Новосибирцы на все лето смогут погрузиться в мир Валентина Серова – на самой глобальной за пределами двух столиц выставке великого художника. На ней нет самой знаменитой его картины, «Девочки с персиками», всем с детства известной по вклейкам в хрестоматию «Родная речь». Впрочем, смотрится это отнюдь не как изъян экспозиции, а как её изыск: взамен публика увидит неожиданного, небанального, нехрестоматийного Серова. Применительно к выставке «Валентин Серов. К 160-летию со дня рождения» определение «грандиозная» не будет излишне пафосным. Ибо ничего подобного за пределами Третьяковки и Русского музея в России давно не случалось – в Новосибирский государственный художественный музей доставили буквально энциклопедический объём серовских работ – из 13 музеев от Владивостока до Минска. Работает выставка с 4 июля по 12 октября. Абсолютный must see на лето и полтора месяца осени. Туристско-эстетский аттрактив для окрестных сибирских городов. А для региональных музеев это ещё и особый шанс на коллегиальный брендинг – возможность эффектно показать свои сокровища в одной компании с Третьяковской галереей и Русским музеем. Собственные серовские реликвии привезли музеи Екатеринбурга, Казани, обоих Новгородов (Нижнего и Великого), Иванова, Барнаула, Омска и Томска. Национальный художественный музей Республики Беларусь привёз картину, которая по славе могла бы быть соперницей «Девочке с персиками» – портрет молодой актрисы Ольги Томара. Вообще-то, в жизни, а не на ристалище художественной славы Ольга Томара приходилась маленькой Верочке с персикового портрета двоюродной сестрой – она тоже из рода Мамонтовых, дочь Фёдора Мамонтова, старшего брата знаменитого Саввы. А несклоняемая фамилия Томара – от мужа, русского грека. У этого большого и утонченно яркого портрета были все шансы войти в обойму самых знаменитых картин Серова. Для этого объективно всё имеется: и юное очарование модели, и эффектный размер, и тонкая роскошь цвета. И стерео-эффект, делающий картину окном в настоящий летний день – с его цветочным флёром, с ароматами разогретой солнцем листвы. И даже бронебойный мимими-фактор имеется – трогательная такса под скамейкой (Куда же сейчас без милоты-то?!) Но в вопросе славы любого арт-объекта география решает: малышка в розовой фланели обжилась в Третьяковке, а милая девушка с грустной таксой оказалась в концептуально крепком, но, скажем честно, не самом знаменитом за пределами Минска музее. Лето красное пышет факелом: чем замечателен июньский театральный фестиваль в Новосибирске? Впрочем, нарисованные люди, в отличие от живых, умеют ждать. И именно в Новосибирске прелестной Оле Мамонтовой-Томара, как говорится, воздалось и посчастливилось – на выставке в НГХМ этот портрет – один из титульных, «афишных» экспонатов. Доминанта, выделенная средствами экспозиционного дизайна. К слову, экспозиционная аранжировка картин, их эффектная локализация – одна из фишек нашего художественного музея. Это деликатное искусство тут отлично отточено. В Красноярске, в местном художественном музее эти же работы Серова были размещены теснее, в буквальном смысле толкаясь плечами (точнее, рамами). А специфика серовских картин как раз в том, что им не присущ экспозиционный коллективизм – при всей их узнаваемости, каждая конкретная работа обладает какой-то кошачьей самодостаточностью. Просит стенного простора. Без попадания соседей в своё визуальное поле. У портрета юной актрисы – даже своя стена-пилон с особой (смысловой!) колоризацией – в тональном диалоге с цветовым кодом картины. Не менее «гвоздевой» экспонат, чем портрет Ольги Томара – портрет А. В. Касьянова из Томского художественного музея – в совершенной иной, но тоже узнаваемо серовской манере. С эмоциональной до гротеска пластикой персонажа, со знаменитым жемчужно-серым фоном. С фоном, который у Серова – не просто ироничная игра с собственной фамилией (ну да, и это тоже!), а одна из его находок. Серый фоновый цвет у Серова чарующе сложный – дышащий, объёмный, зовущий всматриваться. И ещё об играх с фамилией: Серов умудрялся естественно вписать свой автограф даже в изломы луговых трав на офорте «Октябрь». 1 of 3 Офорты и другая графика – это тоже, кстати, приятная неожиданность для тех, кто привык считать Серова только супер-колористом. Он и монохром отлично умел укрощать. А совсем завораживающее зрелище – работы, которые находятся в межграничии живописи и графики, на стыке этих миров. Таких на вставке несколько. Для академистов подобное двоемирие было вызывающим хулиганством. Сейчас оторопь берёт, когда видишь темы и поводы пламенных холиваров девятнадцатого века. Тем не менее, так оно и обстояло – время было чопорное в церемониалах, но страстное во взглядах на искусство. В советских художественных школах для курса истории искусств была простая мнемотехническая схема – СССР. То есть, Стасов, Суриков, Серов, Репин. Владимир Васильевич Стасов – художественный и музыкальный критик, защитивший всю компанию гигантов живописи от обструкции академистов. Впрочем, никакими гигантами они тогда ещё не считались. А считались нахальной импрессионистской шпаной, которую с удовольствием загоняла под плинтус официозная богема из Императорской Академии художеств. С особым аппетитом их клевал Генрих Ипполитович Семирадский – мастер нарядно-театральных греко-римских сюжетов. Заговор против Девятой симфонии. Как ему поддаться, новосибирская версия Кстати, советское искусствоведение Семирадскому эту репрессивную старательность потом припомнило – и закатало его в толстый, аэродромный асфальт неизвестности аж до самых 1990-х. Аккуратно почитать Г. И. Семирадского дозволялось только в советской Польше – помогло его происхождение и необходимость иметь в ПНР своих классиков. В СССР же он был обнулён вместе с писательницей Лидией Чарской. Отлились академисту импрессионистские слёзки. Клевал Семирадский Серова, клевал. Но не осилил. И Серов был упорный, и Стасов крылом прикрыл. Благодарный Серов рисовал и Владимира Стасова, и его брата Дмитрия, юриста. Портрет последнего и на этой выставке имеется. Справедливости ради, стоит сказать, что Владимир Васильевич Стасов добрым Дедушкой Морозом отнюдь не был. Например, серовского друга Врубеля он в уютное гнездо защищаемых талантов не взял. Более того, он Врубеля терпеть не мог, считая эпатажным формалистом, «карнавальным сатаной». Врубель грустил – ну, обидное. Впрочем, Серов друга утонченно утешил. Причинил, так сказать, добро. И нанёс комплимент. В виде картины «Русалка». Картины, которая по манере и сюжету – именно комплиментарный оммаж к Врубелю, пасхалка. Очень по-врубелевски написано. Но с серовским подходом к стилю. А ещё это пасхкалка к «Тонущей Офелии» от прерафаэлита Джона Милле. И в технических аспектах тоже. Джон Милле мрачно прославился тем, что едва не угробил девушку-натурщицу, заставляя бедняжку часами позировать в холодной ванне (в холодной – чтоб оптика воды была натуральнее). Серов отличался почти такой же скрупулезностью. Но он хотя бы погружал под гладь воды, в пруд под ивами деревянный манекен с грузилом и гипсовую девичью голову – живые натурщицы не пострадали. Труды в пруду, во всяком случае, того стоили – получилось экспрессивно, мистично. Во вкусе тогдашней ар-нувошной моды на русалок, но без привкуса коммерческого китча. И правда: Суриков. Есть на что посмотреть, есть о чем вспомнить, есть о чем помолчать Репин же Серову приходился не просто другом, а ещё и учителем. Хотя возрастная дистанция у них была скорее не педагогическая, а в духе «мой младший брат-вундеркинд». Серов, и впрямь, был реальным вундеркиндом – в полном смысле этого понятия. Первая картина выставки – натюрморт «Карандаши и кисти в синей вазе». Натюрморт, нарисованный десятилетним Валей Серовым. Выбор натуры – вполне выдающий возраст, простодушно-малышовый. Но техника исполнения – удивительно уверенная для маленького мальчика. Впрочем, техник у стремительно взрослеющего Серова было множество – от совершенно шишкинской юношеской манеры до «мало-голландского» любования освещенным полумраком, от академической скрупулёзности до буйной импрессионистской пляски мазков. Если всмотреться в этот массив техник, стилей и манер, то без натяжки подумаешь, что по многогранности и осмысленной эмоциональности ближайший эквивалент Серова из мира прочих искусств – Пушкин Александр Сергеевич. Они с Серовым оба «наше всё». Люди-планеты. Люди-вселенные. Ну да, в этот раз без персиков. Ну, так ведь не персиками едиными…
