Ночччь

Татьяна Щербина - российский поэт, прозаик, эссеист, переводчик

Не припомню такого количества великолепных аналитических, дескриптивных, прогностических статей, касающихся последствий революции-2014 в России. Читая каждый следующий текст, тем не менее, ловлю себя на ощущении, что это еще одно описание тупика. Для того чтоб мысль двигалась дальше, стена, в которую она упирается, должна содрогнуться и пасть. Пока же лидирующий жанр — сценарии будущего. У всех повторяются три-четыре вариации. А в описании настенных росписей наблюдатели сходятся в том, что такие орнаменты уже были (граффити бесконечных запретительных законов, история наизнанку и кадило в качестве дымовой завесы) и что все это прежде плохо кончалось, история ничему не учит, а стена хоть и заимствованная, отчего кажется бутафорской, от этого не менее страшно. Но хуже стены, у которой все толпятся с фонариками, пытаясь вычитать в письменах будущее — ночь. Ничего толком не видно, отовсюду слышится улюлюканье нечисти (типа «третья мировая война лучше, чем перестройка-2»), и рассвет не брезжит даже на самом отдаленном горизонте. Страшно, что ночь может никогда не кончиться и под ее покровом человечество исчезнет. Бесы кричат, что хотят войны и что у каждого из них по ядерной боеголовке под мышкой. Оптимисты считают, что это не более чем торг, в котором бесы мира меряются друг перед другом своим хоррор-арсеналом. А поскольку ночь затянулась, то они никак не уберутся обратно под свои коряги.

Если бы ночь, которая никак не разрешится утром, стояла над одной Россией, а вокруг щебетали птицы, то это значило бы, что Россия накрылась колпаком (медным тазом) и скоро под ним задохнется, а при попытке подгрести под колпак соседей получит удар кувалдой. Но в том-то и дело, что «мутно небо, ночь мутна» практически везде. Существенная разница в том, что ситуация в России действительно повторная, повторяющаяся периодически и усугубленная тем, что джинн по имени Шариков век назад был выпущен, и просто так его обратно не затолкаешь. В России не происходит ничего нового, джинн своими старыми клыками-граблями расчесывает ей голову до крови, мозги уже утекают, а оставшаяся кость («голова — это кость, в ней нечему болеть», авторства цитаты не помню) хоть и потрухлявела, но все еще крепка, и танки наши быстры.

Старая ситуация кажется безвыходной именно по старости. Пробовали так и сяк, и все пыхтит над головой джинн со своими граблями. Суд над преступлениями советского режима, люстрация, Реформация и реформы государственного устройства — рецепт как бы есть, а лекарства в аптеке нет. Так что ночь, улица, фонарь, аптека, живи еще хоть четверть века. В Европе же безысходная ночь — новая, прежде были другие.

Одна нерешаемая проблема — поток мигрантов из Ливии, Сирии, Ирака, прибывающий в основном в Италию. Маттео Ренци пригрозил, что выдаст всем прибывшим по транзитному документу, чтоб они распространились по Европе, поскольку Италия превращается в сплошной лагерь беженцев. Франция изгоняет проникающих на ее территорию нелегалов, среди которых — инфекционные больные, но изгнать трудно: назад не берут, куда депортировать — неизвестно, количества угрожающие — более 50 тысяч приплыли к итальянским берегам за пять месяцев этого года. Около тысячи погибли неподалеку от итальянской суши, и море стало европейским кладбищем. Вариантов всего два: либо отгонять, то есть топить беженцев, либо принимать: кормить, селить, лечить, обучать языку, трудоустраивать, а ресурсов не хватает даже на собственных граждан. Во Франции безработица растет на 20–30 тысяч человек каждый месяц (26 500 безработных прибавилось в апреле), греческая казна и вовсе пуста, а без работы — половина населения. Острова Кос и Лесбос, как и итальянская Лампедуза, превратились в лагеря нелегальных мигрантов. Поскольку оба варианта ответа Европы на этот вызов неприемлемы, положение можно считать безнадежным. Уже поговаривают о восстановлении внутриевропейских границ и пересмотре шенгенских соглашений.

Вторая безвыходная ситуация — Исламское государство, джихадисты. Франция заявила о том, что атаки смертников весьма вероятны на ее территории, поскольку 1700 джихадистов, граждан Франции, съездили «на обучение», и теперь возвращаются именно с этими целями. Не впускать в страну собственных граждан? Тех, кто прибывает из Сирии, Ливии, Йемена, а далее практически везде, поскольку мало ли какими путями они могут прибыть? Не годится. Недавно был случай: в маленьком французском городке обнаружили молодую женщину, застреленную ночью в собственной машине. Рано утром студент обратился в больницу по поводу ранения в ногу, объяснив, что на него ночью напали. К счастью, все быстро выяснилось: студент-алжирец хотел завладеть машиной приехавшей сюда из другого города женщины, чтобы взорвать две церкви. У него в телефоне нашли смс-переписку с Сирией, где его торопили с осуществлением этого теракта. Взяли всю группу, с удивлением: обычные студенты. В ногу убийца ранил себя сам, поскольку женщина в машине сопротивлялась и, убивая ее, он случайно подстрелил и себя. Это был шестой теракт, предотвращенный с начала года. Два были осуществлены.

Исламисты распространяются повсюду, способов борьбы с ними нет. Бомбить ИГ в Ираке — это как бросать горящие спички в муравейник. Часть прирожденных убийц погибнет, но мобильным группам джихадистов это нисколько не помешает. Источники их дохода — захваченные нефтяные терминалы и оружие, наркоторговля — не иссякнут, у них есть и внешние спонсоры, которые ради всемирного халифата, перестающего быть утопией, денег не жалеют. Пока дороги нефть и наркотики, а жадные государства (не будем ни на кого показывать пальцем) готовы продавать оружие хоть черту лысому, джихадистам беспокоится не о чем. Тотальная слежка — единственный пока ответ со стороны обороняющихся. То есть никакой прайваси, Оруэлл тоже перестал быть (анти)утопией. Конечно, сами виноваты: не надо было лезть в Афганистан, Ирак, Ливию, Сирию, но расплачиваются за это, как водится, все, и цивилизация в целом сегодня под угрозой куда большей, чем была в XX веке.

Красная и коричневая чума, с которыми, казалось, было покончено, возрождаются сегодня не в качестве красно-коричневой идеологии «светлого будущего», а по вынужденности. В России — миллиарды, добытые из власти и разбросанные по свету, вынуждают своих владельцев оставаться на занятых позициях. В кризис же всегда вспоминают, что капиталы получены «преступным путем» и их надо конфисковать, долгов не отдавать и что-нибудь громко требовать. А народ вдохновляется телевизором, в котором «мы всех победим». Трихомудия спокойной жизни, когда сидишь и починяешь примус: то всемирную сеть создашь, то ЦЕРН построишь или с исторических памятников пыль сдуваешь — это не по-нашему. По-нашему — воевать, о чем говорят и клирики РПЦ МП: «Мир долгим не бывает. Мир сейчас долгим, слава Богу, не будет. Общество, в котором слишком много сытой и спокойной, комфортной жизни, — это общество, оставленное Богом» (протоиерей Вс. Чаплин). Ну да, начиная с 1914 года в России не было десятилетия, когда бы она не воевала.

Закон о праве на забвение, который сейчас принимается в Госдуме, интересен своим названием. ИГИЛ разгромил памятники культуры, в том числе входящие в мировое наследие ЮНЕСКО. Но для джихадистов это право на забвение «чуждых» ценностей. В России с архитектурным наследием тоже поступали и отчасти продолжают поступать подобным образом. Если советская власть громила церкви, то постсоветская ценность — «срубить бабла» — сносила исторические здания не по злобе, а просто чтоб построить на их месте торговый центр. История в России (и это отличает ее от Европы) — то, что хочется забыть. Во Франции есть музей инквизиции, французы каждому из своих королей до сих пор предъявляют счет, а у нас — когда опускается ночь — всё стараются подчистить, подтасовать: музей ГУЛага закрыли, да и не было ничего такого. И ЮКОС мы не отжимали, не за что и платить, и Магницкого не убивали, а нам «список», в ответ на который мы издали «закон подлецов». «Мы» — это не мы с вами, разумеется, а всегдашние «они», хозяева страны, в которой ночь устраивает нас больше, чем день: ночью нас не видно хозяевам, что является залогом нашего выживания, а нам не видно неприглядной картины бытия. В 90-е годы был день, и картина — «бандитский Петербург» в масштабах страны — не понравилась. Слава Богу, что власть его приватизировала и локализовала, а идти за собой на новые подвиги позвала лишь в 2014-м. Еще и отказаться можно, «при Сталине вы бы поговорили тут», — так сегодня стыдят мирных граждан, которые не «колеблются вместе с линией партии».

Война — проверенный инструмент разрешения безвыходных ситуаций. В Европе к нынешней ночной панике привела коррупция, безответственная политика, и красно- (Ципрас) коричневой (Ле Пен) светомаскировкой в каждой стране по-своему пытаются разогнать ночь. Изабелла Католическая в свое время нашла выход и для страны, и для себя лично при помощи одного козыря: все подданные должны были стать католиками. Мавры и евреи, не перешедшие в католичество, были изгнаны из страны. Сейчас, если бы Италия или Франция и захотели прибегнуть к подобному трюку, у них в рукаве нет козыря: свобода вероисповедания, права человека стали основой европейской жизни, а законы, на которых зиждилось послевоенное устройство, ни беженцам, ни джихадистам не писаны.

В России к методологии Изабеллы Католической как раз пытаются прибегнуть, загнав всех либо в православие, либо в ислам, но вместо прославившего Изабеллу Колумба тут одни страждущие «закрыть Америку», а не открыть. В самой же Америке — тревожные звоночки: третий Буш метит в президенты, и второй (вторая) Клинтон — никакой свежей демократической крови, закукливание.

Долгая ночь напоминает один эпизод греческой истории, описанный Гомером и Еврипидом. Корабли со всей Эллады (Мандельштам осилил в «Илиаде» только половину списка, так их много) собрались в самом узком месте Эгейского моря, на Эврипе, чтоб двинуться в поход на Трою. Здесь сильные ветры и сильное течение, поскольку море зажато между Аттикой и Эвбеей, и парусники должны были быстро достичь Трои, но произошло непредвиденное: штиль и застывший воздух. Воины в ожидании разлагаются на берегу, теряют боевой настрой, и тут выясняется, что это проделки богини Артемиды, которая требует жертвы. В жертву надо принести самое дорогое. И предводитель войска Агамемнон, скрепя сердце, отдает на заклание свою дочь Ифигению («Ифигения в Авлиде»). Другое дело, что Артемида заменила девушку овечкой, а саму Ифигению отправила в Крым, в Тавриду, жрицей в свое святилище. Там задачей жрицы было топить всех, кто попытается ступить на полуостров. Отгонять чужих, чтоб были только свои. У Тавриды вообще мрачноватая история, если б кто ее знал, проявил бы осторожность.

Теперь без жертвы тоже не обойтись, ночь стоит как вкопанная. И опять же, отдать придется самое дорогое. Безвыходная ситуация по-другому не решается. Если в случае с древнегреческими кораблями катастрофическое безветрие выражало неодобрение идеи нападения на Трою, то и у войны был свой резон: не крал бы Парис Елену, и все было бы как прежде. Но — украл, война, от Трои осталось мокрое место, от самого Агамемнона тоже, и род его прервался. Тут же еще — у каждого была своя «карма», и Троянская война оказалась просто завершающим этапом длинной истории.

Недавно я прочла, как расстреляли в 1937 году философа Густава Шпета [1]. Сначала сослали на пять лет за составление русско-немецкого словаря, а потом расстреляли за то, что переводил (хоть и по заказу издательства) «Феноменологию духа» Гегеля. «Заговор против советской власти», «шпион» — так звучало обвинение на самом деле, — потому что профессор, из «бывших», немцев переводит, сам немец. Этого было достаточно. Но поразительно, что обвинение было тайным, семье не говорили, где он и что с ним, принимали передачи в два лагеря — родные предполагали, что он в одном из двух и еще десять лет надеялись, что Шпет жив. На запросы о судьбе мужа жена ответов не получала, на письмо с просьбой о снисхождении, подписанное самими знаменитыми людьми того времени, ответили «отказать». Впервые семья получила официальный ответ в 1968 году (спустя 31 год): что Шпет умер в лагере от воспаления легких. И это была ложь. Правда узналась только в 1989 году, через 52 года, когда ученые получили доступ к некоторым архивам и там случайно наткнулись на дело Шпета. Государство — не бандит с большой дороги — казнит и скрывает это! Не одного Шпета — миллионы. Это ли не тяжелейшая карма? И ведь все продолжается на наших глазах: тонкой струйкой, правда.

Безвыходная ситуация — это всегда завершение долгого процесса, а не вдруг сваливающаяся на голову напасть. Голову расчесывают граблями выпущенные джинны, а боги, хоть Единый Бог, хоть олимпийские, всегда требуют одного: отдай самое дорогое. Неслучайно и Путин так напирает в последние годы на «сакральную жертву»: только почему-то политикам кажется, что это им должны приносить жертвы, будто они и есть божества, но все обстоит ровно наоборот.

Нынешняя ночь пока никак не названа, были Варфоломеевская, Хрустальная, Ночь длинных ножей, Ночь перед Рождеством, Ночь Ивана Купалы, Тиха украинская ночь, Темная ночь — все отчасти напоминает нынешнюю, черную и вязкую, как нефть.

Примечание

1. Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх. АСТ, Corpus, 2014.

Гефтер