Народный артист России Алексей Дубровский: «Когда говорят, что мы в Малом театре — традиционалисты, считаю это комплиментом»

Малый театр представил спектакль «Собачье сердце» по повести Булгакова. Его посвятили 80-летию народного артиста России Василия Бочкарева. Собеседник «Культуры» — режиссер постановки, заслуженный артист России Алексей Дубровский, заместитель худрука «Дома Островского», как издавна называют Малый.

— К повести Булгакова вы обратились потому, что в ней есть яркая роль для выдающегося артиста и юбиляра Василия Бочкарева?

— Желание сделать постановку возникло задолго до юбилея Василия Ивановича: года два мы с ним ходили вокруг Булгакова. Замысел поработать с его произведениями возник, когда мы репетировали спектакль «Мертвые души», ведь инсценировка поэмы Гоголя сделана Булгаковым. Я предложил в качестве следующей совместной работы «Собачье сердце» — и эту инициативу Василий Иванович поддержал. Начались переговоры с руководством, поиски решений, распределение ролей, и только спустя полтора года, к 80-летию артиста, идея реализовалось. Такой долгий путь.

— Чем привлекло «Собачье сердце», по которому в конце 1980-х Владимир Бортко снял фильм?

— Фильм — замечательный, с блестящими актерскими работами — громко прозвучал в перестройку. Время сильно повлияло на прочтение произведения, и картина точно попала в контекст политических и социальных изменений, которые происходили тогда в стране. С тех пор прошло более 30 лет, восприятие непростых 20-х годов прошлого столетия перестало быть однобоким и прямолинейным — многие акценты во взглядах на повесть сместились. В фильме есть четкое разграничение на черное и белое: профессор Преображенский — абсолютно положительный персонаж, а Шариков воплощает зло. А у Булгкова палитра богаче. В повести все сложнее и хитрее, есть даже христианские мысли, ведь писатель — сын церковнослужителя, профессора Киевской духовной академии.

— В вашем спектакле Шариков — воплощение угнетенной невинности, жертва эксперимента?

— Мне кажется, Шариков и есть жертва, он неоднократно произносит: «Разве я просил мне операцию делать, … я своего разрешения на операцию не давал». Профессор совсем не однозначно положительный герой, а человек, заглянувший за рамки дозволенного, в те сферы, куда людям совершенно не стоит заходить. Эта тема проходит во многих булгаковских произведениях, вспомним «Мастера и Маргариту». У Преображенского есть такая фраза: «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей». И дело даже не в донорском материале, доставшемся от пьяницы и уголовника Клима Чугункина, а в правомерности самой операции. На вопрос Борменталя: а если бы мозг Спинозы?, Преображенский отвечает: «Зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно?». Это, кажется, основная тема, которая волновала писателя.

— А как же тема классовой борьбы?

— Все, что касается большевизма — это социальный контекст, который выписан ярко и сатирично, но он совсем не главное в повести. Кстати, профессор Преображенский может рассуждать о большевиках, а сам чудесно существует при них. Последний рейс «философского парохода» давно отплыл, а профессор никуда и не собирается. Он только говорит наркому, что уедет из страны, но это такие провокативные речи. На самом деле у него все прекрасно: клиника работает, пациенты приходят, живет на широкую ногу – денег хватает.

Булгаков в разное время по-разному проявляется. Есть такой персонаж как председатель домкома Швондер, блестяще сыгранный в фильме Романом Карцевым, но совершенно не так, на мой взгляд, как он прописан автором. Карцев играет смешного клоуна. Но в повести — это весьма серьезный оппонент профессору, идейный и совсем не глупый человек, несмотря на комические ситуации, в которые попадает.

— Инсценировку писали сами?

— Да и использовал только текст Булгакова, хотя в спектакле есть сцены, которые в произведении описываются по касательной. Например, в главе «Из дневника доктора Борменталя» автор фиксирует события дня: «Вызваны для консультации» и далее — о тех профессорах, что прибыли. Мы сделали полноценную картину, но звучит только булгаковский текст. В театре задача особая — инсценировать, чтобы получилось динамично, смотрибельно, содержательно.

У самой повести, сочиненной в начале 1925 года, судьба непростая. В 1926-м при обыске рукопись изъяли. Три года спустя возвратили автору, потом оригинал похитили у вдовы и опубликовали за границей. В России в 1960-е годы повесть распространялась через самиздат и только в перестройку вышел полный, считающийся каноническим, текст.

— Помимо фильма Бортко в 1980-е в Московском ТЮЗе появилось «Собачье сердце» Генриетты Яновской — ее первый спектакль в качестве главного режиссера. Спектакль стал событием. До сих пор перед глазами покрытая пеплом сожженного прошлого, пеплом от рукописей и книг, от старой жизни сцена. К этому спектаклю вы имели отношение, не так ли?

— Да, это был нашумевший спектакль, первая театральная постановка «Собачьего сердца» в Советском Союзе. Он вышел на год раньше фильма, тогда повесть только напечатали в журнале «Знамя». Спектакль с прекрасной сценографией Сергея Бархина шел долго и с успехом. Когда я, молодой актер, в конце 1990-х пришел в ТЮЗ, меня ввели в состав, но года через три спектакль сняли.

Вслед за премьерой в ТЮЗе появилось «Собачье сердце» под названием «Дневник доктора Борменталя» в театре Станиславского в постановке Александра Товстоногова с Владимиром Стекловым в роли Шарикова. После фильма Бортко и двух сценических прочтений тема «Собачьего сердца» для столицы оказалась закрытой более чем на четверть века.

— Когда человека сравнивают с собакой, то это звучит как ругательство, но на самом-то деле собачье сердце — верное и преданное. В названии повести есть некий отрицательный смысл?

— Интересный вопрос. «Собачье сердце» знают даже те, кто повести не читал. Фильм смотрели все, его давно растащили на цитаты, но спроси человека на улице, какую операцию сделали Шарику, большинство ответит: пересадили сердце. Название у Булгакова очень хитрое. И мы долго работали над тем, чтобы зритель понимал, что происходит в операционной. Борменталь говорит о Полиграфе Полиграфовиче Шарикове, в которого превратился пес, — «человек с собачьим сердцем», на что Преображенский отвечает, что «весь ужас в том, что у него уже не собачье, а именно человеческое сердце, и самое паршивое из всех, которые существуют в природе». Для Булгакова в том и смысл, что милейшего пса превратили в отвратительную тварь. А собачье сердце — прекрасно, все и вернулось к нему. Шарик в финале чудесно себя чувствует после вторичной операции.

— На сцене матросы залихватски отплясывают «Яблочко», красноармейцы поют хором, гремит оркестр. Зачем вам понадобились скоморохи в буденовках и шинелях?

— Музыка и пение возникли из самого произведения. Мощные голоса доносятся с улицы, отвлекая и возмущая Преображенского. Он даже произносит целый монолог про певунов, о необходимости «заставить городового умерить вокальные порывы наших граждан». У Булгакова и сам профессор напевает, но иные песни, например, романс Чайковского.

— Декорации впечатляют: высокая винтовая конструкция устремлена в «Прекрасное Далеко», но стоит некрепко, словно обречена на падение. Она ловко меняет положение при помощи поворотного круга и открывается другой мир — одна из семи комнат профессорской квартиры с прекрасной мебелью. Как родилась идея сделать основой сценографического решения винтовую башню Татлина с пизанским наклоном?

— С художником Марией Утробиной решили создать два контрастирующих пространства: революционная улица и уютный дом. «Собачье сердце» — наша шестая совместная работа, и ее мы начали, как всегда, задолго до репетиций с мозгового штурма в формате разговоров и обсуждений. В них и родилась идея башни Татлина (проект монументального памятника, посвященного III Интернационалу — «Культура»), за которую мы сразу зацепились. Стали развивать ее, стараясь избежать концептуальности декорации. Башню «вплетали» в игровую структуру — в ней все время что-то происходит, на разных этажах разместили квартиру, операционную, ванную, кабинет наркома.

— Эту гигантскую металлическую конструкцию, похожую на ракету, наверняка невероятно тяжело монтировать к каждому спектаклю?

— Наши инженеры замечательно разработали башню, продумали, как ее собирать и разбирать. Башня с лестницей внутри получилась достаточно легкой и быстро монтируется.

— Текущий сезон вы открыли в должности заместителя художественного руководителя по творческим вопросам. Забот прибавилось? Что входит в ваши обязанности?

— Назначением мне оказано большое доверие со стороны нашего художественного руководителя Юрия Мефодьевича Соломина. Зона моей ответственности: репертуар, спектакли, фестивали, гастроли, новые инициативы взаимодействия с актерами — вся творческая деятельность. Начавшийся год для нас особый, впереди 200-летие Александра Николаевича Островского. Готовим фестиваль, гала-концерт, открыли лабораторию «Постигая Островского» для молодых режиссеров. Предложили проект «Вымышленные персонажи на реальных местах», который очень понравился Юрию Мефодьевичу, и уже получил поддержку в Министерстве культуры. Планируем снимать в Щелыково (Музей-заповедник в Костромской области с домом великого драматурга — «Культура») фрагменты из пьес Александра Николаевича, которые по замыслу драматурга «проходили» в конкретных уголках края — на Повертке (так называют местные жители излучину дороги, ведущей к заповеднику — «Культура»), в беседке Кинешмы на Волге, в усадьбе Островского, в Голубом доме — резиденции Снегурочки. Такой задумали проект.

— Что для вас Малый театр? Многие считают его бытовым, несколько архаичным — за это и любят, другие — объявляют рутинным и консервативным.

— Тех, кто любит Малый театр, гораздо больше, чем равнодушных к нему. Есть такое поверье в отношении к Малому театру и Щепкинскому училищу, что играют и учат там по-старинке. Да, эти институции себе не изменяют и уже более двух столетий доказывают творческую и учебную эффективность. Не согласен с эпитетом архаичный, особенно в последние десятилетия. На большинство спектаклей билеты распродаются за 2-3 месяца вперед, их просто невозможно достать. Это не хвастовство, а факт. Наши выпускники снимаются во всех фильмах и сериалах, работают с разными режиссерами, в разных театрах и прекрасно себя чувствуют.

Когда говорят, что мы — традиционалисты, то считаю это комплиментом. Значит, у Малого есть традиции, и он сохраняет ценности русского психологического театра. Многие театры имели свою яркую индивидуальность, но сейчас они переформатированы, а нашему, благодаря Юрию Мефодьевичу Соломину, который шестьдесят шестой год служит Малому и тридцать пятый год им руководит, удалось сохранить многое. К нам часто приходят в гости коллеги, на спектакль, например, и удивляются. Все-таки мы обладаем своим уникальным богатством: например, Малый едва ли не единственный театр, где есть суфлер и свой полноценный оркестр. У нас особая культура закулисья: большие цеха, собственное огромное производство по изготовлению декораций и везде — уважительное отношение людей друг к другу и своему делу. В этом порядке большая заслуга директора театра Тамары Анатольевны Михайловой. Малый — это государство в государстве. И знаете, если мы обращаемся к артистам других театров с предложением с нами поработать, то отказов не получаем.

— Малый всегда славился своими династиями. Недавно ушла из жизни Наталья Михайловна Садовская и оборвался старейший театральный род.

— У нас и сейчас работают представители нескольких поколений семей. Династии в Малом — не только актерские, их немало: у гримеров, костюмеров, в цехах. Это традиция, и, думаю, она связана с тем, что дети с раннего возраста попадают в театр и влюбляются в закулисье, увлекаются делом родителей.

— Одна из творческих династий — Дубровские. Вам на роду было написано идти в Малый, но вы не сразу пришли в «Дом Островского», как его называют. Почему?

— Ответить непросто, но я считаю, что это пошло мне на пользу. Я пришел в Малый осознанно, человеком зрелым и понимал, куда и зачем прихожу. Мой пятнадцатилетний опыт «на стороне» — это не только ТЮЗ, а целый ряд театров, где я играл параллельно. Благодарен Юрию Мефодьевичу, что он меня после полутора десятилетий путешествий взял в родную труппу.

— Зритель в Малом театре — особый?

— Конечно, у нас свой зритель, и мы его любим. Я чувствую разницу между зрителями разных театров. Это не значит, что кто-то лучше, кто-то хуже. Они — разные. Зритель Малого идет в театр с уверенностью, что увидит человеческую историю, которую придумал автор, и его не обманут. Если он идет на Островского, то не сомневается, что увидит Островского, а не какое-то иное произведение на тему знакомого сюжета.

— Многие стремятся сюда, чтобы услышать хорошую русскую речь — правильную, грамотную, звучную.

— В Щепкинском училище речи уделяется особое внимание. Будущих актеров учат, как говорить в пьесах Островского — многие слова произносятся не так, как написаны. И ударения, и буквы могут звучать по-другому. Например, моя фамилия будет произноситься как ДубровскЫй. Так же как и ОстровскЫй — со звуком, больше похожим на Ы, чем на И. Звучание русской речи — особая культура.

— Как возникла в вашей жизни педагогика? Вы же начали преподавать в возрасте, который больше подходит к студенческому.

— Когда пришел на свой первый курс, то один из студентов был на год старше меня. Мне было 24, а ему — 25. Игорь Николаевич Ясулович — спасибо ему — в 2002 году пригласил меня в свою первую мастерскую во ВГИК. Это был очень хороший курс. Сейчас, кстати, один из моих первых учеников ставит свой дебютный спектакль в Малом — «Свадьбу Кречинского», а еще он же — главный режиссер «Ленкома», это — Алексей Франдетти. Из этого выпуска — Светлана Иванова, Максим Костромыкин и еще много хороших ребят, которые сейчас снимаются в кино и играют в театрах.

Педагогика и режиссура — сообщающиеся сосуды, одно другому не мешает, а даже помогает. Но времени приходится тратить много, потому что нельзя не отдаваться студентам сполна, иначе это — халтура. В 2009 году по инициативе Бориса Владимировича Клюева, моего учителя, и Василия Ивановича Бочкарева я пришел в Щепкинское училище, где преподаю уже 15 лет и получаю от этого большое удовольствие. Надеюсь, что студенты отвечают мне взаимностью.

— Вы же преподаете и в Академии кинематографического и театрального искусства Никиты Михалкова. Почему дипломированные артисты так стремятся в Академию?

— Там учатся востребованные кино и театром ребята. Они получают уникальную возможность повышения квалификации. В Академии ставятся задачи более высокого уровня – на этом и построена учебная работа. Преподают замечательные педагоги из разных вузов. Слушатели встречаются с мастерами разных школ: «Щуки» и «Щепки», Школы-студии МХАТ и ГИТИСа. Я был бы чрезвычайно рад по окончании института посмотреть и понять, как же учат в других вузах. Увы, мы не имели такой возможности — Академии Никиты Михалкова еще не существовало. Флагманский проект Академии — «Метаморфозы» — спектакль по фрагментам произведений Чехова и Бунина. Отрывки готовят с педагогами, а на финальном этапе подключается Никита Сергеевич и появляются новые «Метаморфозы», которые показываются на сцене Центра театра и кино.  

Фотографии: Жанна Фашаян, (на анонсе) Евгений Люлюкин. Предоставлены Малым театром.