Искусствовед, куратор Ирина Вакар: «Даже среди музейщиков немногим известно имя Алексея Моргунова»

Третьяковская галерея представила первую персональную выставку забытого авангардиста.

Алексей Моргунов был художником неординарной судьбы. Сын выдающегося пейзажиста Алексея Саврасова выбрал для себя иную творческую траекторию: был в числе пионеров русского авангарда, дружил с Малевичем, много экспериментировал со стилями. Однако волею судеб его имя на долгие годы оказалось забытым. Третьяковская галерея попыталась исправить эту несправедливость, представив его персональную выставку «Алексей Моргунов. Среди первых». «Культура» поговорила с куратором Ириной Вакар о судьбе наследия художника, открытиях, сделанных в ходе подготовки выставки, и несохранившихся работах.

— Как возникла идея выставки?

— Даже среди музейщиков и искусствоведов немногим известно имя Алексея Моргунова. Но те, кто занимается русским авангардом, его никогда не забывали. Для Третьяковской галереи авангард — одна из важнейших тем. Мы начали открывать для публики забытые имена еще в конце 80-х годов: выставки Филонова, Малевича, Кандинского, Поповой, Лисицкого — нам удалось показать практически всех крупных художников, остался, по сути, только Моргунов. Он принадлежал к первому поколению художников-авангардистов — пионеров этого движения, но у него не было ни одной персональной выставки, ему не посвящена ни одна монография. Поэтому каталог, выпущенный к нашей выставке, мы рассматриваем как коллективную монографию. Сама выставка получилась довольно скромной, около 40 работ, но она дает представление о том, каким мог бы стать показ его искусства во всей полноте, если бы нам позволили обстоятельства.

— Расскажите о судьбе наследия Моргунова.

— Его работ почти нет в частных собраниях. В советское время коллекционеры не покупали авангардистов. Исключением были Николай Харджиев, Георгий Костаки — великие люди, понимавшие важность современного искусства. Так работы Моргунова оказались в Салониках, в Музее искусства модернизма, созданного на основе части коллекции Костаки. В коллекции Третьяковской галереи есть вещи Моргунова, купленные у его вдовы, хотя самые лучшие работы нам подарил тот же Костаки. В амстердамский Стеделейк-мюсеум произведения Моргунова попали через Харджиева, который тоже получил их у вдовы художника. Его работы покупал также Игорь Савицкий, основатель Нукусского музея. У него была мощная интуиция: он ездил по родственникам художников и брал буквально все: как тот же Костаки, который приобрел у наследников Клюна и Поповой все почеркушки и архивы. Таким образом огромное количество работ Моргунова попало в Нукус. К сожалению, мы не смогли привезти их на выставку — как и вещи из Салоник и Амстердама. По одной работе прибыло из Калуги, Ярославля. Большое достижение для нас — вещи из Курска: там замечательное собрание. Мы постарались достойно представить все периоды творчества художника.

— Как получилось, что Моргунов оказался в тени своих более успешных товарищей — того же Казимира Малевича?

— Одна дама, Варвара Малахиева-Мирович, знавшая Моргунова в юности, оставила о нем небольшие воспоминания. Она кокетливо рассказывает, как он был в нее влюблен — худой, скромный подросток, с длинными волосами, похожий на монастырского служку. И делится одним тонким наблюдением: он был до дикости застенчив и от застенчивости «отрывисто-грубоват». Именно такие — хрупкие, немногословные люди порой публично ведут себя вызывающе, даже нагло. Товарищи Моргунова умели выступать на диспутах — например, Малевич и Татлин. Филонов и вовсе гипнотизировал публику. По признанию современника, если бы он сказал: «Пойдем рушить Эрмитаж», все бы встали и пошли. Моргунов же не был публичным человеком, хотя преподавал и тоже участвовал в диспутах. Видимо, не умел говорить остро и теоретически емко — по крайней мере, в 1913–1914 году, когда эпатажные выступления русских авангардистов следовали одно за другим. Однажды они гуляли с Малевичем по Кузнецкому мосту с деревянными ложками в петлицах. Их запечатлел фотограф: улыбающийся, довольный Малевич и Моргунов, лица которого почти не видно — наклонился и закуривает. Вообще сохранилось лишь две фотографии Моргунова — эта и еще одна, более удачная, где он улыбается, она опубликована в нашем каталоге.

И вот Моргунов с Малевичем пришли на диспут «Бубнового валета», где выступал знаменитый критик Яков Тугендхольд. Моргунов послушал его, а потом не нашел ничего лучше, как сказать: «У меня от речи Тугендхольда расстроился желудок. Я такого дурака, как он…» Тут поднялся шум, и Моргунова выгнали. В итоге его запомнили именно по этому скандальному происшествию. Малевич тогда попытался вернуться к серьезному обсуждению искусства. Он очень точно сказал: «Нас обвиняют в том, что мы сумасшедшие или шарлатаны. Однако посмотрите, как сделаны наши кубистические картины. Может ли сумасшедший и шарлатан создать такую конструкцию?» И правда, кубистические вещи Моргунова — очень интересные, игровые, в них заложена возможность разных интерпретаций. Есть и просто красивые работы — как костакиевские «Цветы», которые еще недавно по недоразумению называли «Композицией с лампой», хотя на самом деле там изображена ваза с цветами.

И еще один интересный факт. Весной 1914 года Малевича пригласили в Рим на футуристическую выставку, организованную Маринетти. Очевидно, ему предложили выставить четыре картины: приглашение не сохранилось, но есть ответ Малевича, который пишет: «Надо пригласить Моргунова, у него потрясающие картины, настоящие шедевры. Если я дам две небольшие картины и еще две даст Моргунов, мы уместимся на отведенной мне площади». Малевич удивительным образом отбросил эгоизм и тщеславие, свойственные художникам: на первый план вышли дружеские чувства. Кроме того, он был идейным человеком — а значит, эти вещи ему действительно нравились, и он решил, что это настоящий футуризм, достойный того, чтобы его показать римской публике.

И все же кое-что отличало Моргунова от Малевича, Татлина, Ларионова, помимо скромного характера. Прежде всего, он не хотел создавать свой «изм». В то время каждый мечтал придумать что-то новое, найти идею, которая стала бы универсальной, хотя в итоге все превращалось в личный «изм» — будь то лучизм или супрематизм. А Моргунов просто внедрился в систему, в которой существовало мировое искусство, и действовал в ее рамках — и при этом постоянно находился в поиске, не боялся новизны.

Вообще он генетически был связан со второй половиной XIX века — будучи родным сыном знаменитого живописца Алексея Саврасова. Начинал с лирического пейзажа — совершенно реалистического, и в то же время, как почти все авангардисты, осваивал новейшее французское искусство: тогда считалось, что именно в этом заключается прогресс, движение к новому. Авангардисты верили, что искусство идет каким-то своим путем. Как писал Малевич: «Нравится или не нравится — искусство об этом вас не спрашивает, как не спросило, когда создавало звезды на небе». Иначе говоря, искусство существует само по себе, и нужно прислушиваться к нему, улавливать его ход. Моргунов, кстати, одним из первых побывал в Париже — до него туда ездил Ларионов, который провел в столице Франции несколько месяцев. А Моргунов, видимо, прожил там несколько дольше. Его ранние парижские вещи — совершенно замечательные: именно они открывают выставку. Например, картина «Париж»: я предполагаю, что она висела в московской студии Моргунова, открытой по примеру парижских студий. Художники вносили небольшую плату и приходили рисовать обнаженную модель. К Моргунову заглядывали даже именитые мастера: например, в последние месяцы жизни приходил Валентин Серов — ему хотелось порисовать вместе с молодыми художниками. Возможно, именно про «Париж» он сказал: «Картина хорошая, но уж больно французская». На что Моргунов ответил: «Влияний не избежать, и уж лучше французское, чем немецкое». И так считало большинство авангардистов.

В это время Моргунов сблизился с Ларионовым, вступил в группу «Ослиный хвост», культивировавшую обращение к лубку, иконе, русским сюжетам, и решил переориентироваться: начал писать лавки, торговок, мясников. Он выработал другую манеру — во многом похожую на Ларионова, но уже не фовистскую, протокубистскую, острую, характерную для парижских вещей, а более свободную, игровую. Следующим этапом стал кубизм. Об этом периоде мы знаем мало, поскольку архивов художника почти не сохранилось. У нас нет сведений, что он делал, например, в 1912 году. Вроде бы еще раз ездил в Париж — так он пишет в одной анкете, но непонятно, где найти подтверждение этому сообщению. Так или иначе, Моргунов познакомился с кубизмом и начал остро и оригинально работать в этой манере. А потом они с Малевичем решили идти к беспредметности. Моргунов даже пишет, что у них обоих возникла идея квадрата. Действительно, у него в живописи тоже встречается квадрат, но совсем не такой, как у Малевича. Моргунов не смог принять полную беспредметность, и в этом смысле они с Малевичем разошлись во взглядах. В 1915 году они вместе жили на даче в Кунцево, Малевич писал «Черный квадрат» и создавал свои супрематические вещи; с ними также жил Алексей Крученых. Малевич свои произведения ему не показывал — их видел только Моргунов. В какой момент между ними начались разногласия? Считается, что «Черный квадрат» создан в мае — начале июня. В сентябре Малевич пишет Матюшину: «Моргунов совсем сдал и пришел в ужасное состояние». Вероятно, у него случился нервный срыв. В целом, это поддается объяснению: твой друг решил идти своей дорогой, планирует написать 40 полотен, организует выставку, а ты хочешь двигаться  совсем в другом направлении. Однако у известной исследовательницы творчества Малевича Александры Шатских возникла другая гипотеза. Она пишет о ней как об установленном факте, хотя это совершенно не так — мол, поскольку Моргунов был сыном Саврасова, то у него, как и у отца, были проблемы с алкоголем, поэтому он запил и долгое время не работал. Доказательств этому нет. Существуют разные версии, отчего умер Моргунов. Малахиева-Мирович, которую я уже упоминала, пишет, что у него болела печень. Но в эти годы она с ним не общалась и знает об этом по слухам. А вот Клюн, знавший его довольно близко, утверждал, что Моргунов в одной из командировок подхватил злостную лихорадку. В любом случае, если посмотреть на его поздние вещи — а Моргунов ушел из жизни всего в 50 лет, — можно убедиться, что у него не было в конце жизни кризиса, угасания или деградации, как у его отца.

— В каталоге воспроизведены несохранившиеся работы Моргунова. Расскажите об их судьбе.

— Их было, видимо, значительно больше, чем нам известно. Большинство из этих картин приобретал Наркомпрос, в основном в 1919 году: в закупочную комиссию входил Малевич и другие авангардисты. Но до этого, в 1917 году, работы Моргунова фотографировали для того, чтобы воспроизвести в журнале «Супремус». Этот журнал задумал и редактировал Малевич, он был уже готов, но грянула революция, и издать его не удалось. Но куда потом исчезли сами произведения, до сих пор неясно.

— Как развивалось искусство Моргунова в советское время?

— Он много работал в Наркомпросе, преподавал и, видимо, на какое-то время отвлекся от искусства. А потом почувствовал, что нужно возвращаться к предметности. В 1928 году прошла выставка «Современное французское искусство», которая произвела на всех огромное впечатление. Художники поняли, что кубизм и конструктивизм отчасти ушли в прошлое. Их очень увлекла Парижская школа, сюрреализм, метафизическая живопись де Кирико. Они увидели, что многое в нашем зрительном, визуальном опыте еще не использовано. Моргунов хотел найти язык для новой фигуративности, но при этом, как все авангардисты, стремился к актуальности: художники его круга не хотели сидеть в башне из слоновой кости. Они считали, что искусство должно быть действенным, связанным с жизнью. Моргунов писал натюрморты, порой напоминавшие позднего Брака, а иногда — совершенно необычные. Изображал странные, ни на что не похожие деревенские мотивы. В общем, постоянно находился в поиске. Ему было присуще главное качество авангардиста — динамическая эволюция, развитие. Он никогда не останавливался и чувствовал, что искусство может дать очень многое.

— Почему у Моргунова не было «персоналок» до нынешней выставки?

— Организацией такой выставки надо заниматься самому: вероятно, у него не было особого желания или энергии. В 1935-м он умер — в тот же год, что и Малевич. На другой день после смерти Моргунова состоялось заседание президиума МОСХа, на котором постановили подготовить его персональную выставку. Однако никаких сведений о том, что она состоялась, у нас нет. Вероятно, его вдова не была достаточно активной, друзья — одних не было в живых, другие были немолоды и не у дел. Первая большая статья о Моргунове вышла в 1974 году: ее автором была неизвестная нам искусствовед Обольсина, которая воспроизвела со слов вдовы биографию художника; было также напечатано несколько его картин. В последние годы появилось еще три-четыре статьи — и все.

— Во время подготовки выставки были сделаны какие-нибудь открытия?

— Некоторые фотографии для нас нашел Андрей Сарабьянов — не только выдающийся специалист по авангарду, но и собиратель документов. Мой сокуратор Игорь Смекалов работал в архивах и обнаружил тексты выступлений Моргунова на конференциях — уже в советское время, а также его анкеты. Это особенно важно, поскольку, повторюсь, бумажных архивов Моргунова не сохранилось. Еще Андрей Сарабьянов нашел портрет Клюна, на котором, как он считает, изображен Моргунов, и мы поддерживаем его точку зрения. Что касается атрибуций, в каталоге мы довольно активно меняем датировки работ, хранящихся в Нукусском музее и даже в Русском музее. Музеи бывает трудно убедить, что картину следует датировать не так, как это принято, и даже когда мы предоставляем доказательства, они не торопятся исправить дату. Поэтому в каталоге мы ставим дату, которую предоставил музей, а в скобках — ту, которую считаем правильной. Например, музей датирует картину 1910-1911 годом: между тем, она участвовала в выставке «Бубновый валет» 1910 года и была воспроизведена в журнале «Аполлон», в статье о выставке в качестве ее экспоната. То есть она очевидно не могла быть создана в 1911 году.

Что касается биографических сведений: в нашем каталоге есть статья о последней семье Алексея Саврасова. Ее автор — Татьяна Гармаш, издатель журнала «Антикварный мир», — нашла документы, доказывающие, что Моргунов не был случайно прижитым ребенком Саврасова. Во-первых, у него была сестра — младше его на пять лет. Во-вторых, Евдокия (или Авдотья) Матвеевна Моргунова после смерти Саврасова часто обращалась в Московское общество любителей художеств именно как вдова известного художника. Она просила о пособии на детей и получала его до конца жизни. Жила во Вдовьем доме при Третьяковской галерее в Лаврушинском переулке. То есть была действительно вдовой, хоть и не венчанной. Иначе говоря, у них с Саврасовым была настоящая семья. Это очень важно — поскольку мы думаем, что первые уроки изобразительного искусства Моргунов получил у своего отца. Он учился в Строгановке всего два с половиной года, потом сам преподавал, великолепно рисовал. То есть это был настоящий мастер, и все это признавали. Скорее всего, отец дал ему какие-то крепкие навыки. В общем, это очень интересная статья, которая вносит большой вклад в понимание того, как складывался быт семьи Моргунова, ведь они жили в бедности, почти в нищете. И ему, вероятно, часто бывало неловко за своего отца, и в то же время он, наверное, его ценил и любил. Мы пытаемся реконструировать жизнь и личность этого художника, сложности его характера, о которых можем только догадываться, поскольку не осталось письменных источников.

— У Моргунова не было потомков?

— Мне кажется, были. Я помню, как вдова предлагала картины Третьяковской галерее — в то время я уже была сотрудником — и у меня осталось смутное впечатление, что у нее была дочь. Но вместо того, чтобы все записывать, я по молодости лет это упустила, поскольку занималась другими художниками. Еще недавно была жива сотрудница галереи, переписывавшаяся со вдовой художника, сохранилось письмо 1970-х годов, где вдова обращается к ней «милая Олечка». Я звонила этой сотруднице, но она старше меня... В последние годы в интернете начали появляться материалы о Моргунове, и мне хочется, чтобы им заинтересовались как можно больше людей. Ведь важные данные иногда всплывают совершенно неожиданно. Когда мы начинали собирать книгу «Малевич о себе. Современники о Малевиче», мы думали, что сохранилось очень мало сведений — буквально какие-то кусочки, осколки. Почти никого из современников уже не было в живых. Например, существовала легенда, что Клюн уехал в эвакуацию с чемоданом, в котором были воспоминания, письма Малевича. И когда он вышел из поезда на минуту за кипятком, у него украли чемодан. Оказалось, что все это неправда: рукописи не сгорели! Андрей Сарабьянов опубликовал и письма, и подробнейшие воспоминания Клюна о Малевиче. В итоге нам удалось собрать много бесценных сведений и фотографий. Правда, тогда все это делалось на волне энтузиазма: огромное количество людей внесли в исследование свою лепту. Сейчас в этом плане стало сложнее, да и Моргунов не такая известная фигура. И все же это потомок знаменитейшего, любимейшего русского пейзажиста, самобытный, талантливый, тонкий художник, и нам хотелось бы, чтобы публика Моргунова тоже полюбила: безусловно, он этого достоин.

Выставка работает до 26 января 2025 года.

Фотографии: предоставлены пресс-службой Третьяковской галереи и (фото на анонсе) Сергей Ведяшкин/АГН "Москва".