Почему Ленин не помог голодающим, классовое государство Покровского и Герберт Уэллс про пролетариат
«В 1891 г. с ранней осени в Самаре стали появляться бросавшиеся в глаза признаки голода. Появились толпы крестьян, — по нынешней терминологии, беженцев,— из голодной деревни, которые ходили из дома в дом, прося хлеба и работы. Нужда была огромная, помощь требовалась немедленная. В местном обществе призывы к помощи встретили дружный сочувственный отклик; все высказывали готовность всячески содействовать делу помощи.
Один Владимир Ульянов со своей семьей и кружком, вторившим ему, занял иную позицию. Он резко и определенно выступил против кормления голодающих. Его позиция, насколько я её сейчас вспоминаю, — а запомнил я ее хорошо, ибо мне приходилось немало с ним о ней спорить,— сводилась к следующему: голод есть прямой результат определенного социального строя; пока этот строй существует, такие голодовки неизбежны; уничтожить их можно, лишь уничтожив этот строй. Будучи в этом смысле неизбежным, голод в настоящее время играет роль и прогрессивного фактора. Разрушая крестьянское хозяйство, выбрасывая мужика из деревни в город, голод создает пролетариат и содействует индустриализации края, — это явления прогрессивного порядка. Но голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьёт веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции. Стремление так называемого «общества» придти на помощь голодающим, облегчить их страдания понятны. Ведь это «общество» есть плоть от плоти, кровь от крови буржуазного общества; в какие бы оно ни рядилось социалистические мантии, в какие бы цвета оно ни окрашивалось, оно не в силах отвлечься от интересов всего буржуазного общества в целом. Голод грозит потрясениями, быть может, гибелью этому строю. Поэтому стремления смягчить последствия голода — вполне естественны. По существу, в основе, — это стремление ослабить неизбежные грядущие потрясения, спасти основы буржуазного строя, а, следовательно, спасти и самого себя. Психологически же все разговоры о кормлении голодающих и прочем суть выражение обычного слащавого сантиментализма, свойственного нашей интеллигенции.
Эту свою позицию Владимир Ульянов развивал на частных собраниях у меня, у Ульяновых и вообще всюду, где тогда собиралась революционно и оппозиционно настроенная публика и где он имел возможность выступать и высказывать свою точку зрения. Вся семья Ульяновых вторила этим речам Владимира Ильича»
Водовозов В.В. Мое знакомство с Лениным. // На чужой стороне. Прага, 1925. Кн. XII.
<…>
Сравни также свидетельство М.П. Голубевой:
«Укажу еще на один факт из жизни Владимира Ильича за этот период; обосновать его я не берусь, а указываю лишь как факт: в этот год в Самарской губернии был страшный голод. Русское правительство и русский либерализм боролись по-своему с последствиями голода: открывались столовые и тому подобное. Из всей самарской ссылки только Владимир Ильич и я не принимали участия в работах этих столовых. Конечно, не нежелание помочь голодающим руководило в данном случае этим отзывчивым к чужому горю юношей: очевидно, он считал, что пути революционера должны быть иные».
Голубева М.П. Последний караул // Ленин в Самаре. Сборник воспоминаний. Куйбышев, 1980 (первая публикация – 1924 г.)
Когда нормальные люди сталкиваются с некой проблемой своего общества — с голодом, например — пытаются её решать. Голод — давайте накормим людей, бедность — давайте создадим рабочие места, напали враги — давайте защищать страну. Конкретная проблема — конкретное решение именно этой проблемы.
Сторонники радикальных идей, напротив, искренне радуются любой проблеме своего общества. Не потому, что они как-то особенно подлы и циничны, а потому, что они иначе расставляют приоритеты. На первом месте, с большим отрывом, у них всегда стоит их личная власть. Рассуждают они примерно так. Голодающие крестьяне — это минус, а ослабление центральной власти — это плюс. Зверства немцев — это минус, а ослабление центральной власти — это плюс. Плюсы для радикалов каждый раз перевешивают. Они готовы бороться и с голодом, и с немцами, но только после того, как лично они сядут на трон.
Есть известная загадка для выявления психически нездоровых людей. Представьте, девушка пришла на похороны своего дяди, и увидела там красивого молодого человека. Через несколько дней она отравила своего второго дядю. Зачем она это сделала?
Нормальный человек серьёзно задумается — если, конечно, он ещё не знает ответ. Борец за народное счастье ответит немедленно: «чтобы снова увидеть на похоронах понравившегося ей парня».
2. Историк Александр Дюков пишет про марксиста Михаила Покровского, которого Ленин поставил заведовать всей советской исторической наукой в 1920-е годы (ссылка 1, ссылка 2):
М.Н. Покровский в своих работах всегда писал "Московское государство" и никогда "Русское государство".
Делалось это специально: Покровский боролся с идеей С.М. Соловьева и В.О. Ключевского о том, что средневековое государство в России решало задачу обороны перед лицом внешнего врага.
Покровский понимал, что если "оборонческая теория" Соловьева и Ключевского верна, то получается, что государство создавалось не в процессе классовой борьбы, а у элиты и народа имелся общий интерес — защита страны. Соответственно, государство по своей основной задаче оказывается внеклассовым, а это недопустимо с марксистской точки зрения.
Покровский откровенно писал: "Я даже скажу больше: не так важно, доказать, что Иисус Христос исторически не существовал, как то, что в России никогда не существовало внеклассового государства".
Соответственно для школы Покровского табу были применительно к средневековому государству было "русское", "национальное" и даже "централизованное".
Покровский был безусловно проницательным человеком и понимал, что стоит допустить, что у антагонистических классов может быть общий внешний враг — вся классовая теория летит под откос.
<…>
Маркс и Энгельс в "Манифесте коммунистической партии" ясно сказали:
"История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов".
Ставить под вопрос мнение Основоположников – значит отказаться от марксизма. Именно потому марксист Покровский и боролся с идеей об общенациональном деле.
3. Герберт Уэллс, английский писатель-фантаст, известный своим сочувствием к левым идеям, побывал в России вскоре после революции и был неприятно поражён увиденным. Он написал об этом своём визите книгу «Россия во мгле», в которой назвал Ленина «кремлёвским мечтателем» и, в частности, писал об удивительной наивности большевиков. Большевики строили амбициозные планы по организации мировой революции, но при этом даже примерно не представляли, как в действительности жилось тогда рабочим в Западной Европе, которых они рассчитывали поднять на бунт. Цитирую (ссылка):
Дело в том, что согласно учению Маркса социальная революция должна была в первую очередь произойти не в России, и это смущает всех большевиков, знакомых с теорией. По Марксу, социальная революция должна была сначала произойти в странах с наиболее старой и развитой промышленностью, где сложился многочисленный, в основном лишенный собственности и работающий по найму рабочий класс (пролетариат). Революция должна была начаться в Англии, охватить Францию и Германию, затем пришел бы черед Америки и т. д. Вместо этого коммунизм оказался у власти в России, где на фабриках и заводах работают крестьяне, тесно связанные с деревней, и где по существу вообще нет особого рабочего класса – "пролетариата", который мог бы "соединиться с пролетариями всего мира".
Я ясно видел, что многие большевики, с которыми я беседовал, начинают с ужасом понимать: то, что в действительности произошло, на самом деле – вовсе не обещанная Марксом социальная революция, и речь идет не столько о том, что они захватили государственную власть, сколько о том, что они оказались на борту брошенного корабля. Я старался способствовать развитию этой новой и тревожной для них мысли. Я также позволил себе прочесть им небольшую лекцию о том, что на Западе нет многочисленного "классово сознательного пролетариата", разъяснив, что в Англии имеется по меньшей мере 200 различных классов и единственные известные мне "классово сознательные пролетарии" — это незначительная группа рабочих, преимущественно шотландцев, которых объединяет под своим энергичным руководством некий джентльмен по имени Мак-Манус.
Мои, несомненно, искренние слова подрывали самые дорогие сердцу русских коммунистов убеждения. Они отчаянно цепляются за свою веру в то, что в Англии сотни тысяч убежденных коммунистов, целиком принимающих марксистское евангелие, – сплоченный пролетариат – не сегодня-завтра захватят государственную власть и провозгласят Английскую Советскую Республику. После трёх лет ожидания они все ещё упрямо верят в это, но эта вера начинает ослабевать. Одно из самых забавных проявлений этого своеобразного образа мыслей – частые нагоняи, которые получает из Москвы по радио рабочее движение Запада за то, что оно ведет себя не так, как предсказал Маркс. Ему следует быть красным, а оно – только жёлтое.