Композитор Александр Журбин: Я не пытаюсь стать Моргенштерном — и никогда им не стану

Музыкант рассказал, как написал первую симфонию, почему никто из современных российских композиторов не имел успеха на Западе, а он сам вернулся в Россию после 12-ти лет жизни в Америке.

Композитор Александр Журбин, который отмечает день рождения 7 августа, стал популярным в народе после ленинградской премьеры рок-оперы «Орфей и Эвридика» в 1975 году. В профессиональном цехе его знают как мастера классических форм, поклонники музыкального театра обожают его мюзиклы, а даже далекие от искусства люди слышали его музыку к кинофильмам.

В эксклюзивном интервью ФАН Александр Борисович рассказал, как написал свою первую симфонию в 15 лет, по какой причине никто из современных российских композиторов не имел успеха на Западе, почему он сам вернулся в Россию после 12-ти лет жизни в Америке.

«Композиторский дар обнаружился случайно»

— Александр Борисович, как становятся композиторами в России? Это круг избранных? Расскажите свою историю.

— Я родился в Ташкенте, в обычной советской семье: папа и мама были инженерами, никакого отношения к искусству не имели, хотя мама была очень музыкальным человеком, она пела и даже собиралась поступать в институт имени Гнесиных.

Как и все мальчишки, я играл во дворе в футбол, а родители отдали меня в музыкальную школу. Это было достаточно просто: проверили слух и ритм, сказали, что мальчик способный, и отдали меня учиться по классу виолончели. А я даже не знал, что это такое. Виолончель в то время стоила недорого совсем, пианино стоило гораздо дороже, и я достаточно быстро научился играть на инструменте.

— Когда вы начали сочинять музыку?

— Композиторский дар, если можно так сказать, обнаружился случайно. Мне было лет 9–10, у меня была нотная бумага, и я писал на ней свои каракули. Довольно быстро я исписывал уже целые листы бумаги, а в 15 лет я написал свою первую симфонию. И еще одно важное обстоятельство — я ходил в хорошую музыкальную школу, школу имени Успенского в Ташкенте, с очень хорошими педагогами, аналог московской Центральной музыкальной школы. Погружаясь в эту среду, я начал читать книжки о музыке, о Моцарте, Рахманинове, Шостаковиче. Если первое мое занятие — музыка, то второе — это, пожалуй, литература.

— А можно записать мелодию, не зная нот?

— Нет, нельзя. Многие композиторы напевают себе в айфон или в какой-нибудь студийный аппарат, наигрывают, а потом другие люди это расшифровывают, аранжируют, из этого делают красивую музыку. Но я всегда предпочитал все-таки сам записывать свою музыку, именно на ноты. Я с детства, с восьми лет, знал ноты и то, в каких диапазонах играют инструменты. Я причастился к этому искусству — и мне это страшно нравилось.

— В советское время процветала художественная самодеятельность, а вам удалось создать свой коллектив в школе?

— Мои детство и юность — это 50–60-е годы, никаких ВИА просто не существовало, но была эпоха джаза. Лет в 12–14 у меня была группа, я играл там на клавишных, а моим контрабасистом был небезызвестный мальчик, Фаррух Закиров, который потом основал знаменитый ансамбль «Ялла».

Мы ходили на «халтуру» и играли популярную музыку того времени — песню «Ландыши» и американские мелодии. За это нам даже платили! А после школы меня забрали в армию. Я прослушался в военный ансамбль «ТУРКВО» Туркестанского военного округа. Меня приняли, и я играл там на виолончели.

Тогда же на базе военного ансамбля был организован эстрадный коллектив «Звездочка», с которым мы объехали всю Среднюю Азию. Как раз в армии моя музыкальная жизнь стала вполне осмысленной, вокруг меня было несколько серьезных музыкантов, и, в частности, я написал одно из любимых своих произведений — вокальную поэму «Кактус» на стихи поэта Виктора Сосноры.

Через 60 лет в театре «Геликон-опера» в рамках моего фестиваля «Серьезно и легко!» ее исполнил солист театра Станиславского и Немировича-Данченко, потрясающий бас Дмитрий Ульянов.

«Мое обучение заняло почти 20 лет»

— А когда общество дало вам понять, что музыка — ваша профессия? Как могут стать профессиональными композиторами молодые музыканты?

— Композиторами часто себя называют люди, которые музыке не учились, никогда не слышали музыку Брамса или Малера и не интересовались историей музыки. Современные компьютерные программы дают возможность человеку, даже не знающему нот, сочинять музыку — и довольно-таки приличную. Но только в этом нет никакого творчества, всерьез назвать их композиторами нельзя.

В мое время, чтобы стать композитором, нужно было все-таки долго учиться. И я учился в Ташкентской консерватории, потом в институте имени Гнесиных в Москве, в аспирантуре Государственной консерватории им. H. A. Римского-Корсакова в Ленинграде. Обучение заняло почти 20 лет! Моя композиторская школа — композиторская образованность — очень мне в жизни помогала.

— Как пишется музыка? И что это за профессия — композитор?

— Это процесс довольно загадочный, и ни один композитор вам не сможет толком объяснить, как происходит рождение мелодии. Человек сам не знает, почему он после ноты ми поставил фа, а не соль.

— Как композиторы реализуют себя в жизни?

— Композиторы — очень странная профессия. Что я фактически продаю? Я продаю звуки. Найти покупателя на мои звуки очень сложно, это каждый раз большая проблема.

Я никогда не ходил на службу. Свободных художник — понятие, которое было при советской власти, и таким людям разрешалось не работать, но для этого нужно было быть членом творческого союза. Я в сравнительно раннем возрасте вступил в Союз композиторов, а потом еще в несколько творческих союзов.

Есть одна чисто финансовая и жизненно важная вещь для композитора — «авторское право». Композитор получает деньги за исполнение его произведений. Если, допустим, моя песня исполняется 50 раз в день, то это уже не так уж плохо, накапливается к концу месяца сумма, на которую как-то можно прожить.

У всех композиторов выживание в социальной среде сложилось по-разному, а у меня очень удачно. В 28–29-летнем возрасте я написал оперу «Орфей и Эвридика» — и все узнали про Александра Журбина. Платили большие авторские, а кроме того, меня стали приглашать в кино и театры, на телевидение. Моя жизнь очень радостно покатилась именно по тем рельсам, о которых я всегда мечтал. И вот так вот до сих пор я и живу.

«Никогда не называл себя песенником — это не мое»

— Как вам удалось избежать соблазна стать композитором-песенником?

— Очевидно, что все-таки у меня была страсть, привязанность к большим формам. Сейчас, находясь в Юрмале, я пытаюсь написать свою восьмую симфонию. Это огромный труд — написать симфонию, это большая партитура, над этим произведением нужно много думать.

Кроме того, меня еще очень тянуло в музыкальный театр. Мюзиклов у меня — около 50, и все они были поставлены, некоторые с большим успехом, некоторые с меньшим успехом, но в этом жанре я один из признанных лидеров в России.

Я написал много музыки для кино — более 60 фильмов. Песни я писал, но, честно сказать, я никогда себя песенником не называл — это не мое. Я вижу огромное количество пошлых, блатных, примитивных песен, на которых печать такого неумения композиторского, и мне это совершенно не нравится. Если я сочиняю песню, то она, как правило, все-таки на хорошие стихи.

— Есть ли сегодня запрос на серьезную симфоническую музыку? И нужен ли композитору продюсер?

— Это очень сложный вопрос. В России, как и во всем мире, есть симфонические оркестры, в основном они играют музыку XIX века, а новые произведения звучат крайне редко. И договориться с оркестром, чтобы он сыграл вашу симфонию — очень дорогое удовольствие, надо найти деньги, спонсора, который бы оплатил зал, репетиции, музыкантов.

Я придумал свой фестиваль «Серьезно и легко!» — он объединяет события разных форматов и жанров: симфонические и вокальные концерты, премьеры музыкальных спектаклей и опер, кинопоказы, выставки. В 2020–2021 годах прошел пятый фестиваль. И на каждом из этих фестивалей исполняются мои крупные формы. Меня поддерживает государство, Министерство культуры РФ, Департамент культуры города Москвы, выделяются деньги, и я очень благодарен им.

У меня есть люди, которые всю жизнь меня поддерживают, и благодаря этому моя серьезная музыка звучит. А для чего это мне надо? Да я и сам не знаю, я просто считаю, что это мой долг — писать эту серьезную музыку. И на мои концерты приходит зритель — тот, которого принято называть массовым.

— Главная цель вашего творчества?

— Почему я это делаю? Я чувствую долг перед своим даром, перед своим талантом. Пусть это звучит высокопарно, но когда-то давно я услышал выражение, которое запомнил на всю жизнь: творческий дар — это поручение бога, он приходит из ниоткуда, он приходит с небес, и ты должен этот дар реализовать полностью, показать всему миру. Я умею, в данном случае, писать музыку.

«Научить писать песни невозможно»

— А что такое хорошая музыка? Кто устанавливает критерии?

— У нас есть группа композиторов — Геннадий Гладков, Владимир Дашкевич, Алексей Рыбников, Максим Дунаевский, я, наверное, и еще был Марк Минков, но он, к сожалению, довольно рано умер. Все мы — люди с академическим образованием, закончили консерватории, умеем писать крупные формы, но при этом мы можем писать и песни. Мы продолжаем классические традиции.

В принципе, можно научить студента писать симфонии, а вот научить писать песни невозможно, это дар, который в композиторе заложен природой. И поэтому мы, композиторы, умеем и то, и другое. Хорошая или плохая музыка — объяснить это можно бесконечным множеством слов. Я сразу слышу — хорошая музыка или примитивная.

Кстати, неправда, что музыка не нуждается в переводе, что музыка — искусство, понятное всем. Американская музыка очень отличается от русской, а индонезийская музыка отличается от африканской музыки. Чтобы понять эту музыку, нужно понять ментальность каждого народа, а это очень сложно.

— Вы говорите о современной музыке?

— Мне говорят: «Ну что ты, в Америке та же самая музыка». Но это неправда. Классическая музыка, да: Моцарт, Бетховен, Чайковский, Прокофьев — одинаково воспринимаются повсюду. Если мы говорим о Стравинском и Рахманинове — конечно, они имели огромный успех в мире, но это было уже 100 лет назад, и тогда главенствовала классическая музыка.

Но когда речь идет о сочинении новой музыки, особенно в песенном жанре, это совсем другое. А сейчас все-таки главенство так называемой эстрадной музыки и развлекательной музыки, и она совершенно разная. Поэтому никто из современных российских композиторов, по большому счету не имел успеха на Западе.

«В Америке я узнал, как делается западный шоу-бизнес»

— В начале 90-х вы уехали в США. Что вы думаете про свой американский период жизни? Почему вернулись в Россию?

— Одна из главных причин, по которой я уехал с семьей в Америку, заключалась в том, что у нас рос сын, ему было тогда 11 лет, и он был явно талантливый музыкант. Мы решили, что ему хорошо бы поучиться где-нибудь в США или в Англии.

Причем я никогда не эмигрировал в буквальном смысле этого слова. Мне предложили трехлетний контракт в одной американской музыкальной организации, дали пост штатного композитора. Дальше появились другие контракты: я преподавал, я играл, я сочинял — в общем, много было интересного.

И, конечно, американский опыт мне дал очень многое. В Америке я узнал, как делается западный шоу-бизнес, я узнал, как делаются западные спектакли, я участвовал в создании нескольких мюзиклов, я сам играл в оркестре и был руководителем нескольких постановок. В музыкальном мире у меня практически не было связей — я сам их зарабатывал.

— Вы хотели завоевать широкую американскую аудиторию или было достаточно общения с русскоязычной диаспорой в Америке?

— На момент нашего приезда, по некоторым сведениям, только в Нью-Йорке проживал миллион русскоговорящих людей: и евреи, и армяне, и эстонцы, и латыши. Конечно, мне пришлось иметь дело с русской эмиграцией, с русским комьюнити. Я создал русский театр, который назывался «Блуждающие звезды» — это был фактически нью-йоркский театр, и, естественно, все актеры жили так или иначе либо в Нью-Йорке, либо в Бруклине, либо на Манхэттене.

— Пришло признание?

— Мировая слава нам не грозила. Потому что, понимаете, чтобы создать театр, надо иметь много денег, меценатов, спонсоров, которые будут давать десятки, а то и сотни тысяч долларов. Без этого — театр создать нельзя. В театре должны быть красивые декорации, красивые костюмы, свет, звук, зал. И мы играли в клубах, церквях, синагогах — там, где давали такую возможность. Несколько раз играли на американскую аудиторию, было сложно, поскольку все артисты были русскоговорящие, говорили с акцентом, и это было очень смешно.

— Когда вы вернулись на родину, артисты вашего театра поехали с вами?

— Нет, никого я не взял, все остались в Америке. Просто лет десять мы боролись, пытались все-таки достать деньги. Но мы тем не менее поставили десять спектаклей, сделали несколько бенефисов, в том числе и бенефис Елены Соловей. Я бы сказал, что это была радость для своих.

«Я понял, что борюсь с призраком, который никогда меня не пропустит»

— Почему вернулись все-таки на родину?

— Проведя в Америке целых 12 лет, с 1990 по 2002 годы, я вдруг понял, что буквально бьюсь головой об стенку. Я понял, что все мои усилия по развитию именно моей карьеры тщетны. Да, был успешный театр, у меня был фестиваль русского кино… Но моя композиторская карьера стояла на месте, американские оркестры мои произведения не играли, американские театры мои произведения не ставили.

И я вдруг понял, что я словно борюсь с каким-то призраком, и этот призрак меня никогда не пропустит. Это совпало с неожиданным звонком из Москвы.

«Александр, мы хотим вас пригласить, мы хотим, чтобы вы написали музыку к фильму «Московская сага». Это были такие старые знакомые, режиссеры, и я решил не отказываться от такого предложения. Нельзя было отказаться! Кроме того, Московский театр Луны захотел поставить мой мюзикл по Набокову «Камера обскура», и я понял, что Москва зовет меня назад.

— Решение было правильным?

— Я поехал в Москву, снял какую-то квартиру и стал писать музыку для кино, для театра. Меня снова стали приглашать на телевидение, на радио. Я почувствовал себя в своей родной среде, я понял, что не надо бороться с призраком и биться головой об стенку, а надо заниматься своим делом, которым я занимался всю жизнь.

— А дети остались там или все-таки переехали в Россию?

— Сын остался в Нью-Йорке, наши внуки родились Нью-Йорке, они уже чистые американцы. А мы с женой частично живем в России, частично — в Америке, частично — в Европе. Из-за пандемии, конечно, мы путешествуем гораздо меньше.

Как ни странно, гораздо лучше относились ко мне, когда я уже не жил в Америке, а был все-таки российским композитором.

— Почему?

— Когда ты просто один из эмигрантов, то отношение к тебе сдержанное — ну эмигрант и эмигрант, у нас миллионы эмигрантов в Америке. Хотя у меня сейчас там есть несколько проектов, которых не могло быть раньше.

«Во мне с рождения заложена русская матрица»

— То есть вы не американский, не европейский, а русский композитор?

— Безусловно, я считаю себя русским, российским композитором. Язык, на котором я пишу музыку, русский — я часто писал на стихи Бродского, на стихи Цветаевой, на стихи других русских поэтов. Я горжусь этим, и мне довольно просто писать музыку на русском языке. И даже мои музыкальные, вокальные или симфонические интонации все равно очень русские, и никогда мне не стать американским композитором. Я действительно ощущаю себя русским композитором, во мне с рождения заложена русская матрица, и никуда ее не денешь.

— Почему так мало сегодня знают о современных композиторах?

— Допустим, двадцать консерваторий выпускают по пять композиторов каждый год. Это все молодые люди, которые умеют писать сонаты, симфонии, квартеты, их очень много.

Часть из них уже занимаются совсем не музыкой, а какими-то немузыкальными звуками — и очень этим гордятся. Они утверждают, что музыка уже кончилась, нужны какие-то электронные звуки, какие-то постукивания и побрякивания. Мне это совершенно не нравится. Я считаю, что музыка живет и будет жить еще очень долго, по крайней мере, музыка, которая исходит из классических традиций. Это великая музыка, великое создание человечества, и именно такую музыку я и мои некоторые коллеги стараемся писать.

— А есть ли конкуренция внутри музыкальных течений, внутри музыкального цеха?

— Конкуренция, безусловно, есть, и действует много разных тайных рычагов, о которых мы не знаем. Моргенштерн или Бузова — они же не сами по себе, за ними стоит большая команда тех, кто создает их имидж.

На самом деле, это все временно. Я не хочу сказать, что они бездарны, нет. И Сергей Шнуров — очень талантливый продюсер, сreator (англ., создатель. — Прим. ФАН). Но опять же, через пять лет кто вспомнит эти песни?

А песни Фрадкина, Богословского и Соловьева-Седова еще сто лет будут петь, а такого имени, как Моргенштерн, никто и не вспомнит — и это обычный процесс.

На протяжении всей жизни Чехова самым популярным писателем в России был человек по фамилии Потапенко. Вы читали Потапенко? А он издавался гигантскими тиражами, а Чехова знали сто человек. Так что я спокойно живу и стараюсь сохранить свою, если хотите, чистоту, сохранить свой талант и заниматься тем, что я люблю. Я не пытаюсь стать Моргенштерном — и никогда им не стану.

 

Александр Борисович Журбин родился 7 августа 1945 года в Ташкенте. Его музыка звучит в десятках фильмов и сериалов, в том числе в картинах «Эскадрон гусар летучих», «Письма мертвого человека», «Московская сага», «Странники терпенья» и других. Журбин был ведущим телепрограммы «Мелодии на память», а в 2008–2011 годах вел на радиостанции «Орфей» передачу «Звуки мюзикла». Член Союза композиторов России, Союза кинематографистов РФ, Российской академии кинематографических искусств. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации.