Человек против мазута

Разлив мазута в Керченском проливе в середине декабря 2024 года подверг опасности жизни тысяч птиц. Писательница Анна Пестерева приехала в Анапу в начале января, чтобы чистить и помогать лечить птиц, пострадавших от загрязнения мазутом. Она рассказывает о волонтерских буднях, о смысле и результатах ее работы.  

Фоторепортаж Анастасии Кривошей (Instagram*: @loud_purple)

Почему я оказалась тут

На часах одиннадцать вечера. Вокруг полно людей в белых защитных костюмах, суета, мы группой московских волонтеров впервые пришли на мойку. «Нужен человек на первичку!» Я вызываюсь, и вот у меня в руках птица.

Первичка — это начальный этап работы. Птице очищают клюв и ноздри от мазута, прокапывают глаза и делают зонд с полисорбом. В руках у ветеринара крупный шприц с длинной трубкой на конце. Эту трубку она вводит птице глубоко в горло и нажимает на поршень шприца. Моя задача — фиксировать пациента, чтобы он не дёргался и не навредил себе во время процедуры.

Следующая птица целиком испачкана — перья склеены, мазут на голове, шее, в глазах и ноздрях. Я беру птицу, перчатки прилипают к перьям. А когда отвожу руки в стороны, между моими ладонями и птицей растут десятки липких ниточек мазута, как чёрная паутина.

Почему я оказалась тут? Этот вопрос задают часто, но я не знаю, что ответить. Это было спонтанное решение. Как только закончились последние рабочие дни в декабре, я нашла волонтерские группы в Телеграме, увидела, что из Москвы ездят автобусы с желающими помочь. Ближайший был на 2 января, я записалась. В новогоднюю ночь смотрела чаты волонтеров и завидовала тем, кто в это время помогал птицам. Они делали что-то осмысленное, мне хотелось так же.

Если попытаться рационально объяснить своё решение, то я бы сказала, что это был, как ни странно, протест. Вокруг много насилия, агрессии, несправедливости, от которых страдают слабые: природа и животные в том числе. Мне хотелось заявить самой себе, что я всё вижу, я сопереживаю, мне не всё равно. Я чувствовала необходимость действия, оно закипало внутри меня. Человек не может изменить мир, но может принять правильное решение.
Все, что в моих силах, — отдать немного своего времени и сил на созидание и спасение, а не на разрушение. Именно так я хотела начать 2025 год.

Как отмывают птиц

С момента катастрофы волонтёры нашли несколько тысяч загрязненных птиц. Большинство спасенных — поганки, их еще называют чомгами. Дикая и красивая птица, которая живёт на воде. Она ныряет лучше, чем летает и тем более ходит по земле. Привозили на мойку и краснокнижных особей: черношейных поганок и гагар.

Я работала несколько дней на Жемчужной, 9. Это бывший винзавод в три этажа. На первом — мыли птиц. На втором — была зона для волонтеров, где мы могли переодеться, получить СИЗы, перекусить, отдохнуть и даже поспать. На третьем этаже устроили зону реабилитации. После моего отъезда там была реконструкция, думаю, кое-что поменялось.

После первички я двинулась на мойку — это следующий этап спасения птиц. Сначала мы несли поганок к тазам с белым крахмалом. Он помогал хотя бы частично снять мазут с пера. Мы сажали птицу в белый крахмал, подкладывали грелку, если та была, и обрабатывали загрязнения. Если забывали держать птицу, она начинала бить лапами по крахмалу, и в воздух поднималась «снежное» облако.

Оставшиеся мазутные пятна отмывали с помощью Фейри. К сожалению, чистящее средство смывает и естественный жировой слой. Это значит, что перо будет мокнуть в воде, и после помывки и лечения птиц долгое время нельзя выпускать на волю, пока качество пера не восстановится.

Как лечат птиц

Волонтерство — это не фильм и не детский мультик, в котором герои найдут лучшее решение. В жизни мы выбираем между плохим и очень плохим: оставить птицу без защитного барьера на несколько месяцев или дать ей умереть от токсичного мазута?

После мойки я перешла в реабилитацию. Лечение птицы или человека — это неприятный, болезненный и часто насильственный процесс. Чего стоит установка зонда — только за одну ночную смену мы делали это трижды. На третий раз я плакала. Птицам страшно и плохо, они сидят в коробках, в них только и делают, что пихают трубки… Психологически мне было проще на мойке. Вот принесли птицу в мазуте, вот ты её отмыла. С лечением было сложнее: всё ли мы делаем правильно? К тому же чомги не понимают, что с ними происходит. Это как лечить ребёнка, только если ребёнку можно хоть что-то объяснить, то птицам нельзя.

Когда я была на Жемчужной, 9, всю работу там организовывали и поддерживали только волонтёры. Координаторы распределяли задачи. Мойщикам помогали ребята, которые разносили чистую воду, сливали мазутную в специальные бочки — загрязнённая вода не должна попасть в городскую канализацию. Другие волонтёры готовили коробки, куда мы сажали птицу после мойки. Отдельная группа занималась медикаментами и зондами. Там были свои особенности, например, трубку зонда на конце надо обязательно оплавить зажигалкой, чтобы края были не острые и не поранили птице горло.

Меня восхищало, что всё возникло из инициативы людей, и что всё работало. Это неидеальный механизм, но я и подумать не могла, что инициатива снизу может дать такой результат. Когда говоришь о самоорганизации, обычно представляешь себе басню про лебедя, рака и щуку, а тут все двигались в одном направлении. Была и несогласованность в действиях, это неизбежно при катастрофах такого масштаба и отсутствии единого управления.

У разных волонтёров разный подход к работе, иногда это напоминало секты внутри одного религиозного течения. Кто-то говорил, что птицу надо мыть с губкой, кто-то — ни в коем случае так не делать. Одни не тревожили лишний раз птиц, чтобы те могли поспать, другие — постоянно меняли пеленки. Десятки нюансов, по которым у разных людей отличались мнения. И правила менялись в зависимости от того, какой напарник попался тебе на этот раз.

Волонтеры и система

Гораздо страшнее новости, которые поступали извне. Вот мы подвергаем птиц неприятному и стрессовому лечению, а тем временем чиновники выпустили 160 особей, четверть из которых утром уже была мертва. Другие центры, куда увозили птиц после мойки, проглатывали коробки с птицами и молчали. Волонтёры никак не могли добиться данных о количестве погибших и выживших поганок, узнать об условиях содержания. Это очень тревожно — если вы честно работаете, что мешает снять видео на телефон и успокоить всех?

Последняя моя смена длилась четырнадцать часов вместо восьми. Наших птиц как раз стали готовить к транспортировке в краснодарский «Сафари-парк», и мы хотели убедиться, что всё будет хорошо. Это была трудная смена: суматоха, автобусы, которые в последний момент не приехали, неорганизованность при подготовке птиц к отправке. То страшное, чего боялись волонтёры, случилось. Когда птиц привезли в «Сафари-парк», никого не пустили на территорию, ничего не сказали о выживших и погибших.

Через полтора месяца наконец-то появились данные. В Сафари-парк за всё время поступило почти две тысячи птиц. Выжили… 17. Какой шанс, что среди них есть хотя бы одна из тех, кого я мыла и помогала лечить?

В другом месте — страусиной ферме «Аристей» в Анапе, куда после катастрофы привозили птиц на лечение — не выжил никто.

Кажется, что волонтерство должно приносить облегчение и ощущение собственной правоты. Я же поняла, что волонтерство — это всегда укол совести. Всё ли правильно мы сделали? Могли ли лучше? Точно мы помогали птицам, а не… Это не очень воодушевляет, но что поделать, если я думаю об этом.

Поехала бы я ещё раз? Да. Если я могу хотя бы облегчить состояние ни в чём невиновных птиц, наверное, имеет смысл это делать. Надеюсь, мне удастся приехать второй раз.

*Признан экстремистской организацией и запрещен на территории РФ.