Стальное перо Магнитки

Славный город трудовой славы в преддверии Дня металлурга - знакового для Магнитки профессионального праздника - вспоминает не только тех, кто ковал меч Победы, восстанавливал страну из руин после Великой Отечественной войны и создавал её экономическую мощь в последующие десятилетия.

 Дух героического Магнитогорска закалялся и благодаря мастерам литературы, любившим свою малую родину и гордившимся ею.

Они умели облечь в слово то, что грело душу землякам. Стихи и проза, рождённые у подножия горы Магнитной, обладают особенной силой воздействия на читателя. Чувствуется в них правда жизни, терпкая и узнаваемая, как запах степной полыни на просторах Южного Урала. Литераторов Магнитки отличает причастность к братству по слову, где внешняя суровость сочеталась с открытостью и щедростью сердца. Вспомним два имени из числа тех, что золотом вписаны в летопись города.

 

Юрий Николаевич Костарев

(1941-2002) - российский поэт, журналист, лауреат литературного конкурса имени К. М. Нефедьева, автор трёх книг стихов.

 

* * *

Как мало жизни!

Я о том - как мало

Взаправду-то живёшь

в сумбуре дней:

То за тебя Госплан решал,

то - мама,

То Гней Помпей,

то Пупкин Евстигней.

Несёт тебя поток необоримо -

И ты гребёшь, гребёшь наискосок...

И всё-таки проскочишь

снова мимо

Причальных тёплых

выцветших досок.

А там - зеленоглазое сиянье

И ждущая касания рука...

Но - пустота меж вами.

Но - зиянье.

Лишь воздух. И вода. И облака.

Не прячусь за лирическим героем...

Ну сколько же третировать его?

Я стал недосягнувшим, я - изгоем

Из глаз твоих, из сердца твоего.

Лишь помню,

что не всё напрасно было,

Что лишь надеждой

и держался пульс...

Как долго сердце

то тепло хранило -

Зелёных глаз и недоступных уст!

Как жизнь длинна,

как счастье скоротечно,

Как сердце юное

божественно беспечно!

Рабочие стихи

Хочу обыденного счастья.

Кто предъявить мне вправе счёт,

Что я пока ещё не мастер -

Что в подмастерьях всё ещё?

 

Руками дельных подмастерьев

Кладут дома, растят сады.

В них не задумываясь верят:

Без них - как в жажду без воды,

Как в знойный день - без тихой тени,

Как в стужу - без огня в печи...

Я это с детства заучил -

Что мир стоит на подмастерьях.

Об этом твёрдо помню с детства,

Но знаю - и не со вчера:

Мир не стоит, мир - это действо!

И правят действо мастера.

Они вздохнут - и мир качнётся!

Они шагнут - и мир пошёл!

И раньше новый день начнётся,

И люди молвят: "Хорошо!"

Им - уважение по праву,

Они - опора из опор.

И только тенью чьей-то славы

Ты до каких же будешь пор?..

И значит, права нет на счастье,

Покуда не оплачен счёт?..

Я до сих пор ещё не мастер,

Я - в подмастерьях всё ещё.

А потом прилетит ветер

Я живу не в своё время.

И что делать теперь, кроме

Как нести до конца бремя

Тихой нежности в злом громе.

...А потом прилетит ветер-

И меня осенит словом,

И я стану душой светел,

Будет небо моим кровом.

...И ещё прилетит ветер,

И не станет меня, кроме

Возле мамы в фотоальбоме:

Где - на том ли, на этом свете?

Я живу не в своё время,

Но ведь вдета нога в стремя...

Ветер льнёт к моему изголовью.

Лишь бы с миром,

Лишь бы с любовью.

 

* * *

Идут сталевары на смену -

На смену уставшим идут.

Их ждут, как солдаты, наверно,

В бою подкрепления ждут.

Не всякий читатель и зритель

Способен представить подчас,

Что огненных лав повелитель

Ничуть не огромнее нас.

Он, если составить бы сводку

И среднюю цифру найти,

Имеет такую ж походку,

Как я, или он, или ты.

А в старой заветной шкатулке

Надёжно, у самого дна,

Хранит он - не для прогулки -

Медали и ордена.

Вот так же, как эти медали

Надеть лишний раз не спешит,

И гордость он прячет подале -

В заветные глуби души.

И только потом, провожая

Из цеха его насовсем

И "жизненный путь отражая".

Расскажут знакомые всем:

И сколько он лет проработал,

И сколько он стали сварил,

И скольким Героям завода

К вершинам он путь проторил.

А он, поразмяв утром руки,

В саду покопавшись слегка -

Средь белой бестрепетной вьюги

Всё ловит призывы гудка.

Он знает, что дел ещё много

До пор беззаботнейших нам...

Он просто спешит на подмогу

Уставшим своим сыновьям.

 

Виктор Михайлович Туманов (1938-2000) - российский писатель, поэт, журналист.

 

Нет, ты скажи мне, старуха, будет в нашей жизни такое время, что выйдешь ты на работу, часа три повкалываешь и пять часов после этого будешь за бригадиром или мастером бегать, ещё чтоб работой тебя завалил, а он тебе в ответ: «Иди-ка ты, Иванов, домой, – надоел, голова разболелась, ничего для тебя придумать не могу»? То-то! Сама знаешь, что не будет такого. Хватаем мы эту работу руками и зубами, а её впереди ещё на миллион лет. А хочется всю её до конца переделать так, чтобы сесть и сказать: баста! Небо я сделал, землю сотворил, цветы распустил, злаки выколосил, животных выпестовал, птиц петь научил, человека породил – пора и кваску попить. Так нет же, нет! Оглянуться не успеешь, как на пенсию провожают, а ты ещё и половины того, по чём руки зудели, не сделал. Без тебя комбинат расширяют, плотины строят, пятое, десятое, а ты уже – как лишняя спица в колесе... Даже думать о том времени страшно!

Тут ещё бригада в июльскую жару тает день ото дня: нет, чтобы подождать – в отпуск потянуло; кто ангину, чёрта бы ей в глотку, летом хватил; и как нарочно, из ГПТУ ребятишек не выпустили ещё с экзаменов... Вот и осталось всего работников четырнадцать плотников. А работы!..

За смену, сказали бригадиру, тепляк с одной стороны коксовой батареи разобрать и до последней щепки на трактора погрузить. Батарея новая, разогрелась, расширилась, двери железные, штук пятьдесят, на крючки вешать пора, а тепляк – помеха. Неделю строили мы эту сторону тепляка, стойки раскрепляли, потолок настилали, железом обшивали, и вот теперь, хоть оно ломать – не строить, за смену должны разобрать. Это с четырнадцатью-то человеками!

И вот ещё что скажу: когда бригада в полном составе, командовать ею легче. Дал каждому звену по участку – и справляется оно с работой двумя или тремя головами. А тут всего четырнадцать, каждый – сам себе звено. Взять хоть нашего Чёрного, как раз на его звеньевого ангина-то и нашла. Что с этим Чёрным без его звеньевого делать? А упрямый... Говоришь ему: так вот надо, а он по-своему, пока сам не увидит, что полсмены зазря на щепки извёл.

И находятся ж мученики командовать всеми! Анатолий, к примеру... Чем не бригадир? Видит, что можем не справиться, уши топориком держит, из разговоров наших выуживает – путное кто предложит. Алексей у нас – молодая, но разумная голова, давно бы пятый разряд ему иметь пора, а он всё не хочет, по четвёртому всё... Алексей этот и говорит: железо с крыши сорвать, прогоны, что стойки соединяют, распилить и по частям тепляк весь верёвкой свалить. Анатолию и слушать дальше ни к чему, смотался из будки, минут через пять кричит:

– Выходи на работу!

Глядим: верёвка уже принесена, белая, новая, только что со склада. Подходим к тепляку, а нам от ворот поворот. Начальство с коксохима нашему мастеру втолковывает, что тепляк пока разбирать нельзя: загазованность. Позвал нашего прораба. И прорабу коксохимического начальства такой же ответ. Прораб привёл нашего главного. И тоже никакого толку. Подвёл тогда главный инженер к коксохимикам начальника управления. Поговорили начальники между собой – и такое же решение: часа два ждать придётся. Два часа рабочего времени носом груши околачивать! Трактора тарахтят, мы стоим. Коксохимики по батареям лазают, один понизу ходит, в рупор спрашивает: газ, воздух. Сверху крик: готов! Чего «готов» – не нашего ума дело: стой жди. Да что мы, анекдоты сюда пришли точить?

Спишь, что ли, старуха? Слышь, ветер какой поднялся, к дождю, должно быть. Встань, окно затвори, как бы стёкла не выбил... Во, так и языку теплее. Ночь долгая – не торопи…

Видит Анатолий, что скучными мы становимся, отвёл в сторону мастера, пошушукался с ним. Вернулся, дал команду: айда за мной! Нашёл-таки чем занять. Две машины бетону в другом управлении выклянчил. Мы этот бетон носилками... и куда следует уложили. А уж вечереть стало, животы про ужин напомнили. Глянули мы на батарею: – Газ! Воздух! Готов! – кричат ещё. Поужинали. Прислушались – крику нет. И все наши командующие уже на нас ворчат: что, дескать, мешкаете. Полезли мы наверх, железо с крыши мигом сбросили. Прораб рукой нам машет: трактора простаивают. Успеют, отвечаем. Анатолий с Алексеем уже верёвку привязывают за верхний прогон. Кто пилит этот прогон на части, кто ниже спустился другие прогоны перепиливать. Чёрный на землю слез, за верёвку тянуть, – не любит он высоты. Гляжу, и главный инженер за верёвку с ним уцепился. Рванули они – ни с места тепляк, даром, что на части или, по-учёному говоря, на секции распилен. Вразумило тогда Гришку-тракториста трактор к ним подогнать. Привязали верёвку к трактору, натянулась она как струна, дёрнулся трактор – верёвка лопнула. Кинулся мастер вовнутрь тепляка – нашёл прогон. Перепилили, связали верёвку, опять трактором дёрнули. И пошло-поехало; пыль, треск, верёвку подавать не успевали. Слезли мы все на землю и с пылу, с жару накидали первый трактор досками! Отправили. И тут-то почувствовали, что выдохлись. Сели передохнуть. А начальник управления другой трактор подгоняет. Быстрей, говорит, ребята, надо.

– А чего ему надо? – спрашивает Алексей. – Работу организовал, нечего больше около нас крутиться, сами знаем, что надо.

Минут пятнадцать мы отдыхали. Понял начальник, что промахнулся, и отошёл от нас к кучке, где стояли мастер и прораб с главным инженером. Снова принялись за работу. Но не простил Алексей начальнику последнего понукания, подбил Чёрного подойти к командирской кучке. А Чёрному что, он со своей придурью и к управляющему трестом попрётся.

– Александр Александрович, – негромко так, но внятливо говорит Чёрный. – Может, займёте на пару бутылочек? С устатку бы не мешало.

– А где ты, Чёрный, найдёшь на комбинате? – не поняв подвоха, начальник спрашивает.

– Я и за проходную сбегаю.

– Нету у меня с собой, – отвечает Александр Александрович.

– А я думал, есть, – говорит Чёрный. – Раньше, я в книжках читал, если люди работают, а человек иной, вроде вас, в стороне землю топчет, словно купец какой, то обязательно на водку даёт.

– Чёрный, туды-ттвою, иди железо грузить! – кричу, чтоб выручить Александра Александровича из неловкости. Совсем ни к чему подбил на этакое Алексей Чёрного. Отработало начальство первую смену и на вторую осталось – ценить это надо, а не зубоскальством тешиться. Ну, сама посуди, старуха, этот Чёрный без году неделя как в бригаде, а туда же, насмешничать. Не видел небось, как в трудную пору тот же начальник по целой смене был такелажником, как рабочий простой. И то бы Чёрному в разум взять: работали мы слаженно, дружно, куда им, начальству, в наш круг затёсываться, стеснять нас только. И, кроме того, мы в рабочей одежде, а они-то ведь в этих же костюмах, небось, и дома ходят. А попробуй запачканное-то отмой, сама, чать, знаешь...

И стал мне Чёрный с той поры противен. Лучше бы он из бригады ушёл. Пусть хоть на всю жизнь нас в бригаде тринадцать останется, а по таким нечего плакать.

К двенадцати мы закончили работу, да с той стороны батареи тоже тепляк две другие бригады раскидывали. Попозже чуть нашего кончили. Жаль, конечно, что не вся наша бригада в сборе была, не видать бы им второй стороны тепляка как своих ушей. Да теперь уж ничего не попишешь: работа сделана. Уж никто не вспомнит, что окружал батарею тепляк. Стоит она теперь красивая, движутся вдоль неё коксовыталкиватели, и полыхает она огнями. И всегда вот так! Сделал что-то – другие твоим трудом пользуются, а тебе новое начинать. Это ведь только в сказке сказывается: баба у разбитого корыта. А мы если разбираем одно старое, так на другой же день новое делаем…

Слышь, а будильник-то завела? И не заводи. Утро, кажись. Добрая беседа ночи стоит.