10-ЛЕТНЯЯ ВОЙНА ЗА ДУНАЕМ. Императрицам тоже очень хочется

Отставной мудрец говорил, что счастье как вешнее вёдро.

Ненадежна внутренняя благодать, ведь сейчас над тобою солнышко, а завтра, глядь, уже и хмурь над головою.

В середине 80-х у Константинополя вновь забряцало оружием. Заявление смелое решилась кинуть Порта. Такова она. Впрочем и в России были набраны тысячи рекрутов, созданы десятки новых полков. Но солдат не солдат без корма и одежды.

По сусекам всего даже не наскребешь.

Вся надежда была на нищие деревни, где и без того не затихал ропот.

Когда Потемкин занялся своим южным уголком, заселяя туда людей, он уверял, что хлеб оттуда пойдет нескончаемыми обозами.

Земли те давно уже заселены, а страна так и не получила тех обозов. Вернее, Новороссийская губерния.

Екатерина обещала лично разобраться в причинах тех трудностей, в которых увязла вся империя, а потом доложить правительственному сенату выбранную линию дальнейших действий! Ею!

И вдруг, если что-то кому-то и сказав, то самым близким, она, бросив все дела, уехала в Царское Село и в столице не появлялась!

Сенат встревожился, ибо он оказался один, что было непривычно (такого раньше никогда не случалось), а то и вовсе страшно.

Фельдмаршал граф Чернышев помчался в Царское Село.

За разъяснениями он обратился к камергеру ее величества графу Шереметеву: что с ней и что вообще происходит. В ответ граф только удивился.

Продолжительное горе было у государыни. Красные пятна покрыли генерала Ланского. Но Чернышев не стал уточнять диагноз и поехал обратно.

Он примыкал к тем окружавшим государыню сановникам, которые знали, что значит для нее Ланской. Ланской был из последних ее любовников (к тому же, самым молодым), можетбыть, наиболее обожаемым.

Красивый, кроткий, вежливый в обращении, избегавший как высокомерия и бахвальства, так и вмешиваний в политику, да государыня и не требовала от него этого. Он царил в других местах, но государством управляли без него!

Не политические, а любовные его таланты нужны были ей.

Чернышев видел, как она пугалась приближающейся и старости, и ничуть не удивился ее бешеному порыву броситься в распростертые объятия, чтобы хоть на какое-то время испытать иллюзию молодости.

Никто, кроме него. Все остальные удивлялись сроку в 4 года, в который она смогла удержать его подле себя. 4 года обнаглевшая жадность впитывала его молодость.

Генералу, наконец, стало «совсем невмочь», может быть потому, что отдал все свое «здоровье» в этих «кущах», может оттого, что крылись за этим другие тайны.

Чернышева не удивило и это «совсем невмочь».

В последнее время он, боясь потерять то, что давало ему положение любовника, вместе с болезнью начал подрывать свое здоровье искусственными возбуждающими средствами. И, наконец, наступил момент, когда он уже не смог самостоятельно подняться с постели. Та болезнь заставила государыню немедленно послать в Петербург за доктором.

Тот приехал, пользуясь особым разрешением государыни, ее «личным транспортом». Приднестровскую «медицину» этот немец по имени Вейкард демонстрировал грубо, руками мясника, совсем не соблюдая деликатного обращения. В изголовье «больничной» кровати Екатерина с беспокойством смотрела, как этот доктор неуклюже задирал несчастному рубаху, как прикладывал к его белой спине свое лохматое ухо с выступавшими из него жесткими белыми волосками, как он долго слушал и потом тяжко вздыхал.

Побелевшими устами она спросила этого «мессию» «что с ним теперь будет», выпрашивая умоляющими глазами успокаивающий вердикт.

По ответу можно было только понять, что это «злокачественная лихорадка, ваше величество», настолько безэмоционально то было сказано. Этот доктор, брезгливо вытирая свои «чудодейственные длани», проявлял потрясающий для такого времени «пофигизм».

Единственное добавление было в духе того, что он умрет, – болезнь эта, к сожалению, неизлечима.

Екатерина направила на доктора взбешенный взгляд, затем посмотрела на притихшего больного, который вместе с ней слышал страшный приговор. В ее взгляде не было страха, но было возмущение и требование, чтобы доктор, делая свою работу, оставил свои неуместные шуточки: «Дай мне побыть еще с больным… и потом я удалюсь вместе с тобой. Их, этих больных, я не боюсь!» Эти слова услышал один только Бог, а врач, сделав паузу, решил как-то «смыть свой грех». Сегодня медицина была бессильна. Впрочем, тут был целый батальон комнат, и он надеялся остановиться в одной из них, чтобы быть тут до самого конца.

Мол, если нужна будет информация какая-нито, то вызовете. С этими словами он закрыл свой ящичек, который был уже не нужен, и вышел из опочивальни. Романова осталась сидеть в изголовье постели, прислушиваясь к неровному дыханию больного.

Она увидела, что он уже заснул, поправила на нем одеяло и вышла в приемную к доктору, чтобы начать «распутывать гордиев узел смерти».

В приемной доктора не оказалось, а информационные обязанности взяли на себя секретарь Храповицкий и дежурный генерал-адъютант:

«В срочном порядке имеется доклад к вам. Собран весь совет. На мне лежит обязанность от сената доложить вам об этом, государыня. Но меня просили доложить…» — начал было оправдываться генерал и тут же замолчал, поняв, наконец, что и в самом деле поступил не так, как следовало бы.

«В ближайшее время Ланской умрет на моих руках, но до тех пор я не отойду от него. По фаворите в Петербурге будут скучать, пожелают ему «места в царстве на небесах», все-таки хороший это был человек. А потом, поохав, стали ждать появления на сцене нового фаворита: «Боже, несчастье! Никаких «сверхурочек»! Это подождет!»

«Штаб уже много раз писал о фаворитизме в России. Некоторые исследователи утверждали, что это явление не имеет никаких примеров, исходит от развратной, распущенной натуры русской императрицы».

«Пресс-центр складывает легенды о «невероятных любовных перипетиях Екатерины».

Некое министерство утверждает в своих записках, «что Екатерина настолько потеряла чувство приличия, что в Москве и Петербурге отдается чуть ли не каждому встречному».

«В правдоподобности сих заявлений следует весьма сомневаться».

В императрице не было уж такой распущенности, чтобы отдаваться каждому встречному. Нет, она соблюдала вид осторожности при своем выборе. Все, кто хотел, не входил в ее опочивальню, хотя она и не оставалась пустой.

Прав был один русский историк, когда он сказал, что туда не входили как на мельницу. Ни на какое-то короткое время появился фаворитизм, но эта полуобнаженная форма разврата была творением целой эпохи.

И началось это не с Екатерины. Такие оттенки любви, чувств, страстей начались гораздо раньше. До нее своих фаворитов имела Елизавета Петровна, но еще раньше это позволяла себе и Анна Иоановна.

А РАЗНИЦА БЫЛА В ТОМ, ЧТО ЕКАТЕРИНА ПРИДАЛА ЭТОМУ ТЕЧЕНИЮ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ РАЗМАХ.