"Журналистам дают понять: на каждое расследование будем отвечать". Роман Доброхотов об обысках у коллег из "Проекта"
Почему к "Проекту" пришли именно сейчас и что российские власти хотят сказать журналистам этими обысками – об этом мы спросили главного редактора другого расследовательского СМИ, The Insider, Романа Доброхотова.
— В "Проект" могли прийти за расследование, например, о Кадырове, о Трабере – не формально, а по-настоящему, о дочерях Путина было расследование. Но тогда не приходили. Почему пришли в день, когда вышло расследование о главе МВД Колокольцеве? У вас есть мысли по этому поводу?
— Приходится только гадать. Но одна из гипотез заключается в том, что, когда расследование делается, скажем, о Путине, понятно, что санкцию на то, чтобы ответить на это расследование, должен дать сам Путин. А Путину немножко не до этого, и я не уверен, что он считает это необходимым. Здесь же непосредственно в подчинении Колокольцева находятся те самые люди, которые как раз и приехали забирать телефоны и ноутбуки у журналистов.
Мне кажется, это была такая спонтанная эмоциональная реакция после того, как журналисты, вероятно, попросили его о комментарии. Наверняка же "Проект" обращался перед публикацией, как это обычно делается, с просьбой как-то официально прокомментировать ситуацию. И одной из типичных реакций в таких ситуациях бывает попытка предотвратить выход этого расследования. Коммерческие компании пытаются подкупить журналистов, к нам тоже постоянно начинают обращаться всякие пиарщики и говорить: "А давайте не выйдет текст про такого-то чиновника, например, или бизнесмена". А в случае с Колокольцевым – зачем подкупать, если можно просто отобрать средства публикации, те же самые компьютеры, постараться закрыть сайт. Но не удалось, расследование все равно вышло.
— То есть они думали, что могут изъять какие-то, например, жесткие диски, проводя эти обыски, и таким образом воспрепятствовать [выходу публикации]?
— Я не знаю, о чем они именно думали, но, скорее всего, это реакция была довольно спонтанная и быстрая. Мы видим, что настолько это все юридически шито белыми нитками, то есть там же [нарушены] такие вещи, как срок давности, – очень легко проверяемые вещи. И то, что закон обратной силы не имеет, тоже. То есть вопиющие юридические нарушения. Поэтому я думаю, что это скорее была такая эмоциональная реакция Колокольцева, это мое предположение. Я не уверен, что он с кем-то это согласовывал сверху.
Поэтому очень важно, конечно, как сейчас бюрократическая система отреагирует. Если сейчас все пытаются спустить на тормозах, это дело постепенно там завянет, им отдадут там их мобильные телефоны с компьютером – то, наверное, ничего страшного не произойдет. Но, возможно, мы сейчас свидетельствуем переход России в новую ситуацию: это и дело Романа Анина было, когда после расследования о "Роснефти" тоже пришли и отобрали компьютер. Теперь мы видим расследование об МВД. То есть, возможно, это просто начало новой практики, когда журналистам дают понять: "На каждое расследование будем отвечать вот такими противозаконными действиями против вас".
— Вы как журналист-расследователь понимаете, кто и как принимает решение о преследовании журналистов? Есть есть ли какой-то плюс-минус понятный механизм? Или все это эмоциональное решение, как сегодня, как вы говорите?
— Я думаю, что есть негласные правила игры, которые меняются. Потому что мы помним ситуацию с Иваном Голуновым, когда ему подбросили наркотики. Была очень мощная реакция общества, во-первых. Во-вторых, вписались за Голунова многие люди из такой кремлевской тусовки и тоже заявили о том, что это неправильно. То есть было понятно, что "красная линия" здесь была как бы преступлена, и было также понятно, что те, кто подбросил эти наркотики, они это не согласовывали с Путиным. То есть это не была какая-то санкционированная акция. Понятно, что, если бы Путин сказал, что Голунова надо посадить, как это было с Сафроновым, тогда Маргарита Симоньян и все бы там тихонечко молчали бы в тряпочку. Но тут было понятно, что это какая-то вопиющая история, связанная с какими-то конкретными генералами ФСБ и какой-то оргпреступностью. И система быстро поставила на место этих людей: кого-то, я так понимаю, из полицейских уже посадили за это.
Но здесь ситуация немножко меняется. Во-первых, мы не видим сейчас такой массовой реакции общества и СМИ, а во-вторых, мы видим, что это довольно высокопоставленные люди. В одном случае Сечин, в другом случае Колокольцев – они позволяют себе вот так действовать против журналистов. Это, конечно, очень плохой знак.
— Роман Баданин, главред "Проекта", в интервью нам несколько месяцев назад говорил, что, по его сведениям, все расследования, которые они делают, попадают в некие красные папочки на столах чиновников и силовиков. И, мол, люди из власти сами заинтересованы в появлении расследований на своих коллег, чтобы иметь свой инструмент влияния в борьбе элит. Вы согласны с таким мнением?
— Очень может быть, я ничего не знаю об этой кремлевской политике, тут у Баданина лучше источники, потому что некоторые из их журналистов работали в пуле и, наверное, знают эти внутренние правила игры. Мы об этом не думаем. Мы просто думаем, что пока остаемся полностью независимыми и сами не находимся под влиянием ни одной из этих группировок, мы на самом деле чуть в большей степени безопасности. Потому что, если ты начинаешь играть в пользу кого-то одного, тебя воспринимают как участника этой игры – и тогда система тебя мгновенно сожрет. А сейчас все-таки если ты показываешь, что ты как журналист, точно так же, как и врач, ты как бы над схваткой – пишешь просто о тех преступлениях, которые ты знаешь, – то до поры до времени это как бы не воспринимается системой как вызов.
Но, даже несмотря на это, мы видим, что все больше и больше абсолютно по произволу возбужденных уголовных дел против журналистов, нападений на журналистов. Поэтому очень возможно, что мы сейчас перейдем из ситуации России в ситуацию условно, если не Туркмении, то какой-нибудь Турции, где, например, посадили больше тысячи журналистов и они до сих пор сидят, и нет никакой реакции мирового сообщества на это.
— Роман, вы тоже занимаетесь расследованиями, которые власть может расценить чуть ли не как угрозу нацбезопасности, поскольку ваши расследования все-таки касаются по большей части, наверное, международной политики и международного влияния или "игры" России. При этом вы остаетесь в России. Вы для себя проигрываете такой сценарий, что с обысками придут и к вам?
— Такой сценарий существует довольно давно. Наверное, первое громкое международное расследование, которое прямо реально нашумело за границей, было после дела Скрипалей. Это 2018 год. Вот прошло уже три года, и тем не менее мы работаем, как и работали. Если бы мы тогда уже испугались, в 2018 году, то получается, мы бы многое потеряли, не проводя свои расследования в России за последние три года. Но, говоря о том, каков риск, я думаю, что риск, конечно, очень высокий, и сейчас высок как никогда. Вероятность того, что Кремль примет, что называется, окончательное решение по журналистскому вопросу в ближайший год – я бы даже сказал, что она больше 50%. Поскольку массовых митингов уже нет, рисков каких-то для Путина уже нет, с международным сообществом он тоже уже поругался и так. Поэтому вероятность, что будут дожимать последних, очень высока.