«В потертую шапку летели монеты». Жизнь и нравы московских уличных музыкантов

Шарманщики в России, как утверждают историки, появились после Отечественной войны 1812 года. Однако бродячих музыкантов можно было встретить в Москве до начала минувшего века — на Арбате, Садовом кольце, Кузнецком Мосту, Тверской, Пресне, в Хамовниках. Вокруг шарманщиков собирались люди, открывались окна, на балконы высыпали любопытные. Так бывало и в будни, но особенно в праздники. Вспоминая забытые городские профессии, «Мослента» собрала информацию о непростой жизни и нравах московских уличных музыкантов. Многие были иноземцами Без шарманщиков не проходили ни одна ярмарка, ни одно московское гулянье. Как правило, одетые скромно, если не бедно, они бродили между фланирующими господами, накрытыми столами, палатками со снедью, разносчиками, каретами, колымагами. Московский бытописатель Иван Белоусов писал, что на 1 мая — этот праздник был издавна в чести у жителей Белокаменной — в Сокольниках «действовали карусели, качели, по роще ходили шарманщики и хоры русских песенников, чайницы у своих столов зазывали гуляющую публику попить у них за столиками чайку…» Поначалу многие шарманщики были иноземцами. На это косвенно указывает, в частности, фрагмент знаменитой поэмы Николая Гоголя. Когда Ноздрев уговаривает Чичикова купить у него инструмент или выменять вместе с мертвыми душами на его бричку, тот обиженно отвечает: «Ведь я не немец, чтобы, тащася с нею по дорогам, выпрашивать деньги». «Прелестная Катарина» Никто не знал, почему эти люди с тяжелыми ящиками на ремне устремились в Россию. Может, потому, что в нашей стране хватало таких же, как они, горемык. Или потому, что здесь жили отзывчивые и добрые люди, которые щедро наполняли картуз шарманщика медяками. Откуда пошли слова «шарманка» и «шарманщик»? На сей счет давно есть объяснение. В репертуар первых шарманщиков неизменно входила сентиментальная песенка «Прелестная Катарина», по-французски звучавшая как «Сharmant Katarina». Первое слово и вошло в наш быт. «Не осилить тоске леденца…» Звук шарманки —монотонный, печальный. Это уловили многие поэты, например, Марина Цветаева: «Не осилить тоске леденца! / О великая жизни приманка! / На дворе без надежд, без конца / Заунывно играет шарманка…» Восприятие Осипа Мандельштама было несколько иным: «Шарманка, жалобное пенье, / Тягучих арий дребедень, — / Как безобразное виденье, / Осеннюю тревожит сень…». Несколько слов об устройстве шарманки. По сути это маленький орган. Внутри него размещены в несколько рядов звучащие трубки, меха и деревянный или металлический валик с шипами-кулачками. С помощью ручки шарманщик воспроизводил мелодии, записанные на валике. «Разодранный картуз, из-под которого в беспорядке вырываются длинные, как смоль, черные волосы, осеняя худощавое загоревшее лицо, куртка без цвета и пуговиц, гарусный шарф, небрежно обмотанный вокруг смуглой шеи, холстинные брюки, изувеченные сапоги и, наконец, огромный орган, согнувший фигуру эту в три погибели…» — так описывал петербургского шарманщика писатель XIX cтолетия Дмитрий Григорович. Литературного портрета его московского коллеги автор, увы, не отыскал. Но, полагаю, он не слишком отличался от шарманщика с берегов Невы. «Маруся отравилась» Музыканты — часто пожилые, иногда с попугаем и собакой — приходили на московские площади, в парки, во дворы. Крутили ручку, и воздух наполняли чувственные мелодии: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…», «Тоска по родине», «На сопках Маньчжурии», «Эх, полным-полна коробушка», «Разлука ты, разлука, чужая сторона», «Отворите окно, отворите»… В начале прошлого века во многом благодаря шарманщикам приобрел популярность романс «Маруся отравилась», музыку к которой написал пианист знаменитого московского ресторана «Яръ» Яков Пригожий. Кто был автором слов, осталось неизвестным. Но Марусю жалко: «Измена, буря злая, / Яд в сердце ей влила. / Душа ее младая / Обиды не снесла…» «Гонорар» — горсть монет «Шарманки были двух фасонов: одни — игравшие тихо и фальшиво, в виде шкафчика с танцующими на нем куклами, другие, появившиеся в середине века, — громкие, большие и тяжелые, — писала в своей книге «Повседневная жизнь Москвы в XIX веке» Вера Бокова. — Останавливаясь на углах улиц или во дворах, шарманщики опускали свой инструмент на деревянную ногу-подставку и, медленно вертя ручку, играли различные популярные мелодии (модные оперные арии, «Разлуку», «Хуторок» и т. п.) и сами им подпевали». Шарманщики были не только частью московского пейзажа, но и заполняли некую культурную нишу. Балетмейстер Адам Глушковский считал, что «простолюдины, прислушиваясь к правильным и приятным звукам шарманок, стали мало-помалу петь романсы и новые русские песни, хотя и плохо, но с музыкальным тактом». Порой компанию музыканту составляли свои или чужие дети, мальчик или девочка — солисты, певшие под аккомпанемент шарманки и выполнявшие акробатические номера. Случалось, дополняла выступления собака, которая пританцовывала в такт музыке и ходила на задних лапах. Если кто-то из зрителей хотел узнать свою судьбу, попугай вытаскивал из коробки разноцветные бумажки с предсказаниями. В потертую шапку шарманщика летели монеты. Артисты благодарно кланялись, собирали «гонорар» и двигались дальше. И снова мелькали города, лица зрителей, постоялые дворы. Впрочем, иные шарманщики снимали в Москве дешевое жилье. Звук печальный и одинокий Иногда шарманщики стучались в ворота богатых усадеб. Это было рискованно, ибо незваных гостей могли наградить отборной руганью и угрозами прогнать взашей, как случилось в рассказе Куприна «Белый пудель». Но порой господа снисходили к их бедности, угощали и, послушав музыку, давали пришельцам не только деньги, но и кое-какие вещи. Иллюстрацией к характерам шарманщиков отчасти может служить все тот же рассказ «Белый пудель»: «Дедушка Мартын Лодыжкин любил свою шарманку так, как можно любить только живое, близкое, пожалуй, даже родственное существо. Свыкнувшись с ней за многие годы тяжелой бродячей жизни, он стал наконец видеть в ней что-то одухотворенное, почти сознательное. Случалось иногда, что ночью, во время ночлега где-нибудь на грязном постоялом дворе, шарманка, стоявшая на полу рядом с дедушкиным изголовьем, вдруг издавала слабый звук, печальный, одинокий и дрожащий, точно старческий вздох. Тогда Лодыжкин тихо гладил ее по резному боку и шептал ласково: — Что, брат? Жалуешься?.. А ты терпи...» Шарманщики выступали не только на улицах. «Сейчас довольно трудно установить, насколько широко были распространены в трактирах выступления шарманщиков, — писали в своей книге «Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века» Владимир Руга и Андрей Кокорев. — Согласно правилам, в "заведениях трактирного промысла" игры, музыка и другие развлечения допускались с особого разрешения обер-полицмейстера. По свидетельствам современников, во многих крупных заведениях имелись "машины" — механические органы или оркестрионы, услаждавшие слух посетителей популярными мелодиями». Возращение прошлого времени Шарманщики исчезли давно, но в строках иных поэтов продолжал звучать надрывный голос старинного инструмента. К примеру, Булат Окуджава вспоминал о нем в нескольких стихотворениях. Вот строки одного из них: «Шарманка старая крутилась, / катилось жизни колесо. / Я пил вино за вашу милость и за минувшее за все./ За то, что в прошлом не случилось на бранном поле помереть, / А что разбилось — то разбилось, зачем осколками звенеть...» Каждый понимает эти строки по-разному. Но общий мотив — сравнение аккордов шарманки с жизнью, ее коллизиями, непредсказуемостью. Сегодня день нам сулит радость, завтра — щемящую грусть или, того хуже, трагедию. Надо смиренно принимать и то, и другое, и третье…