Хроники Большого Золота Царской России
В 1843 году прииски Сибири изучал полковник Гофман, ученый немец.
Он написал: «Сибирские трудности надо измерять по другому масштабу... каким привыкли их мерить в Европе. Страна, в которой залегают золотые промыслы, есть непрерывная тайга, дремучий лес, изредка обитаемый кочующими охотниками, к шалашам коих нет никаких дорог, и посещаемый только зимою русскими звериными промышленниками. Влажность атмосферы превратила в нем почву большей частью в болото, покрывающее и долины, и горы, в котором люди и скот вязнут весьма глубоко... Золотоискательные партии, удаленные на сотни верст от деревень, принуждены все свои жизненные припасы, состоящие только из сушеных и вяленых веществ, иметь при себе. Ночлег на сыром мху, частые дожди, шурфовка в болотах заставляют их оставаться всегда в мокром платье... При углублении на несколько футов шурф наполняется уже водою... и рабочие, стоя глубоко в грязи, должны углублять шурф до самого камня... Часто эти шурфы бывают бесплодны... Если застигает... партию внезапно наступившая зима с ее глубокими снегами, то бедствие людей доходит до высшей степени... Принуждены они проводить ночь на снегу, в шалашах из еловых ветвей. Истинно надобно иметь железное здоровье сибиряка для перенесения подобных трудов, жертвою которых делается однако же немалое число их...»
Что такое Тартар? Тартар — это далеко, как до неба. Тартар — это вечная тьма и свирепые вихри. В Тартар боги греков кидали непокорных. «Провались ты в тартарары» — это уже из русских присловий — чтоб сгинул в жуть — и навсегда. Вот что такое Тартар. На глобусе немецкого картографа Мартина Бехайма 1492 года Сибирь начинается со страны Тартарии, примерно где Алтай, и у океана венчается Тартарскими горами, примерно где Становой хребет. Что ж, восхитимся интуицией средневековых географов. Удобства проживания в тогдашней Сибири они оценили довольно точно. За последующие триста лет в означенных местах благоустройства прибавилось незначительно. В этом сполна — на своей шкуре — убедились первооткрыватели сибирских золотых россыпей.
Золотая медаль, отчеканенная по случаю находки золота в 1813 году старателями уральского купца Яковлева
Через три года по тем же местам путешествует столичный публицист П. Небольсин. Он настолько поражен увиденным и услышанным, что его репортажи в «Отечественных записках» полны почти мистическим поклонением силе духа и крепости плоти первопроходцев сибирского золота. «Основание промышленной добычи золота — в нечеловечески лютых условиях труда — один из национальных созидательных подвигов народа...» — сказал уже в наши дни академик В. В. Данилевский. Все бы, может, и не было бы так тяжко, если бы не еще одно обстоятельство. Вот заголовки статей тех лет: «Гон за фартом», «Золотая горячка», «Игрища хищников»... Гонка за золотом идет на пределе и за пределом человеческих сил, лишь бы успеть — кто успел, тот победил.
Первым в России ощутил дурман золотой лихорадки Урал. В начале XIX века отведал он вкус большого золота. А уж бедовых, бесшабашных людей здесь всегда было хоть отбавляй. Тех, чьей энергии, таланту и мечтам тесен становился Каменный пояс. Много авантюристов (не в утвердившемся сегодня насмешливом звучании этого слова, а в том, далевском,— искатель счастья, приключений, первопроходец, а уж потом — проходимец) ринулись за манком удачи в Сибирь. Разные они были. Не всех их можно заносить в святцы. Жили свирепо и тяжко. Но трудом этих людей к середине XIX века Россия стала лидером мировой золотодобычи.
Егор Лесной
Егор Лесной первую сибирскую россыпь нашел восьмидесятью годами позднее. Но сначала — как попал этот шарташский житель в Сибирь. Оказывается, не по своей воле, а путем довольно обыденным для той поры — каторга, потом поселение. Нет, богобоязненный старообрядец не был душегубом, разбойником, татем. Был он обычным старателем, каких в те годы тысячи работали на уральских россыпях. Они мыли золото на какого-нибудь барина или арендатора. Добытое обязаны были сдавать хозяину. Платили старателям за сданный металл обычно не более десятой части от суммы, которую зарабатывал на их добыче хозяин. Старатели быстро смекнули, что их бессовестно надувают, и потому почти всегда сдавали только часть намытого металла. Остальное сбывали тайным перекупщикам, которые стаями вились вокруг старателей на Ирбитской и других ярмарках,— перекупщики платили за золото втрое-вчетверо больше хозяина.
Конечно, вся эта торговля была незаконной и жестоко преследовалась. Уличенные в ней крупные воротилы обычно как-то выкручивались, откупались. Мелкие же торговцы, если их ловили с поличным, попадали в острог. Такая участь постигла и Лесного. После каторги он поселился возле алтайского озера Бирчикюль. И оказалось — щуку бросили в реку. Умелый золотоискатель поселился у исключительно богатых золотом мест. Правда, об этом тогда никто, наверное, не догадывался.
Золотопромывочная машина на одном из притоков Верхней Тунгуски
Первую золотую россыпь Сибири для России отыскал бывший житель села Шарташ Егор Лесной. Вообще перед русской золотопромышленностью у села Шарташ, что и поныне стоит возле города Екатеринбурга, особые заслуги. Не кто иной, как его жители — Ерофей Марков и Егор Лесной, нашли и первое коренное месторождение самородного золота — на Урале, и первое его россыпное месторождение в Сибири. Историки утверждают: в этом нет ничего неожиданного. Издавна в селе Шарташ находили приют гонимые из Европейской России раскольники — большие знатоки, как утверждал Д. Н. Мамин-Сибиряк, по части приискания новых руд. Сызмала знакомились с этим ремеслом шарташские ребятишки. Вырастая, многие становились старателями-рудознатцами. А уж хлебнув этой доли, навсегда оставались «заряженными» на поиск. Важно было человеку только оказаться в месте, где поиск сулит удачу. А уж он не упустит. Так случилось в 1745 году с открытием Ерофеем Марковым знаменитейшего Березовского месторождения. Древние акты до мелких деталей хранят описание, как он «едучи... от... деревни Шарташской... усмотрел на верху земли крепкие камешки, подобные хрусталю, и для вынятия их в том месте землю копал... нашел плиточку, как кремешок, на которой знак с одной стороны в ноздре как золото... и тут же... похожих на золото крупинки три или четыре». С этих-то крупиночек и пошло большое русское золото.
Почему Лесной стал искать на Алтае золото — неизвестно. То ли местные жители рассказывали ему о тяжелых желтых камушках, что иногда попадались им по берегам реки, в зобах убитых птиц; то ли песчаные косы окрестных речушек напоминали ему золотоносные родные уральские места, но так или иначе Егору захотелось вспомнить былое умение. Стал он ходить в горную тайгу с промывательным лотком. И видимо, вскоре напал на что-то обнадеживающее. Для разведки россыпей надо было копать глубокие ямы-шурфы, вычерпывать из них воду. Такое одному не под силу. В избушке Лесного появилась воспитанница. Она стала помогать поселенцу и по хозяйству, и в его разведках.
Удача улыбнулась старателям. Они нашли богатую россыпь у реки Бирчикюль, притока реки Кии. В потайных кладовках их жилища становилось все больше и больше драгоценного металла. Но что делать с ним? Властям о своей находке Лесной заявлять не хотел. Сам торговать золотом не решался, видимо, памятуя о былом горьком опыте. Решил хоть икону в избушке украсить. Тут-то и вышла его тайна наружу. То ли кто подглядел новый золотой оклад на иконе у ссыльного, то ли еще как, но о золоте в избушке на берегу Бирчикюля стало известно богатейшему верхотурскому купцу Андрею Попову.
Как раз в том 1827 году он получил у правительства право на поиск и добычу золота в Томской губернии. До этого он три года подряд снаряжал партии на розыск золотоносных россыпей на северо-восточные склоны Урала. Поиски эти хотя велись напряженно и Попов сам пропадал в этих партиях, оказались безуспешными, поскольку и сам Попов не знал, где и как искать золото, и приказчики его того не ведали. Но найти золото купцу очень хотелось. Потому, прослышав о Егоровых богатствах и едва выправив разрешение на работы в алтайских отрогах, Попов спешит отправить посланцев на далекое алтайское озеро. Под их напором Лесной держался стойко и знанием своим делиться не захотел. Ни с чем уехали посланцы.
Но заставить отступить купца, чующего крупную наживу, было не так-то просто. На следующий, 1828 год он заявился в Егорову избушку сам. Однако хозяина в живых уже не застал. Придушили того враги, которых завелось у Лесного среди окрестных жителей немало — уж больно деспотичен он был, вел себя как владыка озера и его окрестностей. Видимо, боялся сглазу, подгляда, думал отпугнуть людей, а они возьми да и возмутись до крайнего предела.
Но россыпи, найденные Егором, втуне не остались. Обходительный купец быстро снискал расположение воспитанницы ссыльного, и та доверчиво отвела его к местам шурфовок. Немедленно Попов развернул большую разведку, и очень скоро определилось: Егору Лесному удалось наткнуться на богатейшую золотоносную провинцию.
Доставка золотоносной породы по узкоколейке на конной тяге
В победном сообщении властям А. Я. Попов так описал события на алтайской речке, что и слава и доход от счастливой находки целиком достались ему. Именно ему повелел передать царь, обрадованный вестью о первой в Сибири обильной золотой россыпи, в вечное владение берега речки Бирчикюль — хвала и честь первооткрывателю. А о Лесном помнили только некоторые публицисты. Потом и они стали забывать, и В. В. Данилевскому пришлось заново утверждать приоритет истинного первооткрывателя.
Весть об алтайской находке в считанные дни — почтой, газетами, слухами — облетела мир. Взбудоражились деловые люди. Запрыгали курсы ценных бумаг. Словно сполох прошел по конторам. Биржи Парижа и Лондона, Амстердама и Бостона нервно ловили даже обрывки новостей из сибирских топей. Дело-то ведь не шуточное — золото!
Что же говорить о Екатеринбурге. На горную столицу России и Каменного пояса, тогда единственного места русской земли, где добывалось россыпное золото, сибирская новость обрушилась буквально набатным громом. Во-первых, находка случилась совсем рядом, по российским меркам,— на Алтае, ну а во-вторых, просто в оторопь бросали рассказы о фантастическом куше, сорванном Поповым.
Взбурлили купеческие страсти, перед глазами встали примеры Демидова, Строганова, Турчанинова... Еще недавно свои, торговые,— а ныне где! С царями за одним столом обедают, и цари с ними совет держат. Напором да радением всего достигли. А им — Рязановым, Зотовым, Баландиным — тоже ума и сметки не занимать! Просились в дело барыши, нажитые на сале, хлебе, вине. Рвалась в отчаянное предприятие душа. В затею, понятно, рискованную, но с полетом! А покойно сидеть и смотреть, как удача своего брата, земляка-гильдейца, выводит из рядовых лабазников да в тузы... Нет уж, простите великодушно, но это нестерпимо. Да правду сказать, и силушка по жилушкам грохочет, толчется — выход просит. Мало что дела золотого не знают. А кто его на Руси знает! Попов со своими целовальниками знает?! Расторгуевы наследники с Яковлевым знают?!
Но тут же рядом с ухмылкой разносили — «ненадежно!» — горные служители, весьма знатоки. Они крутили головами, приговаривали: «Хорошо, если там с фунт золотишка хотя бы намоют». И знали все, почему знатоки так говорили.
Испокон веку бродили по свету приманчивые легенды про сибирское золото. И невесть сколько раз чиновники русских государей по тамошним дебрям хаживали, этих россказней истоки выискивая. Сколько шурфов пробили, сколько промывок сделали, а стоящего — ничего. Совсем вот недавно — в 1800 году — поступило в Санкт-Петербург очередное сообщение: убили, мол, в двухстах верстах от Иркутска несколько тетеревов. Стали их охотники потрошить и нашли в зобах золотые крупинки. Правительство спешно дало указание проверить находку. Собрали в Екатеринбурге команду, начальником поставили опытного чиновника, берггешворе-на Яковлева. И отправили служилых людей на Ангару, к местам той столь удачной охоты. Семь сотен верст исходили они по тамошним горам, тайге, болотам. Не счесть, сколько пробили шурфов, сделали промывок. И хотя бы что доброе. Так, следы золотишка. Такие, что где угодно сыскать можно. Сам царь повелел в 1809 году прекратить эти поиски ввиду их бесперспективности.
Но у купцов свое на уме
Слушают горнозаводских людей да поправочку вводят. Российские купцы цену казенному поиску хорошо знали. Покойного главы монетной канцелярии Шлаттера слова помнили: «Казенные горные служители... один оклад жалованья своего получат — мало или много руды добудут — и прилежность их зависит от верного и прилежного надзирания». А Шлаттер, помнили купцы, утверждал, из немалого, видимо, опыта: «За казенными рудоискателями надлежащее смотрение никак иметь невозможно, и немного сыщется таких рачительных собственною своей совестью, чтоб без... за ними наблюдения хотели по пустым местам, в горах и лесах трудиться».
И помнили, что Шлаттер делал вывод: «Казенным коштом приискивать руду не так способно, как партикулярными людьми, которые для себя гораздо проворнее и прилежнее поступают и больше руд находят и добывают». А случаев в подтверждение Шлаттеровых слов купцы сколь угодно могли привести, хоть тех же местных, свеженьких, уральских. — Всем, к примеру, ведомо,— толковали меж собой повидавшие немало негоцианты,— пока казна только на Урале золотом занималась — много ли его она нашла? Одну гору долбят Березовскую, да и на ту их раскольник Марков навел. Да еще возле Миасса бергмейстер Мечников немного нашел.
Правы купцы. Лишь после того, как император Александр I в мае 1812 года монополию казны на добычу золота отменил, тут оно на Урале и пошло, как грибы после дождя. Особенно после 1814 года, когда дивно упорный и талантливый рудоискатель и не менее бескорыстный человек, штейгер Лев Иванович Брусницын, открыл для России — вначале у той же Березовской горы — клады золотого песка в речных отложениях. Меньше чем через десять лет после выхода царского указа — а это у всех на глазах содеялось — уральские частные промыслы Яковлева, Расторгуева и других купцов стали добывать золота вдвое больше, чем казенные прииски. А те ведь и намного просторнее, и в лучших местах по Каменному поясу ставлены.
— И что ведь главное,— возбужденно отмечали купцы,— почти все места частных приисков давно уже простыми, из народа, рудознатцами были властям объявлены. Так, при проверке заявок казенными чиновниками те места были признаны неблагонадежными. Нет, не было веры казенным служителям у екатеринбургских купцов.
Более всех, наверное, потрясен был вестью об открытии золотоносных россыпей в алтайских предгорьях первой гильдии екатеринбургский купец Яким Меркульевич Рязанов. Потому что удача Попова, по справедливости, должна была бы быть и его удачей. Ведь именно он, Яким Рязанов, еще в 1824 году убеждал Александра I, в тот год император проезжал по Каменному поясу и завернул в Екатеринбург, допустить широкий частный промысел золота в Сибири — настолько был уверен в успехе дела. Это ему, Рязанову, в числе немногих первых купцов уже новым императором было даровано право искать и добывать золото в западных сибирских землях — в Тобольской губернии. Это к его поисковым партиям на восточных уральских отрогах прибился верхотурец Попов после получения, в свою очередь, такого же разрешения от царя через год. И уж сколько они там вдвоем помыкались, два старателя-мечтателя...
Оба азартные, безоглядные, целиком отдавшиеся страсти поиска. Ведь они не только вложили огромные деньги в снаряжение партий, один полевой сезон поисковой партии стоил десятки, а то и сотни тысяч рублей, они каждодневно лично мытарились на тех работах. Копали шурфы, промывали землю, песок. Питались чем и когда придется. Ночевали так же и там же, как и последний их поденщик, часто в болотах — где заставала ночь. Не следует забывать, что сами-то купцы весьма поверхностно знали технику золотоискательских работ, а им еще надобно было учить ремеслу нанятых работников — не хватало на все партии умелых людей.
Лютая исступленность вела Рязанова и Попова в их трудах, заставляла непоколебимо гнать своих лошадей на все новые и новые шурфовки — по колено в торфяной жиже, в дождь, слякоть, стужу, хотя одна за другой промывки не показывали в шурфах надежного золота. Фанатично упрямый — из староверов — Яким Рязанов порешил еще покопаться в северных зауральских склонах. А рисковый Андрей Попов метнулся на весточку с Алтая — и огреб миллионы. Но не той закваски были уральские тертые, битые, в семи щелоках варенные негоцианты-раскольники Рязановы, чтобы долго горевать. Уже в 1829 году старательские партии племянника Якима, Аники Рязанова, вспарывали кирками да лопатами алтайский дерн. За ними слетелись сюда и другие искательские партии, снаряженные на Каменном поясе.
Великому радению и страсти этих первопроходцев дивились многие их современники, позднейшие исследователи. Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк писал: «В этом историческая заслуга Екатеринбурга. Отсюда вылетели те орлы, которые прошли по Сибири золотым ураганом...» Но не так проста была эта пора. Екатеринбургские «орлы» не парили легко в свободном полете, обозревая вольный мир, выцеливая себе добычу пожирнее. Им судьба уготовила спорый полет, в котором приходилось зорко поглядывать во все стороны — и свой же брат купец-конкурент высматривал ту же добычу, да и более могучие хищники не дремали. Недаром в числе первых право на поиск и добычу золота в Сибири выправил себе князь Голицын. Да и самый крупный владетель земель в России, царь, не был расположен раздаривать возможные свои барыши. А сибирские земли относились к ведению кабинета его величества.
О том, как купцы добычу рвали, дошло немало свидетельств очевидцев. В «Отечественных записках» за 1847 год П. Небольсин отмечал: «Они друг на друга смотрели, как на незваных гостей, отбивающих один у другого кусок хлеба... они старались, где только было возможно, повредить постороннему искателю и обмануть его... Говорят, случалось нередко, что столбы заявочные срубали или срезали вырезанные на них литеры, ставили другие клейма, прибавляли к выбитым уже шурфам несколько своих и делали заявки, перефразируя описание местности, говоря о ней определительнее и, в случае нужды, изменяя название самой речки. Один описывал речку от устья к истоку, другой от истока к устью, и менялись левый и правый берег. Появлялись спорные заявки, и дело шло в суд, и уже все зависело от ловкости адвокатов. А до решения суда прииски не разрешалось разрабатывать». И не удача тогда решала, кому владеть участком, а наличие тугой мошны. А сколько погибло людей в бессчетных сражениях на местах заявок...
Со своим братом купцом екатеринбуржцы не боялись схватываться — и приемы драки были для них понятны, и в рысканьях за фартом были равны: одинаково не знали дела. Но выпала им и другая доля — посостязаться в старательской удаче с казенными искателями. Что бы там ни говорили, а специалисты в царевой горной службе состояли и опытные, и обученные. И вкуса удачи отведали на уральских открытиях. К тому же немаловажным было и еще одно условие их состязания — разрешение на поиски частным партиям в Сибири правительство выдавало лишь после того, как горные чиновники в тех местах порыщут, ничего стоящего не найдут и о том правительство осведомят. Казалось бы, что после них, профессионалов рудоискателей, могут там найти малограмотные салотопники да винокуры.
Потому и достойна восхищения и доброй памяти самоотверженная и, особо отметим, весьма благотворная для России деятельность екатеринбургских купцов — они не побоялись бросить вызов казенной золоторазведке и в местностях, определенных знатоками как малоперспективные, отыскали богатейшие золотоносные россыпи.
...Толкутся уральские старатели в алтайских предгорьях, рядом с приисками Попова. Тесно. И хочется простора — туда, за Енисей, к большим рекам. Но правительство не дремлет. Генерал-губернатор Восточной Сибири, тайный советник Лавинский, сам уже давно, еще с 1825 года, затеял поиски в подведомственных ему землях. Первые два года снаряжаемые им партии не находят ничего обнадеживающего. Тогда Лавинский решает обратиться к опыту двух ссыльнопоселенцев, работавших ранее на Екатеринбургских горных заводах. Эта идея генерал-губернатора оказалась плодотворной. В 1827 году поселенцы выводят партии Лавинского на две приличные россыпи — одну в восьмидесяти верстах от Иркутска, а другую и совсем рядом с городом. За победным рапортом Лавинского — еще бы, отыскались наконец те отмели, где лакомились блестящими крупинками тетерева,— следует его просьба откомандировать со Златоустовских заводов опытных людей ставить новые государевы прииски. Немедленно в Иркутск были посланы горный чиновник с маркшейдерским учеником и промывальщиком.
И хотя эти россыпи при ближайшем изучении оказались довольно убогими и добывать из них золото было невыгодно, но взбодренному успехом генерал-губернатору уже мнится — вот-вот его партии выйдут на что-нибудь грандиозное. Следовательно, конкурентов сюда пускать не следует. Выходит грозное повеление: вплоть до завершения 1835 года частным партиям переходить за Енисей запрещено. Запрещение вышло вовремя. Уже кунгурский первой гильдии сын купеческий Кузнецов подобрался со своей партией к самой Ангаре и на ее притоке речке Сухой нашел хорошую россыпь. Чтобы другим неповадно было, эту россыпь у него отобрали в казну — не срывай куш поперед государя, знай сверчок свой шесток.
Но, к большому огорчению Лавинского, казенные партии в подведомственных ему землях вплоть до окончания запретного срока ничего путного не нашли. Порадовали казну еще раз только опытные горные офицеры, присланные с уральских Богословских заводов,— капитан Кованько и штабс-капитаны Мордвинов и Фрезе. Они в районе давно уже отнятых у Демидова в казну Колывано-Воскресенских заводов нашли значительную золотосодержащую россыпь — Егорьевскую. Больше заметных открытий в те годы казенные партии в Восточной Сибири не сделали.
А как шли дела у частных партий, которым позволено было промышлять в Алтайских горах? Поначалу не у всех прекрасно. Если прииски Попова в 1829 году выдали почти полтора пуда чистого золота, а в 1830 году с них отправили на Санкт-Петербургский монетный двор уже почти три с четвертью пуда, то Рязанские прииски в это время и полутора фунтов не дают. Аника Рязанов оказался не таким стойким в делах, как дядя. Столь мизерный результат — полтора фунта золота за два года трудов немыслимых — сломило его упорство. Ведь даже дорога не оправдалась. Видно, все алтайское золото досталось Попову, предположил Аника и порешил бросить здесь работу. И уже совсем было остановил...
Но тут случилось такое...
Его компаньон — Степан Иванович Баландин, известный усердный искатель и выдумщик, вместе с другим екатеринбуржцем — Гаврилой Фомичом Казанцевым — решились на невиданное. До сих пор все партии искали золото на правом берегу Кии, где его обнаружил Лесной. А эти задумали перебраться на левый. Сначала эта затея всем старателям казалась напрасной. Левый-то берег болотистый. До песчаных пластов, если они там, конечно, будут, надо пробиться через саженные слои вонючей торфяной болотной жижи. Ворчали рабочие: «Куда в дерьмо, гонишь, гад!», терялись, не зная тонкостей такой работы.
Но Баландин и Казанцев не отступались. И оказались правы. Глубокие шурфы у речки Новопокровки, близ горы Алатачи, вошли в богатые золотом пески. А уж в 1831 году компаньонам улыбнулась настоящая удача — их поисковая партия вышла на уникально богатые золотом россыпи у ставшего знаменитым на весь мир Кундустуюльского ключа. В этот год с приисков Баландина и Рязанова сдача золота дошла до десяти фунтов, а с 1832 года счет пошел уже на пуды.
Росту добычи во многом способствовало то, что екатеринбуржцы применяли новаторские приемы разведки. Так, в болотах летом вести добычу и разведку было немыслимо трудно — вода. Тогда они придумали — впервые! — работать здесь зимой. В промерзших насквозь болотах оказалось легко переходить от проходки глубоких шурфов к добыче неглубокими шахтами. И вот такими-то шахтами, уйдя на восемь аршин от поверхности, удачливые екатеринбуржцы вскрыли богатейшую залежь с содержанием золота почти в сорок граммов на сто пудов песка. А в тех условиях добыча металла была выгодна и при содержаниях его в россыпях раз в пятьдесят меньших.
Дерзость решений Баландина, Рязанова и их людей привела к тому, что на принадлежащих им приисках на Кундустуюле уже с 1834 года золото намывали в два раза больше, чем на всех приисках Попова. Близился конец 1835 года, и правительству надо было определяться — продлевать ли запрет поискам частными лицами золота восточнее Енисея? Серьезных причин продолжения запрета вроде бы не было. Как свидетельствует майор Саблин в «Горном журнале» за 1874 год, «... к 1835 году кончились все безуспешные попытки, предпринятые со стороны казны для отыскания россыпей в Восточной Сибири...». А частные лица наседают, донимают власти просьбами— дозвольте рискнуть...
Один из самых настойчивых — Степан Баландин. У него уже устойчивый авторитет, за него ходатайствует перед новым генерал-губернатором Восточной Сибири Броневским сам начальник Горного штаба Чевкин: «... Проситель Баландин есть открыватель значительных частных промыслов в Западной Сибири... и для выгод Сибири золотого промысла он полагает дозволить Степану Баландину разыскивать золото по всем свободным землям Восточной Сибири». Майор Саблин пишет, что «... генерал Броневский, уверившись вполне в напрасных усилиях, делаемых со стороны казны... 18 декабря 1835 года предписал... известить частных лиц... упомянутые места для поисков золота свободны».
Мудрость этого решения выявилась уже весною следующего года. Последовал блистательный фейерверк открытий. Среди самых первых были открыты россыпи в верховьях рек Бирюсы и Хормы. И первыми на них вышли партии не сломленного неудачами упорного искателя Якима Меркурьевича Рязанова. Отнюдь не случай объяснял успех Рязанова. На случай поумневший купец давно уже не полагался. Он твердо уяснил урок Попова: вернейший путь к старательскому фарту в дружбе с местными жителями, особенно с коренными. Ведь поколения охотников-аборигенов, из века в век кочуя по здешним ручьям и речушкам, не могли не набрести на блестящие тяжелые желтые крупинки, которые они называли «алтан». Не раз натыкались. Не случайно это слово пестрит в местных названиях. Вот хотя бы Алтан Игай — речка, приток Оби, «Золотая река» в переводе.
Охотники, так уж сложилось, упорно не желали делиться своим знанием с казенными людьми. На то у них, очевидно, были свои причины. Купца же в доверие к кому угодно влезть учить не надо. На том стоит. Так партии Рязанова вели к удаче надежные проводники.
С открытием месторождения на Хорме связана еще одна история. Не успели доверенные компаньоны Рязанова, Машаров и Якушев, толком расставить людей на шурфовку у истоков Хормы, порадоваться первым богатым промывкам, как на их костры вывалилась еще одна орда старателей. Оказывается, не в одни уши залетел секрет о таежном кладе. Бузумаев Данила Иванович, крещеный карагас. Карагасы — дореволюционное название тюркоязычной народности — тофаларов. Привел партии красноярского купца Толкачева к устью той же речушки. Разведки, естественно, велись навстречу друг другу. Партии столкнулись — и никто не захотел уступать. Накинулись друг на друга с топорами, дрекольем. Запугать, согнать не удалось никого. Тогда купцы порешили — пусть этот спор разберет правительство.
Поначалу вмешательство властей не принесло ничего хорошего екатеринбуржцу. На всех восточносибирских приисках Рязанова добыча золота была запрещена. Тогда всю свою хитрость и умение обратил Рязанов на защиту своих прав. Кроме того, современники утверждают: не один миллион осел в карманах адвокатов и «сильных людей» столицы, но Рязанов выиграл тяжбу. В 1842 году его люди уже моют золото на Хорме.
Однако пока суд да дело, партии Рязанова в простое не стояли. Его соратник, компаньон Гаврила Машаров, за водку, за товар, задушевный разговор выведал у тунгусов, что далеко к северу, в междуречье Ангары и Подкаменной Тунгуски, лежат россыпи, где золота — лопатой греби. Наученный столкновением на Хорме, Машаров повел дело очень тонко. Не враз пустился он с Бирюсинских россыпей за новым фартом. Вначале он неназойливо распустил — через хорошо обработанных тех же аборигенов — слухи, что изрядные, мол, самородки золота попадались им на реке Оке, что в 55 верстах выше Иркутска впадает в Ангару. Поскольку все хорошие участки на Бирюсе и Хорме были уже расхватаны, многие предприниматели решили проверить эти слухи. Тем более что сам Машаров, имевший тогда уже устойчивую репутацию удачливого, снял свои партии с разведок на Хорме и направил на Оку.
В считанные дни почти вдоль всей Оки развернулись старательские работы. Но в спешке — не упустить бы удачу — никто не заметил, что среди шурфовщиков нет ни одного из людей Машарова. Он же отсиделся в тайге и, убедившись, что все увлеклись Окой, тихонько повел свои партии на север, скрытно переправился через Ангару у устья Тасеевой и прямиком направился на указанные ему места по притокам Удерея. Вскоре разведка и добыча показали, что россыпи Удерея превосходят богатством Бирюсинские прииски. В истории сибирской золотопромышленности Машаров известен более под титулом «таежный Наполеон». Из описанной эпопеи понятно, почему ему присвоен этот титул.
Золото приисков Бирюсы и Удерея потоком потекло на Санкт-Петербургский монетный двор... А неугомонные купцы уже снова думали, куда вернее направить свои поисковые партии. Ученые мало что могли присоветовать — только начали переваривать неожиданно посыпавшиеся сибирские открытия. Пораскинув маленько умом, купцы порешили, что от добра добра не ищут. Коль удерейские удачи случились при продвижении партии на север, туда и следует идти дальше, потому что золота там будет больше. Не правда ли, оригинальная и глубокая мысль? Самое удивительное — она оказалась полезной.
Определившись с направлением разведок, купцы ринулись искать знающих проводников. Быстрее всех удалось выйти на нужного поводыря опять-таки екатеринбургскому купцу — Зотову Титу. Подарила Титу судьба встречу с таежником, который, разомлев от выпитого, подобрев от подарков, сказал, что да, мол, знаю, в каких местах есть такие речки, где алтан через каждый шаг под водой выблескивает. Вывел Зотова тот охотник прямиком на речку Октолик, где золото лежало — ну действительно как в сундуке отложено. Это там, в долине Октолика, был встречен легендарный пласт песку: из пробы в десять фунтов отмыли два с половиной фунта золота. Случай уникальнейший.
К середине девятнадцатого века енисейские частные промыслы давали свыше 600 пудов золота в год — почти половину всей российской добычи. И, что существенно, в два раза больше, чем давали тогда в год все промыслы казны и кабинета его величества. Итак, дорогу к золоту сибирскому пробили, впереди других, ярые, удачливые екатеринбургские купцы. Им же обязан последовавший за этим промышленный бум, вспыхнувший в тех местах. Труда, упорства это стоило невероятного. Так и хочется назвать их героями. Но что-то останавливает. Что же? Ах да... Непривычность самого сочетания слов. Купец-герой.
Хотя, если вспомнить, в истории России есть немало великих деятелей из купцов, хотя бы нижегородец Минин-Сухорук, а в литературе лермонтовский Калашников. Но все же мы сызмала приучены к совсем иным определяющим купца словам. Лабазник, лавочник, торгаш... Или такие еще: купчишка, купчинко, купчик... Не правда ли — эти привычней? Уже и купцов-то в России нет, а пренебрежение к ним осталось. Откуда оно? Кто к торговым людям такое отношение выказать пожелал? Не простой, поди, лапотник. Тому купец и работу давал, и силу над ним немалую имел. Скорее те слова соскочили с языка людей высокого положения, которым эти самые купчишки дорогу перебегать стали — к власти, к наследственным теплым местечкам да положенным жирным кускам.
Много доброго России сделали торговые люди.
И сходивший за три моря Афанасий Никитин.
И наполнивший русским духом Калифорнию и Аляску Шелехов.
И множество других, трудами, инициативой и сметкой прирастивших богатство и славу Отечеству.
Думается, екатеринбургские первооткрыватели сибирского золота — из той же когорты.
Пробились-таки в калашный ряд...