ЗА ЛЮБОВЬ!
И кто вам сказал, молодой человек, что здесь можно курить? Я вижу, что вы не курите. Да вижу, что не собираетесь. Но мне ещё замечательно прекрасно видно, что вы смотрите вокруг в окошко и разговаривать не хочете. А я таки сам не знаю, что уже делать – скушать малосольный огурец или вслух подумать об социализме. Что-что?! Давайте говорить! Соседки?! Что они понимают в поговорить за жизнь? Пусть слушают. Им старый Арон может урок забесплатно научить.
Вот вы говорите за любовь… Я вижу, что вы не говорите за любовь, но точно думаете. Что?! Не может быть! В вашем возрасте ещё рано уже не говорить и не думать об этом. Хотя, может, оно и не пришло пока – ваше время. А я вам расскажу такую любовную историю – сам Маркс от зависти снова по-честному пейсы отпустит. Кто немец?! Вы найдите в Одессе русского, и тот будет больше молдаванин, чем Маркс – немец. Как это «И с чего ему завидовать»?! Маркс, да будет вам на минуточку известно, написал самую главную любовную книжку – Капитал. Потому любовь к женщине есть, когда есть, чем её любить. Родину можно любить, пока правительство из родины ещё не сделало просто страну. А любовь к капиталу была задолго до рождения Моисея и будет, когда нас уже не будет. Но нам до этих глупостей дела нет. Пусть оно всё идёт тем путём, что написан каждому.
Таки да! У Песи Гольдман – куриной торговки со Средного рынка – был сын Лев, да будет он долго радовать свою маму. Не мне вам говорить – красив мальчик уродился. И вырос. Да. Чернее ворона кучерявый волос, орлиный профиль, глаза, что вишни с любимого дерева из дальнего уголку сада Двойры Розенкранц. Какие замечательно восхитительные вишни росли в саду Двойры, чтобы мне никогда других не увидеть! Их ещё радовался пробовать сам ребе Мойсей. Вы же знаете ребе Мойсея? Ой, не пугайте моё больное сердце! Что же вы тогда делали в Одессе?! Работали? Хм… Ну, тогда вам можно не знать за почтенного ребе. При чём здесь Мойсей? Ни при чём. Он ел вишни, которые росли в саду Двойры… Не путайте меня, молодой человек!
Аарон рассказывал любовные истории, когда ещё ваша бабушка не умела просить себе сказку. Таки вот. Пришло время знакомить маму Льва с той, которая должна будет неправильно кормить и плохо ухаживать Лёвушку. Песя тогда пристально смотрела на голубые глаза и рыжие волосы невесты мальчика и пыталась задуматься, в каком месте и за что её так тонко обманывают. Лев глаза и причёску девушки обсмотрел давно и не дважды. Скорее, приходилось это даже во сне. Иначе с чего бы Песе так часто стирать Лёвины простыни? Теперь же он глубоко и настойчиво сопел, и его глаза маслились на трепетную грудь и чуточку почти талию. Мальчик был доведён до дня, за которым влюблённый становится маньяк, и маму не слушал. Вы, будто, много маму слушаете! …Что вы говорите? Молодой человек, я вас знаю пять минут, а вас уже ненавижу. Лев – это имя, а орлиный профиль это не только нос. А вам завидно, так и скажите! Мне вот не завидно вашему носу. Мне мой нравится. Им я чую запах родины, любимой женщины и неприятностей. Всё одновременно. Что вы можете нюхать вашим пуговкой? Одеколон с верхней губы? Рюмку водки и кильку? Вот, молодой человек, мне уже хочется чаю, а вы ещё и не начали слушать за любовь. Сами виноваты, когда будете мучаться, что случилось с Лёвой. Будете, куда вы денетесь.
Песя слегка загрустила и уже начала подумывать об шарахнуть невесту утюгом, которым гладила своё исподнее, когда та, вынув паспорт, доказала будущей маме, что Циля – так звали девушку – самая что ни на есть своя. Потом они долго рассматривали нарисованное химическим карандашом генеалогическое дерево, исполненное, по словам Цили, тайным старорежимным генеалогом на куске царского обоя. Песя читала на обороте секретное имя – ГОСТ 15678-53 и благоговейно икала. По всему случалось, что сам Соломон едва ли не Цилин прапрапрадедушка. А Давид вообще её в руках качал. И Цилю потому нужно не шарахать утюгом, а платить за честь родниться. …Бывает. Циля говорила, что и в Африке наши есть, и ходят они там, упаси Господь! совсем чёрные. Первому верю – если есть Африка, наши там непременно будут. А вот чёрные дети Сиона – это что пятилапая кошка. Многие говорят, что видели, но толком в руках никто не держал. Песя сказала: «Ша! Пусть разбавит кровь!». Лёвушка женился и принялся разбавлять кровь так, что вся Касиловка слушать собиралась, как мотивно покрикивает Циля во время процедур по разбавлению крови. И не будь я почти врач, но колол Лёва её изрядно не в вену.
Мама просила Льва не завидовать Касиловку, на что Лев сопел и в лёгкой грусти отворачивался. Тогда Песя искала помощь у снохи. «Ах, Циля! Мне ваш супруг сделает сейчас инфаркт!». Песя, возможно, думала, что инфаркт – это как прыщ. Намазать линиментом Вишневского и само засохнет. В Песе нет врача ни разу. В ней я всегда подозревал капельку татарской крови. Ей тогда можно. Но среди нашего народа все врачи. Кто-то больше, кто-то меньше. А уж я-то сам просто не в ту дверь в медицинской бурсе зашёл, когда мне экзамены случилось сдавать. Не то быть мне главным хирургом. О! я бы таки резал прыщи! Мог бы и самому Косыгину! Помнится – такой знатный фурункул сел на шею Саре! Всей Касиловкой смотреть ходили, даже с переулка заглядывали.
Сара сидела важная, что Дюк Ришелье на своей медной лошади. …Что вы говорите? Бронзовая? Молодой человек… что, Саре случится легче, если Дюк почему-то прекратил сидеть на медной лошади и принялся таки сидеть на бронзовой? Я уже начинаю грустить, что начал вам рассказывать за большую любовь… Продолжать?! Как скажете! Сара сидела красная, потная, но довольная! Будто ей по радио намекнули, что Стену плача теперь навсегда возле стены её огорода плакать станут. Голову ей было не повернуть, так она вся вертелась. Сказать, что в той Саре было немногим меньше десяти пудов своего веса, и добрых две трети качалось ниже талии, становится ясно, как эта баржа заводила свою корму. Хотели врача звать с Привоза. И только я шепнул ей справа: «Погром!», а слева потянул кошель с кармана. Сара сверху качнулась за погромом – всегда весело погрустить соседскому горю, а низом бросилась охранять кошель. Шея натянулась… Сара меня тогда уже бросила уважать. Земная слава уходит, как и приходит – быстро. И что, я таки не врач?!
Как «почему не стал хирургом»? Сказал же вам: не в ту дверь перепутал! Что-что?! Вот прилип, что репей до портового Бобика! Случилось мне об ту пору скушать три немытых винограда, и пора бы уже заходить в кабинет к главному профессору, как мой живот, приняв винных ягод, запел «Хава Нагила». Сказав родным: «Если что, начинайте профессору без меня», я убежал в другую сторону прямо по коридору. В тот момент, когда я уже немножко видел синий хвост птицы счастья, я потянул первую дверь – закрыто, вторую – закрыто, третью – закрыто! И таки нашёл, что все кабинки заняты! Чтобы им никогда не быть свободными!
…Пришлось моей маме давать мне запасные штаны. И случилось это через с лишком три часа. Моя мама быстро не ходила, даже если бы за это платили рубль. К тому же пол Одессы за те часы узнало, почему сын моей мамы не станет врачом. Обидно то, что в тех кабинках какой-то шлемазл устроил двери закрываться в туда, где обычно открыто. И выходило, что их не нужно было тянуть, а совсем наоборот. Но я сидел умный и весь серьёзный в пустом туалете… С тех пор я всю жизнь связан с сантехникой. Как это «чем»? Я торгую в скобяной лавке ночные горшки и постельные утки!
Понимаю, молодой человек, вам с меня смешно. Имеете право. Я на вас даже не слишком обижусь.
О чём я? Да! «Песя», – говорил я ей. – «Если по три инфаркта в неделю, то у вас внутри из сердец таки должен быть гроздь кишмиша. Я интересуюсь спросить: в куда вы тогда кушаете?» «Ах, Арончик», – говорила она мне. – «Разве это кушаю? Два хвостика рыбки, разве это можно назвать кушать?!» …Не знаю. В рыбках тех бывало граммов об полкило, а кушать хвостики она начинала по старинной традиции с головы.
«Ах! Циля! Мне ваш супруг сейчас сделает инфаркт!» – кричала Песя и сама верила в этих глупостей. А если верит в глупостей женщина, пусть даже с каплей татарской крови, в них скоро будут верить все. Песя взяла себя за левый бок, вероятно, за одно из сердец и села на стул. Болеть инфаркт на стуле жёстко и в целом неудобно, потому Песя улеглась дальше на софу. Прикрыла глаза и немножечко привыкла. Потому она решила довести хотя бы один инфаркт до конца.
Первой страдания Песи заметила Циля. Она, продолжая рисовать на себе брови, заплакала: «Ах! Мама! Не умирайте! Чтоб вы мне всегда были здоровы!». Потом она, не поворачиваясь в кухню, позвала мужа: «Лев! Иди сюда! Наша мама умирать начинает!» Прибежал Лев и грустно засопел на телефонную трубку. Песя обрадовалась на детей, уронила слезу и даже прекратила грызть семечку.
О ту пору по Одессе ездил один скорый врач – старый Исаак. Он знал, что спорить с больными, которые внутри все были врачи, себе дороже, и покорно свозил всех мам, больных инфарктом, в поликлинику, чтобы с ними имели проблемы тамошние доктора. Ему этих забот не надо было ни разу. Но Песя на рыбных хвостах заимела такую фигуру, что лошади вместе с извозчиками оборачивались и иногда совершали аварии. Исаак погрузить Песю в машину сам не мог, потому он вылез в окошко и крикнул своему шофёру: «Василий, бекицер в квартиру с носилками! Чтобы ты мне жил счастливо!». Появился Василий, положил носилки перед Песей. Песя принялась угадывать, как ей попроще лечь на них всей сразу и не испортить ремонт и люстру соседям снизу, как вдруг шофёр крикнул, глядя на Цилю: «Маринка! Чёртова девка! Я тебя искал по всей Одессе, а ты теперь тут!».
Он протянул руки, чтобы схватить супругу Льва, которому это немножечко не понравилось, и он сурово засопел на наглое лицо шофёра. Исаак, предчувствуя своим носом восхитительный скандал и предпочитая оставить его – нос – в неприкосновенности, а глаза в происходящем, стал двигаться задом из скандала. Тут Песя забыла за инфаркт и открыла сразу оба глаза. Медленно вставая, она начала говорить совершенно не больным голосом: «Я не понела, где ви мне тут увидели Маринку?! Ви хочете мне сделать инфаркт окончательно? Будь она здесь, я бы предложила вам забрать её и отнести до её родителей, чтобы они жили долго!». Василий имел широкую спину и огромное пузо, но пустую голову.
Потому он показал пальцем на Цилю и сказал: «Вот она Маринка – моя невеста». Песя к той поре встала вся, и Василий понял, что его пузо и он весь сам никак не сравнится с любой частью тела Песи. А она, совершенно видя, что победа обязательно окажется её, слегка ударила животом Василия в бок и установила: «Хорошо ваша мама не тут, ей пришлось бы стыдно, узнай она, как ви врёте! Здесь есть Циля – жена моего Льва!» Василий, с трудом имея равновесие после контакта с животом Песи, немножко замолчал. И всё бы закончилось в порядке, но видимо остатки ума из его пустой головы окончательно ссыпались в грудь и там превратились в смелость. Потому он, не убирая палец с направления Цили, продолжал говорить: «Она такая же Циля, как я Абрам». Песя убила его словами: «Абраша! Ой Ваай вэй! Как я сразу вас не узнала?! И что ж ви такое пьёте, что ви таки на человека не похожи стали?!» И тут вся семья Гольдманов пошла в атаку на Василия.
Лев укусил его за палец, который продолжал быть в направлении Цили, Циля, мстя за всех Маринок, ударила Василия ногой в чуть пониже живота и в чуть повыше коленок, а Песя стремительно задвинула туловищем согнувшегося шофёра за шифоньер на балкон. Смелость шофёра уронилась ещё ниже и превратилась в потрясающий испуг, из-за которого он, цепляясь за табуретки, столы и двери, убежал прочь из квартиры. Кстати, он потом не работал в скорой помощи. Говорили, что он записался то ли трактористом в Казахстан, то ли танкистом в Корею, но больше его не видели.
Исаак попросил расписаться в ложном вызове и за это посулил никому не говорить, что видел. Но потерял справку с подписью Песи, а потому решил себя свободным от обещания. Теперь об этой истории знаю я.
Где тут любовь, спросите вы меня? Ах, молодой человек! Песя не была врач, но она не была и идиотка. Она видела, что её Лев любит Цилю, и сама так любила сына, что ей было всё равно, что Циля – Маринка. А они оба таки любили Песю. Так любить и так ненавидеть могут только у нас. И дело тут не в крови и не в ножницах раввина. В чём? Приедете снова в Одессу, разыщите в Касиловке ребе Мойсея. Он имеет сказать за это больше, чем я. А мне скоро выходить. Но я часто езжу в этой электричке, и у меня есть ещё таких историй. Таки до свидания