Наталья Свиридова, главный хранитель Музея русского импрессионизма: «До 1905 года наши живописцы не употребляли термин «импрессионизм»

Как импрессионизм изменил мировое искусство и повлиял на русских художников — в интервью куратора выставки «Изображая воздух. Русский импрессионизм».

Музей русского импрессионизма представил масштабную выставку «Изображая воздух. Русский импрессионизм». Всего здесь более 150 произведений — от работ таких грандов, как Константин Коровин, Николай Фешин, Игорь Грабарь, Михаил Ларионов, до менее известных авторов, вроде Василия Переплетчикова и Леонида Туржанского. Как придуманный французами импрессионизм прижился на нашей почве и можно ли говорить о его уникальном русском изводе, «Культура» узнала у куратора выставки, главного хранителя Музея русского импрессионизма Натальи Свиридовой.

— Можно ли сказать, что, наконец, достигнут консенсус по поводу термина «русский импрессионизм» среди специалистов и среди зрителей?

— В искусствоведческой среде — конечно: никто не отрицает, что импрессионизм в России действительно был. Дискуссионным остается вопрос о том, что можно считать импрессионизмом. Что касается зрителей — импрессионистическая живопись им очень нравится. В первые годы существования музея меня иногда спрашивали на экскурсиях, чем русский импрессионизм отличается от французского. Но в последние несколько лет таких вопросов не было.

— Насколько русский импрессионизм самобытен — или это целиком заимствованное явление?

— Отчасти его можно назвать самобытным, поскольку наши художники перенесли открытия французов на свою культурную платформу. К тому же исторический контекст в России был совсем иной. В Европе импрессионизм возник в относительно спокойной социально-исторической ситуации, а у нас он «дозревал» в годы Первой мировой. На его развитие повлияло и то, что отечественные художники всегда стремились добавить смысловой контекст, углубить его — под влиянием наследия русского критического реализма. Вспомните юного Ларионова, представившего в Московском училище живописи, ваяния и зодчества серию летних этюдов «Угол сарая». В отличие от Мане Ларионов решил не изображать высокую архитектуру, а написал сарай — в пику всем правилам. Казалось бы, он последний, кого можно заподозрить в следовании традициям русского искусства. И все же он был погружен в русский культурно-исторический контекст, а в рамках отечественного искусства образы деревни, деревенского дома всегда имели особое значение.

Многие называют французский импрессионизм более артистичным — с точки зрения колорита, живописи. И с этим сложно спорить, поскольку во Франции совершенно другой свет. Как утверждал художник-импрессионист Станислав Жуковский, в нашей природе нет розовых и лиловых тонов. При этом русские художники умели подчеркнуть красоту серого цвета, вдохновляясь работами Исаака Левитана. Сам он не относился к числу импрессионистов, однако многие современники воспринимали его картину «Лунная ночь» как импрессионистическую. В плане колорита у него было много последователей. Ученик Левитана Петр Петровичев рассказывал, как однажды принес ему этюды, написанные через фиолетовые и розовые тона. Левитан спросил, не ездил ли Петровичев в Европу, однако тот был из бедной крестьянской семьи и средств на поездки не имел. Он объяснил наставнику, что бывал у Щукина и видел работы французских импрессионистов. На что Левитан ответил: «Если вы собираетесь жить в России и быть русским художником, пишите по-русски».

Так что колорит у наших живописцев более сдержанный, серый, дымчатый. На это повлияли и особенности освещения: в России слишком короткое лето, а в остальное время — дефицит солнечного света. На выставке в разделе «Русский город» представлена работа Константина Горбатова, изображающая Псков. Художник любуется осенним бездорожьем — грязь, лужи, редкие листья на деревьях. Глядя на эту вещь, понимаешь, почему Матиссу, побывавшему в Москве по приглашению Щукина, ничего не понравилось кроме русской иконы: ни люди, ни климат, ни город. Просто в России совершенно другой свет, и для него это было слишком непривычно.

В целом, у нас больше темной живописи — в том числе импрессионистической. Поэтому мы сделали раздел «Черный импрессионизм», в котором показываем, например, работы Константина Коровина. Как известно, он любил ночные сцены и часто писал ночной Париж или южные сумерки. Ему нравились контрастные сочетания электрического света и темных пятен: современники видели в этом влияние его театрального опыта. Коровина воспринимали как главного представителя импрессионизма, и многие ему подражали. На выставке есть работа Василия Мешкова — изображение ночного Парижа, на первый взгляд неотличимое от коровинских вещей.

Еще мне хотелось показать, что русские художники видели город совсем иначе, чем французы. Хотя одна работа все же близка французским живописцам: это «Невский проспект» Арнольда Лаховского, изображенный сверху, будто из окна высокого здания. Подобный ракурс обычно использовали французские импрессионисты, писавшие шумный блистательный Париж. На картинах наших авторов город, как правило, выглядит немного провинциальным. Видимо, сказывается установка, привитая еще художниками критического реализма — что душа России кроется в маленьком городке. Часто сходу и не догадаешься, что за изображенными на картине улочками скрывается Москва или Петербург. Я отметила это еще на первых выставках — например, когда мы обращались к творчеству Сергея Виноградова. Его московские пейзажи неотличимы от видов Пскова или Нижнего Новгорода — не считая редких узнаваемых зданий, например, церковной архитектуры. Виноградов не стремился показать суету большого города — в отличие от французских импрессионистов.

— В каких отношениях импрессионизм находился с другими направлениями русского искусства? Во Франции, как мы помним, показы импрессионистов часто сопровождались скандалами.

— Нам четко известно, когда импрессионизм зародился во Франции: первая выставка открылась в 1874 году, тогда же случайно был придуман термин «импрессионизм». В России же все начиналось постепенно и так же постепенно сходило на нет, правда, революция несколько искусственно прекратила эту историю. Интересен еще один момент: при подготовке выставки я подбирала высказывания художников рубежа XIX-XX веков: нам хотелось показать, как они сами понимали импрессионизм. Читала статьи Бенуа, корреспонденцию Грабаря, Коровина, других художников. И с удивлением обнаружила, что примерно до 1905 года наши живописцы не употребляли термин «импрессионизм» — хотя во Франции это направление уже уступило место новым течениям. Грабарь писал о «современной живописи», Бенуа — на тексты которого я так надеялась — почти до 1910 года не употреблял слово «импрессионизм» и даже «символизм». Оказалось, что понятие «импрессионизм» в России долго использовалось как ругательное, и, по-видимому, художники осторожничали. Лишь к 1910 году они начали называть друг друга импрессионистами. А поначалу их ругали, как и во Франции. Вспомните, что говорили о «Девочке, освещенной солнцем» Серова: мол, это не живопись, а сифилис. Очень грубые формулировки. Серов в свою очередь был чувствителен к общественному мнению, да и в целом художники прислушивались к писателям и критикам. Литература играла важную роль в общественной жизни, к тому же творческие круги не были дистанцированы друг от друга, как в наши дни, поэтому слово рецензента имело больший вес.

— Как импрессионизм повлиял на русское искусство?

— Появление импрессионизма разделило мировой художественный процесс на до и после. В академическом искусстве художник всегда был на втором плане: главную роль играл заказчик, для которого создавалось произведение, а художнику отводилась роль ремесленника. Импрессионизм полностью перевернул эту ситуацию. Отныне художник делает то, что считает нужным, а зритель выбирает — нравится ему это или нет. Еще импрессионизм подарил миру технику быстрой живописи, с пастозной, эффектной и светлой палитрой. А также этюд как самостоятельную картину: поэтому мне хотелось показать на выставке как можно больше небольших этюдов, написанных буквально за несколько минут. Это самые искренние вещи: они позволяют зафиксировать короткое, мимолетное состояние природы.

— Расскажите о подготовке выставке. Какие вы ставили задачи?

— Вы наверняка обратили внимание, что на выставке нет блокбастерных работ. С одной стороны, их сложно получить: как правило, они висят в постоянной экспозиции крупных музеев, и никто не хочет «оголять» стены. Эта позиция имеет право на существование. С другой, нам хотелось показать как можно больше художников — в том числе малоизвестных — чтобы подчеркнуть широту явления. В разговоре о русском импрессионизме обычно вспоминают Коровина, Серова, Архипова, Малявина, Репина, хотя было очень много художников второго ряда. Еще нам хотелось привезти работы из как можно большего числа музеев. У нас огромная территория, и работы рассредоточены, распылены. Неудивительно, что мы до сих пор слабо представляем себе творчество некоторых художников: у них могут быть сотни работ, но в каждом музее — по одной-две. Бывает, начинаешь собирать вещи определенного мастера и понимаешь, что это довольно крупный художник, просто у исследователей еще не дошли до него руки. Так же и с импрессионизмом. На самом деле работ очень много, и если бы их можно было сконцентрировать в одном месте, ни у кого не осталось сомнения в том, что импрессионизм в России был. Некоторые художники обращались к импрессионизму в одной-двух работах, другие посвящали этому направлению несколько лет, но в целом авторов было действительно много. Мне встречалось такое выражение о рубеже XIX-XX веков, как «перепроизводство художников». Это был невероятный культурный прорыв.

— Кого из интересных малоизвестных авторов можно увидеть на выставке?

— Прежде всего, Арнольда Лаховского: его ретроспектива в 2016 году стала первой временной выставкой, показанной в нашем музее. В то время Госкаталог толком не работал, и мы делали ковровую рассылку по музеям — отправляли сотни писем. С тех пор в российских частных коллекциях появились интересные работы этого живописца, привезенные с европейских аукционов, некоторые из них мы показываем на выставке. Или Серафима Блонская — одна из первых женщин-выпускниц Академии художеств: ее вещи неизменно пользуются успехом у зрителей. Еще пример — Дмитрий Щербиновский, художник сложной судьбы. Его высоко ценили современники: Репин, руководивший мастерской в Академии художеств, считал его своей главной надеждой. После окончания учебы Щербиновского приглашали преподавать в Строгановское училище, в целый ряд частных студий. Однако потом он серьезно заболел: точных сведений у меня нет, но, вероятнее всего, он страдал некой формой душевной болезни. В итоге уровень его работ сильно снизился. Однако его ранние вещи — совершенно импрессионистические. Нам удалось привезти некоторые ранние работы Щербиновского из региональных музеев: я мечтала об этом более пяти лет.

— Расскажите об основных разделах выставки.

— Нам хотелось показать главные моменты, связанные с импрессионизмом как направлением живописи. Зрителей встречает раздел «По направлению к свету»: он рассказывает о том, что свет стал важнейшей задачей для художников. В разделе «Легкий сюжет» объединены блоки отдыха на природе, в городе, семейных взаимоотношений, линия материнства и детства — максимально близкая французскому контексту. Что, мне кажется, совершенно естественно, ведь все, связанное с семейными ценностями, находится вне культурных и национальных аспектов — это универсальный смысловой код.

Есть также небольшой блок «Доминанта цвета», где представлены эксперименты с цветом, в том числе — несколько натюрмортов. Интересно, что во французском импрессионизме натюрмортов было мало. Все-таки задача натюрморта — передать вещественность, материальность предмета, а для импрессионизма предмет не важен: значение имеет только общий аспект увиденного. В России же — в основном, из-за климатических условий — натюрморт оставался важной художественной практикой: зимой на улице работать сложно, краска замерзает. Поэтому у нас импрессионистический натюрморт был очень популярен. Мы показываем «Натюрморт» Константина Коровина: он написан несколькими мазками, и ни у кого не возникает сомнений в том, что это именно яблоки — хотя у них нет объема и прочих предметных свойств. При этом они все равно кажутся ароматными и вкусными. То есть вещь почти исчезает в своих предметных характеристиках, однако впечатление от нее передается очень ярко.

Еще мне хотелось показать влияние японского искусства на русский импрессионизм — прежде всего, в композиционных приемах. Обычно под японизмами зрители ошибочно понимают натюрморты с веерами или портреты женщин японских кимоно, но это лишь внешняя констатация интереса к японской культуре. Она не объясняет, как под влиянием японских художников XV-XVI веков изменилось европейское искусство. Мы постарались показать это взаимодействие на примере трех сравнительных пар: Кацусика Хокусай и Константин Кузнецов, Судзуки Харунобу и Игорь Грабарь, Кацусика Хокусай и Василий Переплетчиков. Так становятся очевиднее интересные композиционные примеры — например, когда мы смотрим на главное через фрагментированный предмет на переднем плане. Европейское искусство еще не умело так видеть. Этому нас научила японская гравюра — как показать важный предмет через взмах руки проходящего человека. И теперь мы встречаем этот прием везде: и в фотографии, и в кино.

А еще мало кто задумывается о влиянии науки на импрессионизм. В то время уже существовало несколько теорий света — корпускулярная, волновая, электромагнитная. В целом, свет — это поток, который отражается от всех предметов, окружающих нас с вами. И если представить себе, что это происходит ежесекундно, понимаешь, что жизнь на самом деле постоянно находится в движении, просто для нас она кажется статичной: человеческий мозг не в состоянии транслировать такую сложную информацию, он все упрощает до статичной реальности. Импрессионисты знали о свойствах света, отсюда их фразы о том, что они стремятся объединить небо и землю — то есть сделать то, что делает свет. И оттуда же вибрирующий мазок: свет создает рефлексы и несет их на окружающие предметы. Неслучайно наша выставка дополнена работой современной художницы Ирины Кориной «Наглядные пособия»: масштабная инсталляция встречает посетителей на первом этаже музея. В разговоре с Ириной я высказала свои пожелания: попросила сделать работу, которая могла бы выразить суть русского импрессионизма, а также рассказала о том, что будет на выставке. Ее заинтересовала тема, связанная с усадебной культурой — тоже характерная именно для русского импрессионизма. А еще — вопросы влияния науки на искусство. В ее инсталляции есть отсылка к основным теориям света, а также диаграмма, визуализирующая распределение света вокруг Земли, и красиво визуализированная теория светового вихря. Один из объектов напоминает беседку — это намек на культуру русской усадьбы. Все сделано в виде подвесов: это оммаж фонарикам, светильникам, абажурам как части усадебного интерьера и источника света, пусть не природного, а электрического. Ирина использовала легкие материалы и блестки, что создает ощущение праздника, и тоже неслучайно. Ведь по сравнению со сдержанной академической картиной импрессионистическая живопись кажется радостной, светлой, праздничной.

Кстати, на выставке представлена работа прапрадеда Ирины художника Алексея Корина. И для нее это стало еще одним важным аргументом, чтобы согласиться на участие в проекте. Таким образом, импрессионизм, казалось бы, история столетней давности, став началом модерна, изящно смыкается с настоящим. И выглядит очень актуальным по своему настроению.

Выставка работает до 1 июня

Фотографии: предоставлена пресс-службой Музея русского импрессионизма; на анонсе Василий Кузьмиченок / АГН Москва.