Даль прошлого и будущего
Накануне 70-летия Великой Победы, в драмтеатре им. А.С. Пушкина состоялась премьера спектакля "Мой бедный Марат" по пьесе Алексея Арбузова.
Режиссером драмы в двух действиях выступила заслуженная артистка РФ Надежда Лаврова. Художником-постановщиком стал Алексей Вотяков, художником по костюмам - Гульнур Хибатуллина.
Для нас война - нечто неведомое, грозно-незнакомое, страшное и далекое, как кадры кинохроник. Для военного поколения она была жизнью и домом, пусть и разрушенным, продуваемым всеми ветрами. Все помнящие текст "Мой бедный Марат", наверное, согласятся, он уютнее, теплее, "домашнее", чем спектакль. Пьеса Алексея Арбузова наполнена лирическим обаянием, высокими всплесками чувств, поэтическими преувеличениями, светом. Она словно и не про войну вовсе, а про любовь, про добровольную потерю и мучительное обретение счастья. Камерная интонация текста ломается в спектакле почти сразу исцарапанным задником, резкой партитурой световых переходов. Площадка сцены пугающе лаконична: непроницаемые окна-кресты, убитая стена, раненый пол. Пронзительный контраст огромности стены, окон, пола и малости мирка-убежища детей. Режиссёр Надежда Лаврова резко сталкивает несводимое, как вой сирены и запах сирени: войну и мир, живое и мертвое, черные тени и тихий свет, публицистичность и взволнованную лиричность, иронию и патетику. Спектакль создавался к 70-летию победы. Видимо, была задача вывести на первый план и укрупнить войну, вписать любовный треугольник в общечеловеческую трагедию. Однако величие истории врывается в трогательность судеб блокадных детей несколько прямолинейно. Задник сцены являет хроникальные видеовставки - ожившие панорамы города, картины блокады. Делает ли это характеры эквивалентными величию событий? Делает ли это спектакль динамичнее, а переживание происходящего острее?
Еще один вопрос. Текст "Мой бедный Марат" - шедевр советской сцены, в котором в чистоте и первозданности сохранился воздух времени. Сохранился неприкосновенно чистым, светлым, теплым. Время это в арбузовской пьесе - оттепельные дни, глядящиеся, как в зеркало, в великую эпоху войны и победы и до боли не узнающие себя в ней. Вот почему первая реакция после просмотра спектакля в драмтеатре - поспорить с режиссерским решением убрать третью часть, в которой изображен конец 1959 года, начало оттепели, счастливый поворот жизни героев, шагнувших из лжи навстречу правде своих чувств, желаний и дел. Можно ли вырезать разгар оттепели в пьесе, которая ею дышит? Ведь у Арбузова - с первых страниц - живет именно человек шестидесятых - мечтатель, а не мыслитель, Дон Кихот, а не Гамлет, романтик, а не прагматик, Лика и Марат.
Впрочем, если искренне вчувствоваться и всмотреться, тоска по романтическому оттепельному времени с лихвой разлита в спектакле, особенно в волнующем, стремительно летящем вместе со сценой финальном стихотворении Леонидика (фрагмент текста М. Дудина "Идет весна весенним Ленинградом"). Медленный рост напряженности действия - и вдруг неожиданный финальный обрыв, совпавший с кульминацией. Горячие стихи - в уши нашему времени, считающему рифмовку слов каким-то дон-кихотством, пусть и благородным, но смешным, ни к чему реальному, ощутимому не ведущим занятием. Стихи тех лет, когда люди сами были стихами, добрыми, откровенными, как честное слово, и, как мечта, витающими в облаках. В пьесе Арбузова не приводятся строки Леонидика, упоминается лишь то, что он пишет, изредка издавая книги. В спектакле они спонтанно и внезапно прорываются, как оттепельная вода сквозь лед, через все страхи, недомолвки, трусливые жесты и нерешительные слова героев, в какой-то момент запретивших себе быть счастливыми…
Мне кажется, что Арбузов в "Марате" более всего стремился дать рецепт того, как современнику остаться собой, настоящим, не отрекаясь от счастья ("Даже за день до смерти не поздно начать жизнь сначала"). Вот зачем ему понадобилось честное и прямое зеркало - военная эпоха, обнажавшая суть вещей, будившая идеальные устремления и помыслы. Драматург уверен: только счастливый человек имеет право на звание человека. Ведь быть несчастным поколению 40-х запретила война, вернее, все отдавшие свое право жить и быть счастливым тем, кто не был убит, замучен, сожжен, взорван... Воспоминание о войне в кино, театре, литературе оттепельных лет нередко становилось поводом испытать вину за половинчатое, скучное существование перед подарившими жизнь своей гибелью. Впрочем, к этому герои приходят лишь разменяв четвертый десяток, и не в этом спектакле.
В спектакле же они - дети. Дети войны. Как же это страшно звучит. Им досталось время, каждый день учившее черствости: страдать, болеть, чувствовать так, чтобы другие не заметили (рефрен пьесы - слова Марата, прячущие любовь: "Я бы тебе сказал, но я не скажу"). Время, в котором счастье было непозволительным и неестественным, как весна в блокаду. Счастьем этим непременно надо было пожертвовать, или хоть отгородиться, спрятаться от него за иронию ли, мужество ли... Но героизм на войне вдруг оборачивается трусостью в мирное время. Трусостью счастья, которое для искалеченного поколения долго было немыслимой роскошью - посылкой с едой в блокаду. Однако счастье не посылка, им невозможно облагодетельствовать, накормить, залечить чьи-то раны. Оно не предмет благотворительности, его нельзя просто так взять и отдать, как милость, калеке, который просит чужого.
В финале второй (последней) части спектакля герои совершают роковую ошибку, которая может показаться кому-то и капризом, и вздорной ревностью, и надуманной обидой. Но логика этой ошибки железная. Марат и Лика любят друг друга и все же расстаются ради Леонидика, потерявшего руку на войне, а чуть раньше утратившего любовь матери, семейное тепло. В исходной точке их ложного выбора (пожертвовать любовью, принять эту жертву) таится правдивое, красивое, доброе. Поколение 40-х, поколение поступка, подвига, жертвы, с войной впитало все это - отдавать слабому, помогать ближнему и дальнему, прикрывать собой того, кто ранен, жить не для себя. "Марик…Это ужасно, столько горя вокруг - а мы…". "Человек должен всегда всем жертвовать для другого". Это реплики Лики. Но когда наступил мир, стоит ли лишать себя счастья, жизни, любви? Можно ли просто взять и разрешить себе быть счастливым? Ответить "да" - совершить "подвиг" по отношению к себе самому, а ведь на войне было так очевидно, что во имя себя подвигов не бывает.
"Мой бедный Марат" - актерский спектакль, где режиссер мыслит и действует вместе с актерами, а не через актеров. Потому ансамбль сложился. Получился живым и честным маленький групповой портрет людей легендарной обороны - обыкновенных защитников города, вчерашних ленинградских школьников. Общим в игре Ю.Замилевой (Лика), Д.Газизуллина (Марат), И.Погорелова (Леонидик) стал наив постановок 30-50-х: глаза сияют, на лицах блуждает улыбка, движения порывисты. Ритм игры тоже общий - напряженный, стремительный, резкий, угловатый. Молодые актеры все время работают на подъеме небудничных состояний: страх и смятение, решимость и бесстрашие, жертва и подвиг. Пожалуй, более всех сосредоточенно, продуманно (видна логическая природа таланта Ивана Погорелова) сыгран Леонидик - самозванец счастья, непрошенный гость чужой любви, требующий жертв. Он человек с ущербленной душой, угловатый, с трещинами в сознании, по природе менее крепкий, твердый и цельный, чем Марат и Лика. Можно поспорить о его типажной достоверности. Иван Погорелов чаще подчеркивает в Леонидике слабость и обиженность, а не глубину, тонкость, ранимость. Откуда тогда потом - в третьей части - он достанет духовную силу отказаться от того, чем дорожит больше всего, вернуть "посылку" - чужое счастье?
Образ Лики нарисован Юлией Замилевой повышенной горячностью, импульсивностью. Актриса делает свою героиню беспокойной, неуравновешенной, ее тревожный романтизм заражает. В девочке есть что-то мальчишеское: юная скованность, несмотря на экзальтацию, мечтательность и задиристость, резкая прямолинейность. Она не стыдится и не скрывает смешных черточек своей героини и более всех тут напоминает молодых героев старых фильмов - наивных, чистых, цельных.
Марат (Даниил Газизуллин) - кладезь контрастов. "Бедный", но герой, "мальчик", но мужчина, горячий, но сам себя остужающий. Актером точно восприняты ремарки пьесы, подсказывающие, какой Марат: "Не то робко, не то нагло", "с веселой яростью". На протяжении всего спектакля Марат ведет тему силы, дерзости, вызова, активного действия, уверенности в своей правоте. При этом он внешне сдержан, даже угрюм. Видно, что Даниилу пришлось гасить взрывчатость таланта и искрометность обаяния, чтобы показать сосредоточенность, внутреннюю собранность и в то же время сильнейшую душевную боль ребенка, который принуждает себя быть не просто мужчиной, но героем во всем и до конца (отчаянная жажда подвига - рассказ о плененном парашютисте). В его угловатом офицере из второй части спектакля много юношески непосредственного, неустоявшегося. Наряду с этими качествами Д. Газизуллину удается передать внутреннюю значительность своего героя - честность, одаренность добротой, бескорыстие.
Ершистые, ироничные, прячущие детскость под броней взрослости герои спектакля - обломки до боли незнакомого прошлого, времен, когда возможны были великие иллюзии и жертвы. Если А. Арбузов строит мосты между 40-ми и 60-ми, эпохой войны и эпохой оттепели, Н. Лаврова, осознанно или нет, строит мосты между экзальтированным, просветленным, по-хорошему наивным временем 60-х и нашим. В финале сцена летит в даль прошлого и будущего вместе со зрителем, летит по кругу, словно возвращая не только героев, но и нас нам самим. Тех нас, какими мы могли бы быть, если бы не боялись любви и счастья, не боялись верить в "начать сначала", в неминуемость весны, в "весенний ветер", который обязательно развеет пепел отчаяния и боли, как в стихотворении Дудина. Правда, для меня спектакль закончился не восклицательным знаком дудинских строк, а вопросом. Немыслимо чистая духовная энергия героев "Марата" иссякла, оставшись в прошлом, или когда-нибудь каким-то чудом включится в наше время, оживит его?