Сегодня на ПМЭФ президент страны Владимир Путин сказал, что России нужны не просто трудовые мигранты — ей нужны люди определённой квалификации, специалисты, которые знают русский язык и наши традиции. А я вспомнила один эпизод. Я пришла в салон на маникюр. К своему мастеру записаться мне не удалось, я делала его у мигрантки. Ко мне подошла поздороваться моя мастер. Её брат погиб в СВО. Мы говорили об этом, и она плакала, я тоже. В этот момент я посмотрела на девушку, которая делала мне маникюр, и поняла, что это всё её не касается. Она живёт среди нас, родила тут, в Москве, уже двоих детей, но её это всё не касается. Потому что мы для неё остаёмся чужими. В описанной мной сценке — то главное, чего мы в России боимся. Жить с людьми, с большим количеством людей, которые каждый день соприкасаются с нами в метро, в магазинах, на улицах и даже в наших подъездах, которые живут среди нас годами, но остаются чужими. Мы боимся таких чуждых нам человеческих пузырей в наших городах, которые называют анклавами. И чтобы они не образовывались (а они уже образовались), приезжающие сюда люди просто обязаны знать русский язык и нашу культуру. Ещё года четыре назад мы в СПЧ обратили внимание на проблему мигрантов. К нам поступило обращение из Обнинска с жалобой на детей мигрантов, которые терроризируют класс. Мы туда приехали и обнаружили проблему ещё большую. В каждом классе каждой школы этого города учились дети мигрантов, не говорящие по-русски. Потому что по-русски не говорили их родители. Их отцы работали где-то на стройке, в такси или доставке, а матери сидели дома. Учителя жалели этих детей. Согласитесь, ребёнок семи лет не виноват в том, что родители привезли его в чужую страну и воткнули в школу, где преподают предметы на чужом языке. Но всё-таки учителя жалели и русскоязычных детей, которые ждали, пока учитель объяснит приезжим детям значения слов и только потом приступит к предмету. Дети теряли время, а могли бы готовиться к олимпиадам. В СПЧ мы заговорили о том, что в регионах с высоким миграционным притоком нужно открывать центры социальной, культурной и языковой адаптации, где можно за собственные деньги обучать детей русскому языку. Нужно признать, что дети, не владеющие русским, — это дети с особыми образовательными потребностями. В школах должны быть адаптационные классы, чтобы эти дети не тянули вниз других. И вот два дня назад Минпросвещения озвучивает статистику: более 10% детей мигрантов по завершении учебного года не владеют русским языком. Мы ещё говорили о том, что завоз мигрантов должен быть обоснованным и если бизнесмен решает их завезти, то он должен нести за них ответственность. А не так, что приехал мигрант по приглашению на стройку — через месяц ему не понравилось, и он ушёл в доставку. Ещё через месяц он стал безработным. И что он будет делать на улицах наших городов? Мы предлагали даже приглашать специалистов без семей, члены которых становятся обременением для нашего бюджета. Но сколько бы ни было проблем в миграционной сфере, все они вытекали из одной — коррупции. С нею сталкивались мигранты, едва заезжая в нашу страну. Это касалось и экзаменов на знание русского, отданных до недавнего времени частным конторам, и «резиновых» квартир, и незаконного получения видов на жительство. А вот это уже дело наших рук. И вот такими с порога нас видел мигрант. Поэтому я всегда повторяла и сейчас повторю: мы боремся не с конкретными людьми, а с проблемой, решения которой есть. И если всё делать правильно, как сегодня говорил президент, то, когда мы в очередной раз заговорим о наших бедах, мигрант — человек, который давно живёт в нашей стране, получил гражданство, рожает детей в наших роддомах и пользуется маткапиталом, — будет плакать с нами. Правда, тогда он уже не будет мигрантом — он будет своим, откуда бы он ни приехал. Марина Ахмедова
