него и как бы вы сами в этих событиях действовали.
Но подавляющее большинство артистов принимают это за аксиому. Они считают, что это универсальная формула. Я выучил роль, я надел костюм, задачи, мизансцены знаю, я пошел играть себя. Это неправильно, потому что каждый раз ты совсем другой человек. Ты не должен отказываться от себя, но ты должен перевоплощаться. Перестраиваться на другой лад. Взять все что ты можешь от этого характера, пропустить через себя и создать собирательный образ, чтобы каждый раз ты был в чем-то разный. И тогда ты становишься интересным для партнеров, для зрителей.
Это очень важно для актера – перестраиваться. И в нашем спектакле я пытаюсь уходить от себя. Горьким этот персонаж выписан сознательно в какой-то мере однозначно. Зло.
– Я бы даже сказал, что он немножко схематичный.– Да. Он мерзкий. Я играю и человека, и в то же время что-то более чем просто человека. Явление. Ухватить сложно.
– Театр – это всегда про телесность. У актера есть руки – ноги, и надо с помощью своего тела как-то сыграть безусловное Зло.– Конечно. Я знал известных, больших актеров, которые всегда играли себя. Я это не приемлю по отношению к большинству актеров, а по отношению к ним – принимаю. Кирилл Лавров, Михаил Ульянов – это личности. На них смотреть всегда одно удовольствие. А вот такого же уровня актёры – Евгений Евстигнеев, Юрий Яковлев, Евгений Лебедев, они везде разные. Я видел, как Иннокентий Михайлович Смоктуновский бледнел и краснел на сцене.
– Тут не скажешь «актерская игра», это что-то другое.– Да, это глубокое внутреннее проживание материала.
– Спасибо и успехов!– Спасибо.
Интервью провел Александр Воронов