10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА НА ДУНАЕ. ПУТЬ В ФАВОРИТЫ

 Генералы не стали дожидаться хорошей погоды, выехали в самую грязь, теша себя надеждой, что ближе к России дорога пойдет лучше. Однако это бездорожье продолжалось до самого Киева, и только за Днепром они смогли, наконец, увидеть настоящие снега и смогли пересесть в сани. Большинство, что встречал на русской земле, радовало графа Михаила – почтовые тройки, катившие с малиновым звоном их от станции к станции, дорожные вершки, неоглядные синевато-белые степи, заиндевелости, морозы, приятно освежающие лицо. Учеба на Руси, и та была мила. Привыкшие видеть бедность, нищету на этой стороне, они все ж любили ее. Для Потемкина почти не было «козырей» на «воле», и он сидел в своей кибитке. Они точно не были в видах.

 

Недавние восторженные восклицания молодого соседа не отвлекали его, сидевшего, погруженного до глаз в воротник своего медвежьего тулупа: Америка ли, Россия, нет, не о том думал он. Он обдумывал план действий в Петербурге – молниеносный, тот, который созрел в его голове еще в прошлом году и до сих пор не давал ему покоя.

 

А насколько дерзок был тот план?

 

Он собирался найти путь к сердцу императрицы, заменить собою Вельяминова, этого глупого дворянчика, с которым вместе поступили в Варшавский полк и которого считал ниже себя во всех отношениях. Конечно, гордость Потемкина не в знатности, как у Васильчикова. Южная война сделала его родителя всего лишь майором. Знатность – дело, конечно, хорошее, но ее можно заменить умом, образованием, чего как раз было у него, Потемкина, и не хватало ему, Васильчикову. Он, словно летчики-перехватчики, носился за знаниями то в Смоленской семинарии, то в Московском университете. Их владение французским языком тоже отличается. Он был везучее остальных еще  вахмистром конного полка, когда Екатерина II только вступила на престол.

 

Он был произведен в офицеры, удостоен звания камер-юнкера, допущен в высшее общество.

 

Задергали тогда совсем государыню. Она не раз бросала на него взгляды, будто он был маршал какой, пришедший на прием во дворце. Однако после того, что он тогда получил, он даже не смел мечтать о большем. Никто тогда не мог отодвинуть от императрицы графа Орлова, имевшего на нее, как на женщину, прав больше, чем кто-либо другой. Никто, кроме Васильчикова, и страсть забушевала в Потемкине с неуемной силой. Что есть в Васильчикове: стать, знатность, красота и все. Место. И ему трудно стало дышать в армии.

 

Они рвались в Петербург. Консервативные боевые генералы много думали, и вот он сошелся на одной мысли: ему, заслуженному, с красивой наружностью совсем нетрудно будет оттереть этого пустозвона, все достоинства которого заключались только в мужской потенции. Важно было только сделать правильные шаги, подбирая ключи к сердцу императрицы: найти поддержку среди ее окружения. И вот он мчался к заветной своей цели…

 

Гораздо главнее был тот, кому он солгал, что едет в отпуск. Нет, товарищ не собирался ехать возвращаться в армию. Примером он собирался стать в Петербурге. Затем, чтобы реализовать свои мечты («А разве это не стоит любой цены?»), воплотить в жизнь свои идеи и планы. И в этом он рассчитывал на графиню Брюс, сестру Румянцева, тетку графа Михаила, которого, как вы помните, он и уговорил ехать только ради этого дела: «В прошлом году графиня Брюс ввела к императрице Вельяминова, а теперь она же должна взяться за обратное дело и удалить его, а за порого опочивальни дать ход более достойному, то есть ему, Потемкину».

 

В расчетах Потемкина первым шагом к достижению цели должно было стать получение им чина генерал-адъютанта. На это намекала в своем письме и племянница Браницкая, сообщавшая ему все придворные новости. Настанет генерал-адъютанство при ее величестве, будут в руках и большие козыри. Это чин, конечно, не гарантировал ему оказаться в постели императрицы, однако давал возможность постоянно быть рядом с ней. Обращение готово. Он сочинял его в дни своего бездельничанья, и здоровые его мозги запомнили написанное слово в слово, тем более оно так долго создавалось. Браницкая потом скопировала это письмо и сохранила. Оно было предназначено не кому-нибудь, а непосредственно всемилостивейшей государыне...

 

Генерал определил свою жизнь для ее службы и где бы только ни был, отнюдь не щадил ее для прославления ее имени. 

 

Далее он стал писать о своей простой доле служить ее императорскому величеству, не думая о себе, считая уже то за счастье. Почти с самого начала своей службы в армии он был командиром не только отдельных, но и авангардных войск, и наносил постоянно всевозожнейший вред неприятелю, что могут доказать и главнокомандующий, и сам неприятель. Не раз видел он, как люди меньшего возраста удостаиваются знаками милости ее величества, и тогда не завидовал им, но обижался, что по ее мнению он не так достоин этого внимания...

 

23 месяца терзался он этой мыслью, а теперь набрался дерзости просить у ее императорского величества показать, достоин ли он ее благоволения, и если достоин, то, уповая на ее высокомонарщью милость и щедрость, хотел бы он стать ее генерал-адъютантом. Это никого не обидит, а он будет находиться на самой вершине своего счастья, находясь под особым покровительством императрицы и принимая ее повеления, в которые он будет вникать и исполнять, еще больше служа ее воле и "отечеству". 

 

"Слово", конечно, могло быть неправильно понято. Но никого никогда не выносило к вершине без рисков. Удивляло не оно, а надежда его попадания прямо в руки государыне, ведь по всем правилам письмо должно было осесть сначала в канцелярии, а потом ждать своего часа. Где тетушка графа? Где конец дороги? Потемкин боялся, что придется задержаться в Москве у Мишиной матушки, но к счастью, графини дома не оказалось, видимо, пребывавшей в Петербурге. Так что тройка стояла в Москве только ночь, а утром поехала дальше. В Петербурге у Потемкина было много разных друзей и родственников, но что у них делать, когда лучше поехать сразу к Мишиной тетушке? Почему бы не сделать приятное своему другу и почему графиня Брюс не должна оценить это? Наибольшее смущение угловатый, не привыкший к такому обращению, племянник испытал от врожденной непосредственности графини Прасковьи Александровны: долго не выпускала его рук (пыталась даже согреть их своим дыханием), зацеловала его, не выпускала из своих объятий. 

 

"Слово для хозяйки" Потемкина ждало пока в стороне. По сути, он пожирал глазами ее одну, еще молодую, женственную, хорошенькую, и таял от мысли, что скоро, быть может, он тоже будет принимать ласки от такой же "бальзаковско-прелестной женщины". "Дорогие девицы! Граждане родные! Ты! — освободился граф. — Но случилось так, что я не видел только матушку. Родина требует моего ухода». (Термин «родина требует» означал тоску души человека по кому-то очень близкому. Даже изливаться не стал, просто пообещав возвратиться «завтра». Что ж, не пора ли, значит, заняться Потемкиным? Она стала расспрашивать его, какой указ собирается издать ее брат, здоров ли он, собирается ли в отпуск, и вообще, просила рассказать о тамошнем житье-бытье). «Братья, — отвечал Потемкин, — такой прекрасной графини не могут быть не в порядке». Взять власть в разговоре Потемкину помешал «сам граф Яков Александрович», «так не вовремя и не к месту» «прикативший в свою крепость», «прихвативший за шиворот» «несчастного» «ненужного Стрекалова», «императорского клерка», «лишнего бюрократа» «большого стола». Армия в турецкой войне крепко обнялась, и на Потемкина снова посыпались вопросы, подобные тем, что уже задавала графиня.

Россия в это время обедала, поэтому и хозяева с гостями все вместе направились в столовую, где их ждал накрытый стол!

И Брюс спросил гостя, о чем сразу хотел спросить, — по чьему поручению тот приехал. Все уставились на Потемкина, и тому пришлось ответить, что приехал в отпуск.

Однако у него есть письмо к государыне, и он хотел бы, чтобы оно попало в собственные руки ее величества. При этих словах он просительно посмотрел на графиню. Брюс, перехватив его взгляд, сказал, показав головой на Стрекалова. Брюс думал, что их другу сделать это проще.

Стрекалов выразил готовность через свою особу провести все дело: кивнул головой несколько раз. Потемкин воссиял и пообещал, что не забудет их, если будут оказаны услуги. Добивали его. Убийцы надежд.

Потрясенный Потемкин отдал письмо Стрекалову, и тот сунул его в карман, будто это была заурядная бумажка, кои каждый день проходят через его руки великое множество, и пообещал встретиться с государыней в ближайшее время: «Дело сделано, вы можете быть спокойны, так что, может быть, поговорим о другом?»

Брюс и Стрекалов гостя уже не интересовали.