Принятие родителей
Нина Табакова:
Хочу поделиться с вами историей моей семьи. Может быть, прочитав ее, кто-нибудь хотя бы попробует лишний раз поговорить со своей мамой. Моя мама, педиатр советской закалки, глядя на меня с дочкой, постепенно пришла к разделению моих естественнородительских позиций.Меня воспитывали по Споку. Как и большинство моих ровесников, меня укачивали долгими бессонными ночами, вместо того, чтобы положить рядом с собой и кормили по режиму из бутылки. А я кричала так, что просыпались не только родители, но и соседи по коммунальной квартире. Днем подолгу убаюкивали в коляске на улице.
Хотя, справедливости ради, замечу, что грудью кормили и даже до полутора лет, что по тем временам было большой редкостью. Мама заканчивала институт с новорожденной мной на руках, отвозя меня к бабушке, своей свекрови, на время учебы, а в год и два месяца меня отдали в садик, а мама пошла работать. Да не кем-нибудь, а врачом-педиатром.
Всего этого я не помню, разумеется. Сохранились воспоминания только с четырех лет, о садике, и кажутся мне довольно светлыми. Помню, как я была лучшей на занятиях, как играла с друзьями и была заводилой. В шесть лет меня отдали в школу, и там мне совсем не понравилось, но это уже другая история.
Возможно, бывают дети, которым такая модель родительского поведения приемлема и даже комфортна. Но к таким малышам совершенно точно не отношусь ни я, ни моя дочь, ни, как я теперь понимаю, моя мама, которую, увы, воспитывали точно так же. Это статья не о воспитании детей, а об отношениях взрослых детей со своими родителями, и о том, что, даже придерживаясь изначально радикально противоположных точек зрения, можно придти к пониманию. А еще об аргументах старшего поколения и о том, как в наших родителях поселились эти убеждения.
Я в полной мере усвоила мамину систему ценностей. До появления у меня дочери я была за садик и не считала важным кормление грудью дольше, чем до полугода. А первые годы жизни младенца казались самой сложной задачей. В беременность я стала читать много литературы по теме, акценты сильно сместились и после родов мы с мамой неожиданно оказались на разных берегах.
Переубедить маму логическими аргументами мне удалось довольно легко. Наверняка в этом есть как моя заслуга: я хорошо изучила тему и хорошо владею формальной логикой (сказывается опыт научной работы и преподавания) — так и мамина: она действительно хотела понять и принять меня.
Детские доводы приходилось “переводить” на взрослый язык и я говорила о том, что всем полезно есть часто и понемногу (довод за кормление по требованию), и напоминала, как при одной и той же температуре в комнате я хожу в майке, а муж в свитере (и мама перестала укрывать детку, когда маме самой было холодно — довод за естественное закаливание), и многое другое. Интереснее всего получилась история ее эмоционального “переключения” (довод за совместный сон).
Мама в детстве приходила спать в спальню к собственным родителям на коврик, и во взрослом возрасте говорила мне это будто бы и со смехом. Так обычно рассказывают о милых причудах детей. Например, моя дочка ела курагу, обмакивая ее в соль: мне такой способ поедания был странен, но дочери нравилось, вреда я не видела, так что не запрещала (через пару недель прошло без вмешательств). Иногда речь шла даже не о коврике в спальне, а о коврике в коридоре у закрытой двери в комнату.
Но услышав давно знакомый рассказ после родов, у меня волосы встали дыбом! Мой собственный ребенок приходит ночью ко мне, потому что ему страшно одному. А я, вместо того, чтобы взять ее к себе в кровать, оставляю спать на коврике!!! Мне до слез стало жалко маленькую маму — тогда еще не маму, конечно, а просто девочку.
В нашем случае этот момент стал переломным. Что-то очень важное изменилось именно тогда, когда я вместо ожидаемой от меня снисходительной улыбки сказала: “Мама, какие ужасы ты рассказываешь!” У мамы вышло наружу что-то давно сдерживаемое и она согласилась, что это совершенно не смешно.
Дальнейшие откровения посыпались, как из рога изобилия. О том, что о важности разделения она слышала отовсюду. И неудивительно, ведь именно такова была государственная информационная политика: все к станку. О том, что ей совсем не с кем было посоветоваться, как нужно обращаться с ребенком: мама умерла, старшие сестры жили отдельно, со свекровью отношения не складывались.
Моя бабушка, мамина мама, умерла, когда маме было семнадцать лет, а ее младшему брату — восемь. Две старшие сестры к тому времени были замужем и жили отдельно. Это я, конечно, знала. Не знала другого: что после этого мама брала младшего брата к себе в постель, при этом думая, что вредит ему. Но помнила, как ей было страшно, и поэтому брала.
К моменту появления на свет меня, мама, конечно, уже набралась мужества и готова была все делать так, как было приято в советском обществе. И только потом, с уже полностью выросшим ребенком, когда стала доступна другая информация, она увидела иной путь.
Сейчас мне хоть и очень жаль упущенного времени, когда и мне, и маме было плохо, но я не сержусь на нее. Намного сильнее я сочувствую той молоденькой девушке, моей маме, которой не к кому было обратиться за поддержкой, и ее родителям, которым общество внушило идею о разделении мамы и ребенка.
published on zachashkoi.ru according to the materials soznatelno.ru