Дело об утраченной покойнице
Всяческая чертовщина на мою в те времена еще украшенную буйной гривой голову в самом деле постоянно сыпалась. Хуже перхоти цеплялась, ей-же-ей. С первого самостоятельного выезда.
Напомню, я тогда на «скорой» фельдшерила.
Фельдшер, понятное дело, не врач, поэтому он посылается на вызовы попроще. Ну, скажем, «упал». Или «травма руки». А то и вовсе «умер под вопросом». Есть такая фишка на «скорой». То есть пациент вроде уже и мертв, а родственники всё еще надеются на лучшее. А иной раз чада с домочадцами к телу попросту боятся подойти — воскреснет не дай Бог.
Вот на дебют такой вопрос мне и достался. Старушка девяноста с лишним лет. Умерла как будто. Под вопросом.
Поверх аппаратуры добрые коллеги нагрузили меня ценными советами. Все рефлексы, говорят, как следует проверь, кардиограмму трупу обязательно сними, а для гарантии еще нашатыря шприцем под кожу засади. По особо прогрессивной импортной методике. Если тело даже после этого тебе по морде не заедет, значит всё океюшки.
По молодости лет и живости характера я далеко не сразу поняла, что спешить на «скорой» нужно медленно. Не спешишь — вопрос глядишь и рассосется.
Но я же в первый раз одна на вызов ехала!
Ответственность, опять же, долг зовет!
Короче, подхватилась я, в машину прыгнула и ну как со всем пылом неофита водителю накручивать хвоста: давай быстрее, говорю, гони, вдруг жива еще моя старушка! А тут я: привет тебе, привет…
А водитель у меня был опытный и мудрый. Уж он-то прекрасно понимал, что вся моя восторженность через месяц-два сама собой пройдет, и потому мне даже не перечил. К тому ж всегда забавно посмотреть на неофита, а на ревностного и усердного — вдвойне.
Так что к адресу мы подкатили во всем великолепии — с сиреной и мигалкой. Я ласточкой со всей аппаратурой и ценными советами на последний (разумеется!) этаж взлетела, палец к звонку протянула — ан нет звонка, лишь пара обгоревших проводочков из стены торчит. И вообще вся лестница — мрачняк, дом-то древний, чуть не аварийный.
Так, думаю, приплыли, началось.
Я осторожно постучала. Никакой реакции. Я постучала громче. Тишина. Я кулаками в дверь замолотила. Стучу я, колочу — безмолвствует народ, как будто все в квартире оптом вымерли. Но кто-то же на «скорую» звонил?!
Я на всякий случай к двери ухо приложила. Прислушалась. Нет, вроде ничего. Еще прислушалась — нет, вроде что-то мнится. Будто кто-то стонет там, внутри. Едва-едва, заупокойно так. И чем сильнее я прислушиваюсь, тем яснее мнится.
Я вниз к водителю: давай, мол, дверь ломать, там в квартире кто-то стонет-загибается. Водитель объявил, что почему-то он ничуть не сомневался, что со мной он точно не соскучится, но самолично дурью маяться не стал. Отослал меня обратно на этаж, а сам поехал в отделение милиции. Благо рядом было, за углом.
Уж не знаю, что и как он там народу объяснил, но буквально через несколько минут на площадке объявились два сержанта. На меня взглянули с недоверием, но дверь с петель без лишних сложностей снесли. Дюжие сержанты подвернулись.
Помните такую детскую страшилку: в черном-черном доме, на черной-черной лестнице, в черной-черной комнате?..
Так примерно там и оказалось. В квартире никого и ничего. Пусто там. Совсем. Сюрреализм такой: следы пожара старого, копоть на стенах и потолке. Света нет, паркета тоже нет, мебели вообще в помине нет. В сортире унитаза даже нет, я и туда на всякий случай заглянула. Ну и замогильно стонущей покойницы, понятно, тоже нет.
Классно первый вызов отработала. Реанимировать мне некого, констатировать, опять же, тоже некого. Труп от осмотра злостно уклонился.
Рассосалась у меня старушка под вопросом. А вопрос оставила.
А тут еще и дюжие менты на меня нехорошо уставились…
Кромешный детектив, короче говоря. Дело об утраченной покойнице. Перри Мейсон отдыхает, Шерлок Холмс уныло курит в сторонке. И явно не табак, потому как по-другому этот глюк всё равно никак не объясняется.
А сержанты на меня и впрямь неласково уставились:
— Ну-с, и где же тело? — говорят.
Нашли чего спросить: будто бы они со мной квартиру не обшарили!
— Так черт же его знает, — отвечаю.
А у ментов в глазах уже такое что-то, протокольное:
— Черт не свидетель, к делу не пришьешь. Колись, где труп?!
Колюсь:
— Не знаю, — говорю. — Украли, может быть?
Подозрение в задумчивых глазах ментов крепчало как мороз.
— А звуки, — говорят, — которые вы якобы здесь слышали? Какие звуки, а?
Я рада бы соврать, да вроде нечего:
— Послышалось, наверное, — я честно говорю. — Заупокойные такие звуки мне помстились, замогильные…
Сержанты странно так переглянулись.
— Какие? — осторожно уточняют у меня. — Какие? Замогильные?!
Всё, чую, если не в ментовку, то в дурдом сегодня точно попаду.
— Ну да, какие-то такие, — говорю, — вот примерно как сейчас на лестнице. Не слышите?
Мы в квартире содержательно общались.
А на лестнице и впрямь какой-то шум. Уж теперь-то явно не одной мне что-то мнится-слышится. Будто там сначала что-то заунывно заскрипело, кто-то гулко ойкнул, охнул там и глухо захрипел. Замогильно захрипел опять-таки, клянусь, так что мы уже втроем переглянулись.
А дальше слышим мы на лестнице шаги. Словно кто-то или что-то к нам сюда, в квартиру, поднимается. И ведь нечто же и впрямь там поднимается. Мерной поступью, неотвратимо, тяжело, грозными нездешними шагами. В черном-черном доме, по черной-черной лестнице, к черной-черной комнате…
Натужный зрак ментов совсем остекленел.
А шаги судьбы всё приближаются…
Сержанты из оцепенения вышли — и к двери. А там во весь проем — явление народу. В полутьме не сразу разберешь, в квартире ж света нет, но — вроде бы мужик. Большой. Совсем. В двери не помещается. Уж на что мои сержанты оба-два шкафообразные, так детинушка размером с них двоих. Амбал такой, статуй монументальный, мечта Зураба Церетели, мля.
На плече у мужика какой-то странный тюк, в руке не разбери-пойми, но вроде ломик. Статуй оживший с ломиком в руке. С топором, конечно, было б краше, но против правды жизни не попрешь. Статуй и без того на вид был криминальный.
Насчет тюка меня терзнули смутные сомнения…
А статуй уже в квартиру пробирается.
Сержанты оба-два со страху хором:
— Стой!!!
Статуй остановился. Сержанты:
— Кто идет?!
Статуй, раздумчиво, тягучим басом:
— Я…
Менты, фальцетом оба:
— Руки вверх!!!
Статуй не будь дурак и подчинился. Ломик, правда, из руки не выпустил, а вот тюк с плеча всем весом на пол полетел, смачно брякнулся и обернулся трупом. Натуральным, сухоньким таким, старушечьим, искомым. А детинушка над ним застыл, лом к потолку воздев…
Эх, всё равно топор по жизни был бы краше!
В общем — пауза, немая сцена, где там Гоголю.
Из всей компании я первая нашлась:
— Так вот же, — говорю, — она, моя покойница! Мужик, ты на кой член мою покойницу упер?! Мне ж тут из-за тебя, волкапозорного, мусора в натуре дело шьют!!!
Последнее-то я, положим, не сказала, но подумала. А сержанты спохватились, службу вспомнивши, скрутили мужика и допрос ему с пристрастием устроили. А он ничуть не запирался, раскололся сразу же.
Он ко всему еще бухой был вдрабадан.
Всё на деле просто оказалось. Месяцев так несколько назад приключилось в бабкиной квартире самовозгорание. То ли ветхая проводка коротнула, то ли, что вернее, древняя старушка по старческой рассеянности газ забыла выключить, в магазин уйдя. Квартира выгорела, бабушка осталась.
А детина приходился бабке то ли внуком, то ли вовсе правнуком. Ближайшим родственником был, короче говоря. Покуда дело до ремонта не дойдет, определил он бабку жить в деревню, к родне какой-то там, седьмой воде на киселе. А старушка не спросясь там кони двинула.
А деревенька где-то далеко, у черта на рогах. Ни медицины там, ни связи, ничего, пастораль одна и благолепие. Но ведь смерть-то надо как-то оформлять! Детинушка не мудрствуя лукаво в свой «жигуленок» труп на заднее сиденье (жаль, не в багажник) запихал и в город покатил. Дело-то насквозь житейское, подумаешь: полтораста километров с мертвой бабушкой в салоне. Пустяки. И не один гаишник ведь не спохватился.
А в городе мужик сперва к приятелю заехал, и от него по телефону вызвал «скорую». По адресу прописки бабушки, естественно, сюда. Не сразу, правда, — лишь после того, как они с приятелем старушку помянули. А после вызова еще старушку помянули, затем еще разок по-русски помянули, потом на посошок старушку помянули, на ход ноги три раза помянули…
А потом вот так и получилась, что «скорая», бишь я, уже приехала, а усопшая еще дороге пребывала.
А ломик, если до сих пор кому-то интересно, детина у приятеля на всякий случай прихватил — дверь чуть поддеть, она после пожара плохо открывалась.
На деле-то всё просто оказалось, а вот на самом деле, судя по упертости, с какой менты вцепились в мужика, объясняться ему долго предстояло. К этому моменту у моих сержантов шарики за ролики давным-давно заехали. Лично я ничем помочь народу не могла: поди теперь пойми, когда и от чего старушка окочурилась. Мог и внучек самочинно бабке подсобить: квартирный-то вопрос — он и в тридевятом нашем царстве-государстве был животрепещущим.
А я у тела не у дела оказалась.
— Короче, — говорю я, — граждане-товарищи, зуб даю — старушка не воскреснет. А со всем прочим пусть теперь криминалисты разбираются. Вы как хотите, лично я пошла. Мужик, надеюсь, больше у тебя в запасе трупов нет?
Это я так пошутила называется.
— В запасе больше нет, я только этот вез. А вот на лестнице…
Я, извините, ох*ела:
— Что — на лестнице?!
Статуй наш, вдумчиво:
— Так это, — говорит, — того, когда я бабку пер, там соседка ниже этажом из квартиры вылезла. Я что, я ничего, я «здрасте» ей сказал, а она там отрубилась, кажется. Лежит еще поди…
Почему-то я не удивилась. Спустилась на площадку ниже этажом, смотрю — и впрямь лежит. В натуре, да, еще одна старушка. Вообще-то, по закону жанра было бы положено еще одну покойницу до кучи поиметь…
А вот по жизни хоть впритык, однако пронесло. Верно говорят: ежели Господь кого-то хочет наказать, то наказывает исполнением желаний. Хотела воскрешать-реанимировать? Получи инфаркт с кардиогенным шоком!
Повезло, что и аппаратура вся была при мне, и в укладке было чем купировать. Так что пациентку я живьем в больницу довезла. А вот чем для мужика история с «утраченной покойницей» закончилась, я так и не узнала.
Кстати, с той поры я на все констатации всегда во всеоружии ездила. У нашего ж народонаселения не мать, так перемать: ежели не сами норовят из мертвых восставать, то кого другого в гроб вгоняют. За компанию.
(с)Диана Вежина