«Эта война — ад для всего мира!» Народный артист России не смог больше молчать
Народный артист России Евгений Редько нарушил добровольный обет молчания, чтобы рассказать «Новой газете» о самом больном.
Предполагал, предчувствовал и знал. С 23 февраля знал, что следующий день будет кровавым для всего мира.
Это такой слух. Николай Васильевич Гоголь говорил: «Необязательно описывать сумасшедший дом, побывав там, достаточно воображения». Я не гений, но у меня бывает слышимость, очень серьезная слышимость. Я слышу разговоры. И у меня бешеный диалог внутри, он самодостаточен и нескончаем. Это не значит, что я сажаю напротив себя второго сумасшедшего человека и с самим собой разговариваю. Нет, может, ухо из души торчит.
У Борхеса есть фраза: «Мы не способны верить в рай, и уже тем более в ад». У нас происходит сейчас ад. Они думают, что это происходит в Украине или в России. Нет, это ад для всего мира. [...]
Я долгое время не понимал, что украинский и русский — разные языки. «Давай наскрозь пойдем» — ну, понятно, что это «напрямик», или «зараз» — это сейчас. А уж когда я произнес где-то: «Только мне с юшкой!». — «С чем?» Ну как — юшка, она и есть юшка! А, оказывается, люди не в курсе, что это такое.
Мы ехали с театром на гастроли в Киев и Одессу, проезжали станцию Кодыма. Проводник говорит: «Зачем вы выходите? Тут поезд только две минуты стоит!» Я говорю: «Это моя родина». Именно на этой станции, с той ее стороны бабушка стелила одеяло, ставила самогончик, выкладывала яства, мы ели и смотрели: встречали-провожали поезда. Там — двор, три или четыре дома на хуторе, а город — по другую сторону станции. Выходили просто посидеть-посмотреть. В какой-то момент проходящие паровозы стали пар выпускать, приветствовать нас. У меня и фотография до сих пор есть: молодая мамочка, сестры, бабушка.
Мама к концу жизни все время вспоминала Украину.
У Джины Лоллобриджиды в фотоальбоме есть фотография какого-то заброшенного полустанка: кто-то ждет, кто-то на чемодане сидит, выносят вещи. И написано: «Жизнь проходит здесь мимо два раза в месяц и иногда забирает с собой». Это абсолютно наша Кодыма.
После армии я понял: все, что там происходило, потом выходит наружу, в обычную жизнь. Надо никогда не забывать, что это все выходит наружу. Никогда не забывать: это те же люди, других не будет.
[...] Нужен ли кому-то сегодня театр? Я когда-то сказал, и кто-то вынес это в заголовок: «Трудно ли говорить с небом». Невыносимо трудно.
Но в том деле, которым я существую, только к небу и стоит апеллировать.
У людей [в России] на дверях кто-то рисует букву Z, помечают несогласных. При этом люди ничего страшного не делают, просто остаются самими собой. Оказывается, даже это запрещено.
Сейчас в метро завели такие окошки с видео. То, что в них возникает, подчинено определенной тенденции: «Как избавиться от стресса. Как сделать все, чтобы все было хорошо». И булочница какая-то повествует: «у нас все хорошо, всего хватает, муки вдосталь, не выходим из ритма, все есть, будем обеспечивать всю Москву…»
Такие успокоительные волны: переходим на вышивки, на цветы, на помидоры, на удобрения для дач.
То есть, с одной стороны, в метро — государство, с другой — мы: ничего не видим, ничего не слышим, ничего никому не скажем. Там вокруг меня люди, которые думают, что они в курсе, но они абсолютно не в курсе, очень опасная масса.
И я хожу в каком-то смысле, опустив глаза.
Текст приводится в сокращении. Полный материал читайте на сайте «Новой газеты».