Мой друг Александр Родин. Продолжение.
Война кончилась, всех отпустило напряжение, появилась возможность и желание предаться мирным занятиям. А самым любимым мирным занятием для советского человека было чтение художественной литературы. Телевизора тогда не было, а в кино можно было посмотреть только то, что тогда показывали, а не то, что хочется. А книгу можно было выбрать любую, по своему вкусу, и читать её когда угодно, хоть ночью, лёжа в постели. Словом, все бросились читать книги, а я в это время как раз работала в библиотеке на выдаче книг. Ко мне весь день стояла очередь, и просторное помещение перед моим прилавком было полно народу. Все оживлённо говорили о книгах, а это моя любимая тема, я с удовольствием участвовала в этом разговоре и была на очень хорошем уровне. У нас там был большой широкий подоконник, и на нём вплотную сидели читатели, обсуждали книги, разговаривали, спорили. Некоторые брали книгу, садились на подоконник, прочитывали книгу, сдавали её и просили другую. Я пыталась объяснять, что у меня здесь не читальный зал, читальный зал у нас на втором этаже, что на абонементе положено взять книгу, уйти домой и читать её дома. Но уходить домой никто не хотел. У нас образовался некий стихийный литературный клуб, я бы сказала, один из центров культурной жизни города. Мне там было очень хорошо, я о таком времяпрепровождении не мечтала. У меня не было ощущения, что я работаю, я наслаждалась жизнью, а мне за это ещё и деньги платили. Выходной день был для меня чёрным днём, я не могла дождаться, когда он закончится, и я побегу к себе в библиотеку.
Читатели у меня были всех возрастов и из всех социальных групп. Приходил даже брать книги военнопленный из лагеря военнопленных, который был в Станиславе. Он был итальянец, в станиславском лагере были почему-то итальянцы, книги он брал для всего лагеря. Он пытался говорить по-русски, и книги у нас были только на русском, украинском и польском языках. Итальянец всегда улыбался солнечной улыбкой, а я тогда была уверена, что все, кто воевал против нас, были фашисты, злодеи и садисты, и эта его улыбка была для меня загадкой. Как можно улыбаться, совершив такие ужасные злодейства. Я решила, что он просто находится по ту сторону добра и зла, просто ничего не знает о существовании этих категорий. К нам приходил из лагеря военнопленных наш инструктор по антифашистской работе среди пленных. Он нам объяснял, что мы должны давать его подопечным самые лучшие книги, самые «высокохудожественные». Они должны понять, против кого они воевали.
Со мной на абонементе работала Женя, моя ровесница, она поступила на работу в библиотеку на несколько месяцев раньше, чем я, День Победы она отмечала уже в библиотеке. Женя не любила стоять на выдаче книг, она предпочитала внутреннюю работу – расстановку книг и т.п. И это меня очень устраивало. Я готова была весь день общаться с читателями, стоя на ногах, и ничуть от этого не уставала, и мне это не надоедало. Я отходила от библиотечного прилавка за стеллажи только поесть. И случалось, что в такую минуту ко мне прибегала Женя и говорила: «Там пришла эта ужасная, капризная генеральша, она меня достала, она меня до истерики доведёт! Выйди, пожалуйста, ты умеешь с ней разговаривать». Я выходила с совершенно искренней и приветливой улыбкой и радостно здоровалась. Генеральша говорила: «Мне здесь не хотят помочь выбрать интересную книгу… Просто вы меня не любите, вы меня не любите, не любите…» Я говорила: «Ну, как вы можете так говорить, как вы можете так думать, мы вас любим. Мы сейчас найдём вам самую хорошую книгу, и не одну…» И я действительно её любила, я любила всех читателей просто за то, что они читают книги. Все читатели казались мне прекрасными людьми. Возможно, эти люди, когда приходили в продовольственный магазин или на рынок, поворачивались своей другой стороной и выглядели другими, а в библиотеке каждый раскрывается со своей лучшей стороны. Мне не нравилось только, когда какая-нибудь полковница присылала денщика менять книгу. Можно послать обслугу в магазин за хлебом или за молоком, или на базар, но как можно доверить другому выбрать для тебя книгу. Ей, значит, всё равно, что читать, и я специально давала денщику что-нибудь совсем неинтересное.
Как-то к нам приехала комиссия из Комитета по делам библиотек при Совете министров УССР. Глава этой комиссии, пожилая женщина, пришла к нам на абонемент и, не представившись, села на подоконник среди читателей. Она просидела там некоторое время и, дождавшись момента, когда читатели подразошлись, подошла ко мне, представилась и спросила: «Сколько вы проводите рекомендательных бесед в месяц?» Я честно призналась, что у нас нет такого вида работы. Она сказала: «Да как же нет, у вас каждая книговыдача – рекомендательная беседа! Вы должны все эти беседы себе записывать». Когда комиссия кончила работу, устроили общее собрание сотрудников библиотеки, и глава комиссии рассказала нам о результатах проведённой комиссией проверки. Комиссия была довольна работой библиотеки, но особенно хвалили работу абонемента, а про меня отдельно сказали, что большой молодец наш директор, Иван Ильич Хорунжий, который умеет находить такие ценные молодые кадры, как я. Не нужно объяснять, что работники читального зала были недовольны отчётом комиссии и обиделись на меня. Они считали себя библиотечной аристократией. Похвала комиссии впоследствии сослужила мне плохую службу. Но об этом я ещё расскажу.
Конечно, у меня было много поклонников, не потому что я была «самая обаятельная и привлекательная», а потому, что я работала на очень выгодном месте. Всегда была в центре внимания, всегда в приподнятом, радостном состоянии, острила напропалую, меня невозможно было не заметить. Первые недели работы я непрерывно восклицала: «Женя, какие у нас прекрасные читатели! Женя, какие у нас прекрасные читатели!..» Женя говорила: «Самого прекрасного читателя ты ещё не видела». Когда он вошёл, я сразу поняла, что это тот самый прекрасный читатель, о котором говорила Женя. Он был высокий, красивый, какие-то медовые глаза сияли, к тому же он был скромный, застенчивый, с прекрасными манерами. Это было сразу видно по тому, как он вошёл, закрыл за собой дверь и поздоровался. Он мне понравился. Я собрала всё обаяние, которое у меня было и которого у меня не было, и постаралась произвести на него хорошее впечатление. Мы стали выбирать для него книгу, и я сказала, что у меня есть книга в его вкусе. Он спросил, откуда мне известен его вкус. Я сказала, что определяю это по лицу и совершенно безошибочно. Я дала ему какую-то книгу Константина Паустовского, и она ему понравилась. Звали этого парня Савка, он был рядовой солдат и служил в части, где полковником был его отец. Родом он был из Ленинграда, блокадник, в армию попал уже после прорыва блокады. Мы с Савкой быстро подружились, и я решила, что пусть он будет «моим парнем». Мне уже давно было нужно завести своего парня, чтобы все знали, что я занята, и оставили меня в покое. Так и случилось. Наше читательское сообщество приняло и одобрило нашу дружбу с Савкой, и отнеслись к этому с большим сочувствием. Приняли все, кроме одного человека. Этого человека звали Владимир, он был капитан и поэт. И, в отличие от нас с Савкой, он был взрослый, настоящий взрослый мужчина. Но о Владимире потом, а сейчас про нас с Савкой. У меня впервые был мой парень, а у Савки впервые была его девушка.
В моей жизни была уже первая любовь, Венка. Я рассказывала об этом в воспоминаниях об эвакуации. Мне было 16 лет, мы приехали в эвакуацию в Казахстан в посёлок Приуральный, и там в тракторной бригаде я познакомилась с Венкой, который был старше меня на 2 года. Это была любовь с первого взгляда, сильное чувство, которое захватило меня полностью, и, к счастью, это чувство было взаимным. Но через три месяца после нашего знакомства Венку мобилизовали, и с войны он не вернулся. Я помню каждый день нашего знакомства с ним. Я помню его всего, он был похож, мне казалось, на молодого языческого бога, весь бронзовый, бронзовые волосы, брови и ресницы, бронзовая кожа, и в этой бронзе светятся длинные синие глаза. Я не могла отвести от него глаз, я помню его голос, песенку, которую он любил петь, я и сейчас могу спеть эту песенку его голосом и с его интонацией. Я помню его походку, походку степника, мне казалось, она похожа на походку иноходцев. Я переняла у него эту походку, и когда на работе в колхозе уставала, мне казалось, что я уже не могу сделать ни шагу, сейчас упаду, я вспоминала, что ведь можно перейти на венкину походку. Я переходила на неё и могла идти дальше. Но мы были вместе только три месяца и друг к другу не прикоснулись.
В моей жизни была уже и первая страсть, я об этом тоже рассказала в ЖЖ. Это случилось в поезде, когда я одна возвращалась из эвакуации. Мы познакомились на станции Казахстан, где я села в поезд. Мы доехали вместе до города Уральска, и мне нужно было сойти, чтобы в Уральске получить пропуск для дальнейшего следования. Он, его звали Николай, и его друг Миша, двое солдат, направлявшихся в танковое училище, сошли вместе со мной. На следующий день начинались октябрьские праздники, Николай считал, что в училище можно не торопиться. Мы вместе прожили в Уральске 10 дней, получение пропуска оказалось продолжительным делом. Там была большая очередь. Николай прямо на вокзале договорился с уборщицей, и мы жили в её семье. Ребятам стелили на полу, в комнате, где жили хозяйка и её дочь, а я спала на узкой койке в кухне. Страсть на меня свалилась, это было настоящее, полное безумие. Такого со мной не было больше никогда в жизни, и если бы не Уральск, я бы не знала, что такое бывает. Тогда в Уральске я ещё не знала, что страсть – это такая же редкая птица, как любовь, и можно всю жизнь прожить и не узнать, что это такое. Я думала, что просто я стала взрослой, мне исполнилось 19, и впереди у меня много подобных переживаний. Но оказалось, что это не так. Страсть – это когда исчезает время, тебе кажется, что прошёл миг, а прошла длинная осенняя ночь. Вот когда Джульетта после своей первой и единственной ночи с Ромео никак не может поверить, что уже утро, твердит «О нет, то не рассвет и не жаворонка голос, то поёт соловей…», вот когда она это говорит, я понимаю, какой была ночь. И не только со временем, с пространством происходит что-то непонятное. Ты не знаешь, то ли ты взлетаешь на какое-то седьмое небо, то ли падаешь на дно ада, во всяком случае, земли под тобой нет. И тебя нет, ты просто комок сырой глины в руках творца. Ты рождаешься в его руках, в этих пальцах, и это новое рождение – это почти невыносимая мука, и невыносимое наслаждение. Ребята оставались со мной, пока я не получила пропуск, сильно рискуя. Я слышала, как ночью Миша говорил Николаю, когда тот укладывался на полу: «Что ты делаешь? Ты что, хочешь, чтобы из-за этого цыплёнка мы под трибунал попали?» Надеюсь, что они не попали. После того, как я получила пропуск, мы ещё вместе доехали до Саратова, где находилось училище. Чтобы было понятнее… Ребят с фронта направили в училище в Иркутск, но в Иркутске училище уже расформировали, был 1944-й год, и из Иркутска их перенаправили в Саратов. Я устояла перед страстью, а он пощадил меня и не настаивал, он говорил: «Ты пожалеешь о своём «нет», а я ему не поверила. Я тогда не знала, что страсть очень избирательна, во всяком случае, для меня, и что эта встреча эксклюзивная, и я благодарю судьбу за эту случайную встречу, если бы не она, моя жизнь была бы беднее, я бы чего-то важного не узнала. И не смогла бы понять, например, истории Анны Карениной. Я помню Уральск и Николая всю жизнь. Николай пел, аккомпанируя себе на хозяйской гитаре, две песни: «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой» и «Бирюзовые, золоты колечки раскатились по лужку…» Я помню эти песни, иногда их пою, и как бы проваливаюсь в Уральск. Впрочем, всю эту уральскую историю я уже рассказывала в нашем ЖЖ подробно, по дням.
С Савкой не было того, что с Венкой, и не было того, что с Николаем. Наши отношения, наверно, нужно назвать нежной дружбой. Савка каждый вечер встречал меня у библиотеки, провожал домой, и вечер мы проводили вместе. Иногда у меня дома, иногда ходили куда-нибудь. Савка был высокий, я ему до подмышки не доставала, и как-то солдат из патруля, нас часто останавливал патруль, в городе действовал комендантский час…Так вот, солдат из патруля, проверив наши документы, крикнул нам вслед: «Солдат, как не стыдно, с ребёнком гуляешь». Савка был первым парнем, с которым я поцеловалась, самостоятельно, сознательно поцеловалась. И я была первой девушкой, с которой он поцеловался. Мне было тогда 20 лет, а ему 23, а может быть, 24. Мы очень долго не могли решиться на этот шаг, преодолеть барьер. Я помню, мы сидели у меня дома поздно вечером, в потёмках, и оба думали об одном. Савка сказал: «Помнишь, в фильме «Серенада Солнечной долины» им помогла поцеловаться музыка Глена Миллера…» Ну, а нам помочь было некому. И всё же мы решились, прямо в этот вечер, и сами удивились своей смелости. После этого мы уже всё время целовались, но очень целомудренно, только лицо, нам в голову не приходило, что кроме лица, ещё что-то может участвовать в этих отношениях.
Я помню, как мы с Савкой встречали новый 1946-й год в большой компании, там был и Саша Родин, была Женя со своим парнем – лейтенантом Виктором, были ещё две девушки, тоже со своими парнями, тоже лейтенантами, Савка в этой компании был единственным рядовым, а ведь в армии строгая субординация. Он и без того был застенчив, а тут и вовсе замолчал. Сказал мне тихонько, что такое обилие золота его подавляет. И если нужно было сбегать за чем-нибудь, то посылали моего Савку. Но я-то прекрасно видела, что все эти золотопогонники не стоят и мизинца моего Савки. Мы с Сашей Родиным очень много лет спустя, лет 9 назад, вспоминали тот новый год. Но помнили мы его почему-то по-разному. Саше почему-то вспоминалось, что Савка был очень бойким и разговорчивым. Может быть, потому, что Савка был моим парнем.
Помню мой день рождения в 1946 году, мне исполнился 21 год… Я вспоминаю новый год и день рождения не потому, что в эти дни происходило что-то интересное, а потому, что здесь я могу точно указать дату. Дата почему-то для меня важна. Я помню всё, что тогда происходило, все события, со всеми подробностями и деталями, помню последовательность событий, но вот привязать их к определённым датам не получается. Как говорится, «месяц и число снегом занесло». Всё как-то спрессовалось. За эти два года, от осени 45-го до осени 47-го, произошло так много всего, что мне трудно все события привязать к определённым датам, а мне это нужно, чтобы все воспоминания привести в порядок. Мой день рождения в 1946 году мы отмечали в прекрасной большой квартире, которую мама получила от завода. Квартира была в прекрасном трёхэтажном доме, в самом центре города, дом был ещё не заселён, мы в него въехали первые. Прожили мы в этой квартире недолго, этот дом у завода отобрали прежде, чем он успел его заселить, и мы из центра города переехали на заводскую окраину в небольшой индивидуальный дом вблизи завода. Помню, маму тогда этот переезд очень огорчил. А мне, недавней колхознице, нравилось жить в отдельном доме со своим небольшим садом. Но я про день рождения… У того дома в центре города была плоская крыша. Я впервые видела плоскую крышу и решила, что, вероятно, она предназначена для какого-то специального использования. Мы вообще в Станиславе увидели в архитектуре много такого, чего прежде никогда не видели. В Станиславе мы впервые оказались в настоящем европейском городе. Он был совершенно не похож не только на наши города такого размера, как Станислав, но и на наши большие города. Ведь и о Москве говорили «Москва – большая деревня». А Станислав был сугубо урбанистическим образованием, и он был очень красивым, мы влюбились в него с первого взгляда. Так вот, о плоской крыше… Я решила, что нужно её непременно использовать в день рождения. Стол на неё вытащить было невозможно, но можно было устроить день рождения в виде пикника на крыше. Но тогда гостям нужно было бы проходить через чердак и вылезать в люк. Это было бы не слишком удобно, и стол мы накрыли всё же в комнате. На столе было много вкусной еды. Было всё, даже свиные отбивные. Продукты выдавали по карточкам, но в Станиславе был огромный рынок, целая рыночная площадь в центре города, и там можно было купить всё, что угодно. В Западной Украине, в отличие от нашей Украины, крестьянское хозяйство было не натуральным, а товарным. Крестьяне работали специально для рынка. Продукты они производили в изобилии, и поэтому цены были низкими. Так что иногда можно было себе позволить воспользоваться рынком. Продукты на рынке были высочайшего качества, особенно молочные продукты. Коровы там паслись в Карпатах, на горных лугах, «на полонине», и такого вкусного молока, сметаны, творога, как там, я не ела больше нигде и никогда. И на нашем праздничном столе в большой миске была сметана, такая густая, что ложка в ней стояла, и гости приправляли все блюда этой сметаной и просто ложками её ели. В конце застолья я стала уговаривать всех перейти на крышу загорать, но кроме Савки, никто не согласился. Саша Родин опоздал к застолью, пришёл, спросил, где именинница, ему сказали, что Лина с Савкой на крыше. Саша воскликнул: «А что же мы здесь сидим, пошли и мы на крышу». Мы с Савкой увидели, как сашина голова и плечи показались в люке, он закричал: «Да они голые!» и исчез. А мы не были голые, мы были одетые, как одеваются для загорания, я в купальнике, а Савка в трусах.
В июне Савка демобилизовался и уехал домой в Ленинград. Мы договорились, что ближе к осени я приеду в Ленинград и буду сдавать экзамены в Ленинградский университет. Я поступлю в ЛГУ, и мы поженимся. Но это не случилось. Вы знаете, что меня сманили москвичи. Тот же Саша Родин, Эмиль и Нора. Они убедили меня, что учиться нужно не в ЛГУ, а в МГУ, и что жить нужно не в Ленинграде, а в Москве. Как только я приехала в Москву, куда они меня чуть ли не силком притащили, я убедилась, что они правы. Я сразу поняла, что Москва мой город, что он скроен прямо по мне. Я, кстати, вспомнила моё московское детство в общежитии ИКП, где папа учился, и где родился Феликс. В Москве я, наконец, оказалась на родине, и она и теперь мой родной и любимый город.
А с Савкой я встретилась через 8 лет после разлуки. Мне и моей главной университетской подруге Рите очень захотелось посмотреть Ленинград. Мы обе его не видели, а знали, что это изумительной красоты город, и к тому же колыбель революции, и побывать в нём нужно просто обязательно. Денег на поездку у нас не было. Ритина мама, между прочим, профессор, завкафедрой основ марксизма МАИ, дала Рите денег на поездку, но очень мало, в обрез. Рите одной этих денег бы не хватило. Ну а я заложила в ломбард свою каракульчовую шубу на лисьем меху (я рассказывала, как эта шуба мне досталась), и на эти деньги сразу после экзаменационной сессии МГУ мы с Ритой поехали в Ленинград. Маме я сообщила, что задержусь. В Ленинграде мы остановились у друзей ритиной мамы, они были и ритиными друзьями. В первый же день я пошла к Савке, он почти не изменился, и я удивилась, какой он красивый, я забыла, как он прекрасен. Он сказал, что я тоже не изменилась. Мы оба очень обрадовались встрече, обнимались, целовались, не могли наглядеться друг на друга. Савка говорил: «Куда девались эти 8 лет, мы как будто вчера расстались». И мне так казалось. Мы как будто вновь обрели друг друга. У Савки за все эти 8 лет не было девушки. В это трудно было поверить, но зная его, я поверила. Всё же было удивительно, что такого видного парня никакой девушке не удалось прибрать к рукам. Я спросила, как это могло случиться, почему у него не было девушки, а он ответил: «Не встретил такую дурочку, как ты». Вот про дурочку… Мой муж тоже как-то написал стихотворение, которое он мне сочинил на 8 марта «Как я счастлив, что ты, моя глупая, есть у меня». Вот и он считал меня дурочкой. Что такое эта глупость, которую находят и ценят во мне мужчины, я не знаю. Несколько опомнившись после встречи, я сказала Савке, что я не свободна, у меня есть Игорь, но он этого как бы не услышал. А когда узнал, что я с Игорем не спала, что я такая же, какой была, когда мы расстались, то и вовсе забыл про Игоря. Я напоминала ему, а он говорил: «К этому Игорю я тебя совершенно не ревную». Савка в это время учился в институте, на последнем курсе какого-то технического ВУЗа, и у него, как и у меня, были каникулы. Мы, военное поколение, поздно сели на студенческую скамью. Но свои университеты успели закончить и потом ещё что-то сделать. Мы целые дни проводили вместе. Риту я совсем не видела, но у Риты в Ленинграде были друзья. Савка заходил за мной рано утром, приходили мы домой поздно вечером, и ещё сидели у нас в потёмках после того, как Рита ложилась спать. Я их познакомила. Савка сказал мне, что его удивляет наша дружба, мы с Ритой не просто разные, мы противоположности. Он ещё сказал: «Впрочем, я понимаю, зачем она тебе нужна. Тебе нужен оруженосец, а вот зачем ты ей нужна?» Я сказала, что, вероятно, и ей нужен свой рыцарь. Савка, как и все ленинградцы, был помешан на своём городе, и целыми днями таскал меня по Ленинграду. А в городе постоянно дул резкий ветер с моря, и часто был туман, и я простудилась. Я сказала, что не смогу выйти за него замуж, потому что не вынесу ленинградского климата, а он из Ленинграда уехать не захочет. Он сказал: «А как же жена Брандта?»,- имелся в виду ибсеновский герой. У Савки явно была мания величия. Риту тоже её друзья целыми днями водили по Ленинграду. В Ленинграде производились и продавались духи «Белая сирень», их больше нигде не продавали. По этим духам вся страна с ума сходила, москвичи ездили в Ленинград специально, чтобы купить «Белую сирень». Я предложила Рите купить один флакон и разделить на двоих, но Рита не согласилась, денег пожалела. Савка подарил мне «Белую сирень», хотя кроме повышенной стипендии отличника, у него не было других доходов. Словом, мы опять были вместе, и Савке, да и мне иногда казалось, что это навсегда, и что это счастье. Савка сказал, что, как он понимает, я сейчас, после короткого заезда в Москву, поеду в Станислав на каникулы. Он тоже приедет в Станислав, и там мы всё решим.
Мы послали Игорю телеграмму: «Встречай поезд номер вагон номер сгибаемся грузом впечатлений». Если бы он нас не встретил, нам не на что было бы билет на метро купить. Мы истратили всё до копейки и в поезде голодали. Разломали пополам чёрствую булочку, Ритка сказала: «Это тебе не фламандский натюрморт, это «Завтрак аристократа»,- свежее впечатление об Эрмитаже.
Из Станислава я написала Савке большое многостраничное письмо. Я написала, как много для меня значила наша с ним любовь, и теперь значит, и это останется навсегда, написала, как мне с ним было безоблачно хорошо, за всё время не было ни одной ссоры, он ни разу не причинил мне боль, а это часто бывает между любящими. Он всегда смотрел на меня своими прекрасными медовыми глазами, как бы спрашивая, чего я хочу, и был рад исполнять мои желания. Я никогда ни с кем не буду так счастлива, как была с ним. Но сейчас, в эту встречу, мы с ним несколько увлеклись и решили, что эта любовь наше настоящее, а она – наше прошлое. Моё настоящее и будущее – Игорь, и его, Савку, несомненно, ждёт новое прекрасное чувство. Я писала это и плакала и сейчас, когда вспоминаю, ком в горле. Ответа на это письмо я не получила, и больше я Савку не видела никогда. Меньше, чем через год после моей поездки в Ленинград мы с Игорем поженились. Наверное, если бы я вышла замуж за Савку, моя жизнь была бы проще, легче и даже благополучнее. Но Игорь был моей судьбой, а от судьбы не уйдёшь. И, несмотря на все сложности, я была с ним счастлива, просто потому, что не умею быть несчастливой.
Вот так всегда со мной бывает, вроде бы начала писать пост про Сашу Родина, а до главного героя даже не дошла. Стоит мне начать вспоминать, и прошлое обступает меня так плотно, и картинки все такие яркие, что я не могу определить, с чего начать. Я как бы перемещаюсь в то время и начинаю жить в нём такой плотной, активной жизнью, как будто проживаю её впервые. Я додумываю что-то, чего тогда не додумала, разбираюсь, в чём тогда не разобралась… Замечаю какие-то обстоятельства, на которые тогда не обратила внимания, а теперь я понимаю, какую важную, определяющую роль они сыграли в моей жизни. Словом, прошлое имеет надо мной огромную власть, а я над ним власти не имею. Но следующий пост я начну прямо с Саши Родина.