«Все тиражное я воспринимал как некую пропаганду»: отрывок из книги о Иосифе Бродском
В год 85-летия Иосифа Бродского в редакции «Времена» издательства «АСТ нон-фикшн» выходит книга «Бродский и его семья».
Рекламные газеты
Помните, в самом начале эссе «Полторы комнаты»: «Теперь ни матери, ни отца нет в живых. Я стою на побережье Атлантики: масса воды отделяет меня от двух оставшихся теток и двоюродных братьев — настоящая пропасть, столь великая, что ей впору смутить саму смерть». В 1985 году, в год написания этого текста, были живы еще младшие сестры Дора и Рая. Но один из двоюродных братьев, Александр Вольперт, на самом деле уже обосновался в Чикаго.
Собственно, он — ныне профессор Чикагского университета, один из немногих ленинградцев, кто регулярно общался с Иосифом по ту сторону Атлантики. Я знаю, что Алекс совершенно не доверяет журналистам и всякого рода биографам и, как правило, отказывается от интервью на тему семейных воспоминаний.
Относительно недавно он рассказал об одной из последних встреч с Иосифом. Они вместе заходили в небольшую квартирку поэта на Мортон-стрит. Когда Иосиф открывал входную дверь, из почтового ящика вывалился ворох рекламных газет и листков. Они разлетелись по полу, и Бродский в ярости стал топтать их ногами.
Мне его вспышка понятна. Представьте себе, что значит ежедневный «холодный душ» рекламы для человека, который обозначил свою жизненную позицию следующим образом: «Все, что пахло повторяемостью, компрометировало себя и подлежало удалению». «Все тиражное я воспринимал как некую пропаганду».
Не скрою, я постоянно учусь у него именно этому: искусству искать небанальное, пропускать первые, но очевидные формулировки, решения, линии судьбы. Учусь, зная, что до степени его остроты восприятия, бескомпромиссности в отвержении стандартного мне никогда не дотянуться. И все же я пытаюсь быть в этом единомышленником и попутчиком.
В тени этого эпизода, мне кажется, стоит то глубокое и горестное отрезвление, которое постигло в эмиграции опальных литераторов и диссидентов, вынужденных или хотевших покинуть родину. Они искренне верили в угнетение «здесь» и в понимание и справедливость, человечность «там», но столкнулись с жестоким разочарованием. Оказалось, что «там» может быть более благополучно, но столь же или в более изощренной форме бесчеловечно. Понимание того, что «хрен редьки не слаще», выходит на экзистенциальный уровень.
Семейная фотография
Для меня поисковики интернета что-то вроде голоса коллективного бессознательного. И я пользуюсь ими иногда для уточнения отношения человечества к тому или иному предмету. Вот задумался над описанием семьи и вдруг, как говорят в таких случаях, повинуясь внезапному порыву, набрал в поиске: «родственники Иосифа Бродского». Яндекс «безмолвствовал».
Неужели совсем ничего?
В Гугле нашлась ссылка: «Латвийские корни Иосифа Бродского». Открываю страницу сайта и вижу: передо мной моя бабушка.
Юная красавица, она сидит за столиком, подперев ладонью щеку. Рядом, тоже в центре, стоит ее брат Борис. Справа сидит прадед. Около него, держась за его плечо, расположилась еще одна сестра, Дора. С левой стороны, на диванчике рядом с прабабушкой, устроились младшие сестры, Рая и Мария. Мария, полная девочка с недовольным лицом, станет мамой Иосифа Бродского в будущем.
Фотография великолепна. Несмотря на дату — 1911 год, она сохраняет четкость и выразительность черт, настроений, жестов, а также перспективу. Создается впечатление, что ты неожиданно вошел в просторную комнату и все участники фотосессии на мгновение замерли.
Вот она, моя семья, старшее поколение: четыре сестры и брат. Только все они, кроме бабушки, еще дети, а я видел их немолодыми, прошедшими войны, блокаду, голод и сталинизм... Прадеда и прабабушку, естественно, не застал вовсе.
Я знаю эту фотографию. Оригинал хранится в семейном архиве. Вот только с датой какая-то ошибка. Это никак не 1911 год и, скорее всего, не Даугавпилс, а Санкт-Петербург. Бабушка уже совсем взрослая барышня.
Ее звали Роза. Она родилась 31 декабря 1900 года, и ее день рождения всегда совмещали с празднованием Нового года.
Моя бабушка
Моя бабушка, старшая сестра, ослепительная, неприступная красавица, за которой, кажется, ухаживал Александр Блок. Она любила литературные вечера Серебряного
века и рассказывала, что в 1917 году во время революции вместе с Блоком ходила вдоль Невы, и они плакали, глядя, как рушится все вокруг.
С семнадцати лет у Розы было множество поклонников. Она, кажется, думала сочинять сама, не знаю, стихи или прозу. После революции училась в Институте живого слова. Надо понимать, что это значило. Ее наставниками были Луначарский, Мейерхольд, Николай Гумилев и так далее.
В начале 20-х Роза вышла замуж за процветающего предпринимателя. Была великолепная свадьба, богатство, 11-комнатная квартира на Рылеева или в Манежном переулке с каретным сараем и конным выездом. Рождение сына — моего отца.
Муж исчез в 1937 году. Квартиру уплотнили до одной комнаты. Дорогие вещи растащили, в том числе и дальние родственники. В блокаду, в эвакуации, в безумном ледяном, голодном, кровавом вихре они с сыном потеряли друг друга. Роза думала — сын погиб. Но его чудом нашел и спас от смертельной болезни Розин брат. Далее всю вторую половину жизни она прожила рядом с братом Борисом в одной квартире на Чайковского, приняв его семью как свою. Всегда была величественна, как королева, несколько холодна и строга. До глубокой старости работала секретарем в школе на Фурштатской у метро, делала зарядку, растила племянника и раз в неделю ездила в гости к сыну.
Ее патрицианский римский профиль подошел бы для старинной золотой монеты. Но никто не видел ее с мужчиной, не было никаких романов или попыток выйти замуж. С сестрами и братом всегда была рядом и вместе. Это была не просто дружба. Они, четыре сестры и брат, продолжали жить одной семьей, даже когда у каждого был свой дом, мужья, жены, дети.
Заметим, практически с Осиного рождения ее младшая сестра Мария с сыном жили в 16-метровой комнате рядом с Розой в бывшей ее квартире, по адресу Рылеева, 2/6. Все время, за исключением эвакуации (1942–1944 гг.), Мария обитала там в основном вдвоем с сыном. Александр Иванович Бродский ушел на фронт в сороковом, а вернулся только в сорок восьмом году. Роза была все эти годы рядом с сестрой и Осей. Они жили рядом: в Ленинграде, в эвакуации в Череповце, после войны, в том числе и летом, — на даче. Бродский не написал о моей бабушке ничего.
В 1955 году Бродские перехали в Полторы комнаты, в дом Мурузи, а Роза — в квартиру брата на улице Чайковского.