Этюды из ГУЛАГа. Томские художники осмыслили опыт политзаключенных
«Когда же этому будет конец?»
«Днепровский» — колымский лагерь и прииск в 280 км севернее Магадана. Название дал ручей, протекающий рядом. Здесь заключенные в 1941—1944 и в 1949—1954 годах добывали олово.
Директором «Днепровского» рудника (но не самого лагеря) в 1940-е годы был новороссийский грек Дмитрий Каралефтеров, рассказал Тайге.инфо исследователь депортации советских греков Иван Джуха.
«Каралефтеров — сам бывший политзэк, отбывший срок на Колыме. Он работал в Калуге директором резинового завода, и в середине 30-х его арестовали по троцкисткой статье. Срок получил небольшой, но когда отбыл — это было в начале войны — его с Колымы не выпустили. Сделали директором рудника. Встречался с его племянницей, которая вспоминала: „Когда дядя рассказывал о лагере, он пил и плакал, пил и плакал“», — отметил Иван Джуха.
Срок в «Днепровском» отбывали и сибиряки. Один из них — уроженец Томска Всеволод Пепеляев — оставил мемуары, которые озаглавил «Наказание без преступления». О некоторых перипетиях тюремной жизни писал с сарказмом:
«Когда [свободный] человек не пообедал, вечером говорит: „Ох, какой я голодный!“. Нет, это — не голод. Вот когда год ежедневно недоедать, тогда — да! По себе знаю: начал быстро слабеть, по-лагерному — „доходить“. Высыпали чирьи на шее, на спине. В то время многие начали болеть, в основном от голода и холода. Появилась желтуха. Организовали целый барак для дизентерийных. В стационаре лежат только очень тяжело больные. Вспоминается случай. Утренний обход. Около одной койки врач останавливается, мельком смотрит на больного и… натягивает ему простыню на голову. Сразу подходят двое, кладут на носилки, а тот шепчет: „Я еще живой!“. Санитары отвечают: „Молчи, доктор лучше знает!“ Как в анекдоте…».
В лагере вывешивали что-то вроде стенгазеты, где писали о недостатках в работе. Этот листок назывался «Когда же этому будет конец?». Всеволод, проходя мимо стенгазеты, всякий раз громко читал ее название, то есть возмущался «вполне законно».
На сайте томского Музея истории НКВД опубликованы биография Пепеляева и его мемуары. Мужчина родился в Томске за четыре года до революции. Его отец — Анатолий Пепеляев — в годы Гражданской войны был полководцем в армии Колчака. Всеволоду припомнили это на допросах, несмотря на слоган «сын за отца не отвечает».
В 1920-е годы Всеволод Пепеляев вместе с семьей оказался в Харбине. После освобождения Манчжурии советскими войсками получил гражданство и принят на службу в военную разведку в Забайкалье, в 1946 году переехал с матерью в Читу. Выполнял роль связного советских разведчиков, находившихся за границей. Нареканий со стороны своего руководства не имел. Но 15 декабря 1947 года был арестован.
После ареста пуговицы обычно срезали, но Пепеляеву случайно оставили одну. Ею он выскребал черточки на стене читинской следственной тюрьмы, отмечая дни в заключении. Их было 180.
Заочным постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 26 мая 1948 года приговорен по ч. 1 ст. 58−4 и 58−6 УК РСФСР (помощь международной буржуазии и шпионаж) к заключению в лагере на 25 лет. Срок отбывал в зонах Магаданской области. Освобожден 18 августа 1956 года, реабилитирован только в 1985-м.
Мать Пепеляева тоже арестовали и выслали в Южный Узбекистан. Она работала в хлопко-совхозе «Пахта-Арал», с сыном встретилась только в 1956 году.
Выставка
Ассамбляж, посвященный Всеволоду Пепеляеву, появится на выставке в московском Музее истории ГУЛАГа. Томский художник Николай Исаев выполнил его на досках, привезенных из «Днепровского». Портреты Всеволода и его родителей, виды Харбина и Читы, где его арестовали. Документы, превращенные в почти монументальную живопись и графику — например, справка о реабилитации трансформировалась в наполненное фактурами полотно 80×100 см.
Музей истории ГУЛАГа, как рассказала Тайге. инфо его сотрудница Анна Стадинчук, организует экспедиции на «Днепровский» с 2014 года. Фотографирует и снимает лагерные объекты, создает панорамы и карты местности, собирает артефакты.
«С 2021 года Музей истории ГУЛАГа, Фонд Памяти, архитектурное бюро „Меганом“ и образовательный проект „Аудитория“ создают на месте бывшего лагеря особую музейную зону: изучают состояние объектов, работают над концепцией развития, реконструкцией руин и проектированием новой музейной инфраструктуры», — уточнила Стадинчук.
Минувшим летом к экспедиции присоединились томские художники Лукия Мурина и Николай Исаев.
«С сотрудниками Музея истории ГУЛАГа мы познакомились в Томске, когда они приезжали делать в нашем краеведческом музее презентацию обновленной экспозиции следственной тюрьмы НКВД. Всю команду проекта, в том числе куратора Тимура Булгакова и директора Музея истории ГУЛАГа Романа Романова, мы пригласили в гости на квартирную индустриальную биеннале, — рассказала Лукия. — Лагерь „Днепровский“ уже запечатлели разными способами, в том числе и с квадрокоптера. Роман сказал: „Мы пока только художников не звали“. Меня, как художницу, запечатлевающую индустриальное наследие, Роман пригласил в экспедицию, чтобы на пленэре всё зарисовала с натуры. Такое приглашение бывает раз в жизни, поэтому Николая тоже взяла с собой».
Основная задача экспедиции — проработка проекта будущего «Парка памяти». В ее составе, например, был реставратор, изучавший степень сохранности деревянных конструкций. Томские художники работали параллельно и независимо от остальных участников. За два дня и три ночи выполнили этюды сохранившихся объектов — копёр, рудосортировка, обогатительная фабрика, лагерные вышки. Лукия говорит, что фотофиксация, изучение мемуаров и написание научных монографий — это важно, но не менее значимо художественное осмысление наследия ГУЛАГа, художественное высказывание, которым стала открывающаяся выставка.
«До этого ни я, ни Лукия как художники не работали с темой ГУЛАГа. Собственно, наше вхождение в эту историю произошло посредством индустриального пейзажа. Через индустриальный пейзаж мы зашли уже в личные истории», — объяснил Николай Исаев.
«Приехал домой — госпроверка и лагерь!»
Вот так Всеволод Пепеляев описал свои первый впечатления от «Днепровского»:
«6 мая 1949 года нас привезли на прииск „Днепровский“. Это — огромная рабочая зона в долине между гор, 8×3 км. Речушка-ручей, в которой есть касситерит (руда олова), а в горах, в шахтах и штреках, в породе — пластами этот самый будущий металл. По периметру стоят вышки, а на возвышенности — еще зона, уже лагерная. Этот прииск почему-то был в конце войны законсервирован. Даже ходили слухи, что в горах в шахту загнали людей и вход взорвали, но это слухи. Теперь здесь все в движении — начало промывочного сезона. В лагере уже 1000 человек. Бригады по 40−50 зэков получают утром с развода лотки — такие же, как для промывки золота, и моют песок из речки, из старых отвалов. Ходят по всей зоне. Есть бригады и в шахтах, где руду добывают, устраивая взрывы и везут потом на фабрику. Тут только 58-я статья. Этот лагерь относится к системе „Берлаг“… Ночи здесь почти нет. Солнце только зайдет и через несколько минут уже вылезет почти рядом, а комары и мошка — что-то ужасное. Пока пьешь чай или суп, в миску обязательно залетит несколько штук. Выдали накомарники — это мешки с сеткой спереди, натягиваемые на голову. Но они мало помогают».
Томские художники рассказывают, что мошкара не досаждала, но они ощутили на себе, что такое колымский климат. В первый день палило солнце, жара под тридцать. За полчаса, которые нужно простоять на одном месте, чтобы выполнить этюд, незакрытые участки кожи обгорали.
«А на второй день пошел сначала мелкий дождь, а потом снег повалил крупными хлопьями, и это продолжалось часа полтора, — вспоминает Николай. — Мы находились рядом с зданием рудосортировки, и вошли внутрь. И вот тут мы прочувствовали на себе и архитектуру, и историю. Перед поездкой на „Днепровский“ прочитали мемуары, авторы которых пишут, что все стремились в рудосортировке работать, потому что там стояли печки-буржуйки, которые до сих пор сохранились, и не было такого пронизывающего ветра. Сейчас окна без стекол, конструкция уже не такая цельная, и ветер и снег задувают очень страшно. Понятно, что нельзя сравнивать наш визит в середине лета с колымскими зимами, когда морозы ниже „минус сорока“, но даже такое краткое погружение даёт очень многое».
«Мы всё на себе ощутили. Ночью там даже в июне очень холодно. Спали в палатке, в спальнике, который рассчитан на температуру „минус двадцать“, и все равно замерзали», — добавляет Лукия.
Численность заключенных «Днепровского» в разные годы варьировалась от 500 до 1500 человек, рассказала сотрудница Музея истории ГУЛАГа Анна Стадинчук. С 1949 года, когда «Днепровский» открылся после перерыва, это уже был лагерь строго режима, где находились «особо опасные государственные преступники», к которым причислили и Всеволода Пепеляева. О других таких «преступниках» Пепеляев писал в мемуарах:
«Со мной работал Николай Лобанов, преподаватель из Горно-Алтайска. Он воевал всего один день, на второй их окружили немцы. Его ранили, и он просил товарищей, чтобы добили — боялся плена. Но те ответили: „Коля, ты храбро сражался, рука на тебя не поднимается“. И убежали… Плен, лагерь где-то в Финляндии и, наконец, его передали, или как он говорил, „продали на базаре“ в финскую семью рабочим. Там он и проработал всю войну. Прижился так, что хозяйка не хотела отпускать после Победы, хотела женить на своей дочери, но он решил: на Родину!Приехал домой — госпроверка и лагерь! Наш бригадир, Борис Тимофеевич Зернин, бывший царский офицер, принявший революцию с первых дней, комбат Красной Армии, был арестован еще в 1931 году. „Тогда, — говорил, — уже начались аресты военспецов (царских офицеров)“. Несколько человек сидело в Красновишенских лагерях. Они очень возмущались арестом, считая себя настоящими большевиками-ленинцами, осуждали политику Сталина. Бывшие офицеры совершили групповой побег с целью добраться до Москвы, до высшего руководства, рассказать о вопиющей несправедливости к ним, об аресте честных членов партии. Их там успокоили, сказав, что все выяснят, примут меры. Но на выходе арестовали и вернули обратно в тот же лагерь. Потом на Колыме Зернин кончил первый срок. Тут же дали второй, потом война — опять срок! Только в 53-м его освободили, но вскоре он на нашем же прииске погиб — упал с машины»
Уровень смертности во второй период существования лагеря, по словам Стадинчук, повысился. Часть процессов механизировали, в том числе и американским оборудованием, поставленным по ленд-лизу, но основные орудия труда — по-прежнему кирка, лопата, лом и тачка.
Могут повторить
Рядом с промзоной находилась жилая часть. Исследователь Иван Джуха рассказал, что, впервые приехав в «Днеповский» 20 лет назад, застал еще жилые бараки. Томские художники видели только оставшиеся от бараков фундаменты.
В экспозицию выставки попали кружка, самодельный котелок, пила, колючая проволока, привезенные в разные годы из «Днепровского». Посетители увидят фроттажи, выполненные там художниками, и то, как создавались работы. В технике фроттажа хоть однажды работал каждый: на монетку кладешь бумагу и натираешь карандашом. Томичи привезли отпечатки фактурных деревянных стен «Днепровского», в том числе здания рудосортировки.
«Мы прикасались к этим стенам и понимали, что здесь были люди. Чувствовали это в прямом смысле слова на собственной шкуре», — отметил Николай.
Еще один экспонат — жестяная заготовка из консервных банок. В отрезанный от большой земли «Днепровский» строительные, да и другие материалы практически не поступали, а всю лиственницу вокруг лагеря вырубили при его возведении. Так вот в первый, военный, период существования «Днепровского», сюда поставляли американские консервы, попавшие в СССР по ленд-лизу. Заключенные, отправленные в «Днепровский» после войны, находили эти банки, и делали из них кружки, плафоны для фонарей и другую утварь. На территории лагеря была мастерская жестянщика. Раскатанными консервными банками даже крыли крыши.
Увидят посетители и более привычные для художественных выставок экспонаты.
«В экспозиции будут наши с Николаем этюды, созданные за два с половиной дня пребывания в лагере. И две моих графических серии, — рассказала Лукия. — Печатная графика, которую я создавала в доме графики Челюскинская в Подмосковье. Сухая игла и литография. Это работы более осознанные, обдуманные, сделанные по материалам, которые набрала на пленэре. И будет ещё одна графическая серия, по технике похожая на то, что делала с натуры, но в гораздо большем размере и с проработкой, детализацией».
На территории «Днепровского», где, как надеются сотрудники Музея истории ГУЛАГа, когда-нибудь откроется «Парк памяти», есть кладбище заключенных. Сегодня оно выглядит как каменный пустырь. Художники видели чуть больше сорока могил. Говорят, умирающих увозили далеко из лагеря — в лазарет. На табличках кладбища не ставили имен — только номера, но время стерло и их. С помощью техники фроттажа художники пытались их прочесть, но не получилось.
«Вот уже более 40 лет прошло, а мне еще снятся лагеря, пересылки, где я снова среди заключенных. — писал Всеволод Пепеляев на склоне лет. — Кругом злые лица, конвой, лают собаки, кто-то хочет что-то отобрать, объявляют, что произошли изменения — добавлен срок или просто что раньше освободили ошибочно… Все это так реально, что проснешься и не веришь настоящему, не можешь сразу сообразить, где ты, в каком лагере или в тюрьме. Даже приходилось пощупать руками вокруг, в особенности, если очень темно. Не знаю, как другие бывшие политические лагерники — может быть, кто-то и избавился от этих кошмаров. Но у меня такие сны, вероятно, будут продолжаться всю оставшуюся жизнь. В газетах иногда еще появляются сообщения о розыске отдельных нацистских, военных преступников и предании их суду за преступления против советского народа, но что-то не слышно, чтобы разыскивали кого-то из командования ГУЛАГа, о суде над советскими, бериевскими надзирателями, палачами-следователями, издевавшимися над своими же людьми. А в жизни порой приходилось встречаться с такими вот благополучными пенсионерами, с орденами за заслуги перед Родиной. Возможно, где-то есть у них покровители. Даже слышны их голоса, что они, конечно, жалеют о прошлых временах. Но при случае готовы объединиться и тряхнуть стариной».
Тайга.инфо