От немца зробленный

Вечером девятого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года за дверью камеры номер тридцать четыре УЖ–15 ИЗ–1 раздались крики, дверь темницы отворилась и в пространство двухкомнатной квартиры, где проживало уже девятнадцать зеков, втолкнули мужика лет сорока, следом за ним влетел матрас и какие–то растрепанные пожитки.
— Куда еще, начальник, и так дышать нечем, спать негде, сесть негде, на светлану очередь с утра!.. – завопила разбуженная событием камера 34.
— А хули я для вас могу сделать' – закричал высоким голосом дежурный старшина — Олимпиада. Хапун. Суды не работают до августа. Изолятор не разгружается.
— Ты бы хоть прогулку нам оставил. С каждой прогулки по 15 минут крадешь. Пользуешься, что у нас часов нет, — сказал я ему.
— Если я вас буду по полной гулять, мне вашу б***скую тюрьму за день не выгулять.
Дверь захлопнулась. Мужик упал на колени и зарыдал.
— Хлопцы, не бейте меня. Я буду все делать как вы скажете, я вам все постираю и помою.
— Ты по какой статье? — спросили у него.
— Не знаю.
— Ну, за что тебя посадили?
— За душегубство.
— Что это значит.
— Забойство.
— Так у нас пол–камеры за убийство. Кого ты убил?
— Матку забил.
— Какую еще матку?
— Ну, что ты доебался до человека. Мать он свою убил.
— Как ты ее убил?
— Бил, бил и забил.
— За что же ты свою маму убил?
— Она сказала, что я от немца зробленный.
— Нихуя себе. А как тебя зовут?
— Адоль.
— Адольф Гитлер что ли?
— Не, Канцевич моя фамилия.
— Ты один такой у матки такой?
— Еще сеструха у меня есть.
— А как сестру зовут?
— Ева.
— Адольф Гитлер и Ева Браун.
— Не. Адоль и Ева Канцевичи.
— А какого года ты рождения?
— 1943
— А сестра?
— Одинаково. Мы двайняты.
— Ну, вот что, Адоль. Бить тебя никто не будет. Мы друг–другу не судьи. Судьи наши там с другой стороны этой двери. Вот свободная шконка, кидай туда свой матрас. Места за столом пока нет. Когда освободится сядешь за стол. Правила у нас в камере простые: ты ни во что не лезешь и тебя никто не трогает. Если ты мать свою убил, то передач из дома тебе, наверное, ожидать не приходится. Но мы поделимся. Куришь?
— Не не куру.
— А выпить хочешь?
— Можна б.
Он впервые улыбнулся.
— Выпить, братка Адоль я тебе смогу предложить только тогда, когда мы выберемся отсюда.
— А когда ж эта будя?
— Не скоро.
Здесь нас прервали. Шныри прикатили тележку с баком и через кормушку стали выдавать еду в дюралевых мисках. Обед.
Адольф быстро съел свою порцию, облизал ложку и вдруг, явно желая расположить к себе общество, произнес:
«Спасибо богу Исааку, а кто не доволен, тому х*й у сраку».
— Адоль, ты о чем?
— Не знаю, у нас в деревне так говорят.
— Ты веришь в Бога, Адоль?
— Не знаю...
А что Памир у нас ребята нынче минский или гродненский. Закуривай. А ты Адольф расскажи нам подробнее, как убил свою маму.
И Адольф поведал историю.
Мать его была заметной красавицей в маленьком беларуском городке где–то под Минском, куда в 41 году, через две недели после начала войны, мирно, без единого выстрела и навсегда, пришли немцы. Это было в пятницу, а в субботу вечером как обычно танцы в ДК. У немцев аккордеон и красивая музыка. И сами немцы симпатичные, высокие, чистые — очень культурная нация без пьянства и без драк. Одеколон и шоколад. Целуются приятно, не по–нашему. Все по обоюдному согласию. Нет, она не б***овала. Выбрала одного офицерчика и всегда ходила только с ним. Забеременела, родила. Офицерчик заботился. Привел немецкого доктора, когда рожала, носил продукты, давал деньги – немецкие марки, подарил золотое кольцо. Но женится не хотел, говорил что им нельзя...
В сорок четвертом году она уже неплохо выучилась говорить и читать по–немецки, мечтала после войны уехать с детьми жить в Германию. Дети–двойняшки получились красивые. Мальчика назвала Адольф, а девочку Ева, как хотел немец.
Потом что–то у них случилось и немецкая армия ушла из городка в одну ночь. Фашист забежал попрощаться и оставил в подарок часы для Адольфа, когда вырастет...
Мать сразу из городка уехала в дальнюю глухую деревню, от мстительной советской власти подальше. Только в пятьдесят пятом году добралась до них советы. Выяснилось, что десятилетние дети не ходят в школу. Их забрали в детский дом. Вот здесь, в детском доме, он все про себя и про сестру узнал.
После той войны случилось уже множество других войн, множество других народов воевало между собой и почти в каждой из этих войн так или иначе участвовал СССР. Но советские мальчики неизменно играли только в русских и немцев. Немцем добровольно быть никто не хотел. Немцев для игры набирали специальной считалкой. И воевали немцы против русских вяло без энтузиазма в надежде в следующей жизни стать русскими. Только Адольф всегда вызывался быть немцем добровольно и воевал с русскими яростно, часто доводя дело до настоящей драки. Да и куда было деваться с таким именем. Учился плохо. Учителя сопровождали его личное дело из папки в папку записью: Социальная олигофрения. Директор школы сказал: "Маугли". В пятнадцать лет вернулся к матери в деревню. Так они и жили вместе. Работал в колхозе. В армию не взяли. Поставили в военный билет статью 7 Б. Мать пила, стал пить вместе с матерью. Однажды мать показала ему подаренные часы. Но он не понимал, как по стрелкам определять время, да в деревне это было и не нужно. Потом часы куда–то пропали.
Сестра выросла красавицей, в мать, и еще что–то благородное, чего у наших девок не было, унаследовала от немца, закончила школу — все десять классов и вышла замуж. Тогда впервые он увидел на руке у сестры часы. Часы назывались Электроника и очень ему понравились. Часы были очень красивые, но главное, что по этим часам он хорошо понимал время. Часы стоили сто десять рублей. Денег у него никогда не было. Они с матерью вообще могли жить без денег, а если деньги появлялись, то покупали вино, хлеб, керосин и спички. Обычно деньги в колхозе выдавали один раз в год, а тут сказали, что будут выдавать каждый месяц, как в городе и в июне выдали 70 рублей. Это и погубило непривычную к товарно–денежным отношениям семью.
Он посчитал в уме, что еще 40 рублей и он мог бы купить электронные часы. Деньги матери не отдал, спрятал. Как показалось ему, спрятал хорошо. Каждый день, возвращаясь с работы, он проверял на месте ли деньги и однажды нашел свой тайник разоренным. Не хватало 30 рублей. Матери дома не было. Уехала в магазин на велосипеде. Он побежал за ней, несколько километров, но мать на велосипеде оказалась быстрее. В магазине сказали, что мать нагрузилась вином, взяла 8 фаустов плодово–ягодного по рубль девяносто две и поехала домой. Назад он уже возвращался неспеша. Конец мечте...
Мать уже выпила уже одну бутылку 07, спала на полу, обмочилась. Он взял одну бутылку себе и сразу выпил. Опьянел. Рассердился. Пинком разбудил мать:
— Зачем взяла мои деньги?
— Пошел ты нахуй, — сказала пьяная мама, — кто ты такой, что бы задавать мне такие вопросы. Ты от немца зробленный.
Здесь Адольф замолчал.
— Ну, и что было дальше?
— Я яе забиу.
— Kaк убил?
— Бил, бил. Гляжу забил.
— A потом?
— Потом сеструха прыйшла, все увидела и говорит, что же ты нарабил. Ты ж матку забил. А я ей говорю: Пашла ты нахуй, кто ты такая, ты ж от немца зробленная. Тут она кинулася на меня со сваими кипцюрами и морду мне падрала. Но и я ей добра дал.
— Убил?
— Не. Вырвалась, убежала. Толька часы мне свои оставила. Электроника...
— Да, Адольф, интересную историю ты рассказал. Статья у тебя будет тяжелая: Убийство при отягчающих обстоятельствах 100 УК БССР пункт Е. С особой жестокостью.
— А ты откуда ведаешь?
— Я здесь уже скоро год как сижу. Знаешь сколько мимо меня таких как ты прошло.
— Сколько мне дадут?
— Статья до 15, дальше вышка. Вышку тебе по первому разу не дадут. Получишь лет 14 зоны усиленного режима.
— Да и х** с ним. Мне что в колхозе, что в этой усиленной зоне oдинаково...

Написал rabina1950 на microproza.d3.ru / комментировать