В ПАМЯТЬ О БЛОКАДНЫХ ДНЯХ... Из дневника С.Г. Голубева - 28 декабря 1941 года
28 декабря 1941 год
Наступает новый 1942 год. Чnо то он несет нам - ленинградцам. Все мы ждем улучшения. Ведь наша сегодняшняя жизнь ужасна. Говорят, что в настоящее время ежедневно умирает около 3 тысяч человек, причем 60-65% мужчин. У них меньше жировой слой, чем у женщин, поэтому процент смертности среди мужчин выше, чем среди женщин. По улицам непрерывно везут трупы на кладбище. Везут на салазках, на листах фанеры, в шкафах - да, именно в шкафах! Везут в простых досчатых ящиках, иногда обернутых чем-либо, чтобы создать впечатление похорон в гробу. Но случается, что трупы по 8-10 суток не хоронят - не кому. На кладбищах образовалась масса трупов. Земля мерзлая, могильщики ослабели. Райсоветы мобилизуют разных людей, в том числе пожарных на рытье общих могил, но это не улучшает положения. Число умерших не сокращается, a наоборот все увеличивается.
У моего друга, зам. начальника УПО, Бориса Ивановича Кончаева пропал тесть. Жил, работал, потом куда-то пошел и пропал. Нет день, нет два, прошла неделя, a его нет. Стало ясно, что тесть умер где-либо на улице. Мы однажды поехали с Борисом Ивановичем по моргам искать труп тестя. И , представьте себе, нашли. Служащий морга долго переворачивал трупы, стараясь помочь нам. И вот - труп тестя Б.И. Но он закоченел, и в автомашину его невозможно погрузить: не проходит. Тогда мы, пообещав служащему полкилограмма хлеба, приставили труп к топящейся печи в канцелярии морга. Труп, постепенно стал оттаивать. Но, увы, раздалась воздушная тревога, и нам пришлось спешно отбыть на командный пункт. Труп тестя снова затерялся среди тысячи других горемык. В морг мы с Борисом Ивановичем приехали через четыре дня. Труп исчез. Снова начались поиски. И нам на счастье, труп отыскался. O, как мы были довольны. Снова повторилась процедура отогревания трупа, чтобы мы могли поместить его на заднее сиденье автомобиля. Труп тестя Б.И. мы привезли и с достоинством похоронили, как полагается по христианскому обычаю, правда без попа, вернее по-советски.
Наши бойцы, как и все граждане Ленинграда, очень отощали. Вчера мы послали докладную записку начальнику УНКВД т. Кубаткину. В записке отметили, что 1247 пожарных работников больны, из них 419 тяжело-постельные больные. Некоторые, очевидно, скоро умрут от истощения. Пожары стали принимать затяжную форму. Их стало очень трудно, a порой и невозможно тушить. Пожарные обессилели настолько, что не могут работать со стволами и струями поражать очаги горения. Иногда в качестве ствольщиков становятся командиры, но ведь и они получают тот же паек и работают только за счет волевого напряжения. 186 офицеров тоже прикованы к постелям. Некоторые из них опухли от голода. В столовых дают жидкие щи из серой капусты и за них вырезают два крупяных талона. Мясных и крупяных талонов хватает только на 10 обедов, вместо 30. Двадцать дней приходиться жить на одном хлебе. Хорошо, что с 25 декабря прибавили нам хлеба. Теперь получают: рабочие 350 грамм, служащие 200 грамм.
На базарах все обменивается только на хлеб. Говорят, что за 500 грамм хлеба продают фетровые сапоги. Одна женщина новое крепдешиновое платье отдала за 125 грамм хлеба.
Ужасное время. Если оно еще долго продолжится, то может наступить катастрофа для населения - голодная смерть от истощения, или, как говорят ученые - дистрофия.
К голоду прибавляется еще холод, отсутствие электричества. Люди тратят невероятно много энергии на преодоление больших пространств, на ненужные переходы. Центральное отопление в домах бездействует. Стекла в окнах выбиты. Квартиры отапливаются временными печами. От них уйма квартирных пожаров и едким дымом. Дым не переносят ни жители, ни пожарные, привыкшие к нему в силу своей профессии. У пожарных понизилась сопротивляемость организма. Поэтому на многих пожарах наши бойцы получают отравление окисью углерода и их приходится отправлять в больницы, иногда прямо с места пожара. A больницы все забиты до отказа больными ранеными с фронта. Туда наших отравленных нередко не принимают. Наш врач Аккулиничев сбился с ног, чтобы помочь нашим раненым и отравленным. Вот времена настали!
Света в городе нет. Целые районы отключены от электростанций. Учреждения работают с коптилками. Жгут масло, иногда с бензином. От этого участились взрывы и пожары. У нас не достает сил и средств, чтобы потушить во время все возникающие в городе пожары. Разве можно было предвидеть такое количество пожаров в Ленинграде - одном из культурнейших городов Советского Союза.
Театры работают. Много артистов отказалось эвакуироваться. Они пожелали своим трудом участвовать в обороне Ленинграда. Как были мы им благодарны. Они выступали в совершенно не топленном театре, на лютом холоде. Публика, сидящая в пальто, в шубах, удивлялись как это артисты могут вести роль, одевшись в легкие декольтированные платья! у меня нет слов выразить мою признательность ленинградским артистам, которые своим искусством в самые тяжелые дни блокады, когда в городе шло только разрушение, a не созидание, вселяли в нас дух бодрости, толкали на самоотверженность, столь необходимую в те тяжелые времена.
У нас торгуют магазины. Торгуют при свете коптилок и день и ночь. Все окна в магазинах прочно заделаны досками с песком. В некоторых магазинах и товарных складах весь объем заполнен товаром: их стараются сохранить от уничтожения. Но, представьте себе, мне интересна форма изложения дневника: я, как будто обращаюсь к молодому поколению, чтобы оно осознало, что я пишу эти строки не для себя, a для них. Какие не человеческие трудности создаются для нас, пожарных работников, в случае пожара в таком помещении, сплошь занятым горючим материалом.
Я страшно похудел. Всюду прощупываются кости. Сам себя не узнаю. Постоянно ощущаю голод. A ведь в отношении голода я не новичок. Мне пришлось основательно голодать в Москве в 1918-1920 годах, когда мы получали в пайке одну восьмую фунта хлеба. Современники наши теперешние, пожалуй, и не поймут что такое восьмушка хлеба. Это - пятьдесят граммов! Как же я питаюсь теперь? Ни разу я не пообедал досыта. После обеда всегда хочется есть. Хлеб для меня очень тяжел. Как я узнал, в нем 40% муки, 30% отрубей и 30% бумаги, по-ученому целлюлозы. Хлеб съешь, a на желудке появляется небывалая тяжесть. Часто стала ныть печень. Не знаю, дотяну ли до того времени, когда можно будет улучшить пищу. Нам ленинградцам, обязательно нужен усиленный рацион на месяц - два, как только прорвут кольцо блокады. Но это кольцо прорывается очень медленно. Немцев теснят. Успешно наступает с Волхова 54 армия Федюнинского. В ней командует дивизией наш начальник Главного управления пожарной охраны НКВД СССР генерал-майор Козик. С юго-востока теснит немцев Мерецков. По всему, чувствуется, что через пару недель вражеские полчища должны откатиться на запад от Ленинграда. Тогда сразу освободятся три железные дороги и потечет в город продовольствие, топливо, вооружение, боеприпасы. Вот будет чудесная минута в нашей жизни!
Но какой прекрасный наш народ! Этот народ уникум, великан, непобедимый. С каким мужеством и самоотверженностью переносит он все тяжести жизни в осажденном городе! Я ни от кого не слышал жалоб, возмущения. Люди тысячами умирают, но не сдаются и не сдадутся. В этом можно быть уверенным. В том то и заключается сила нашего народа, впервые в истории человечества освобожденного от ига капитализма! Это не фраза. Здесь глубокое содержание, основанное на фактах борьбы с капитализмом. Фашизм, который произвел на нас военное нападения, это высшая форма капитализма, наиболее реакционная его часть. Стало быть, в борьбу вступил не просто советский народ, a борются сила прогресса и реакции. Безусловно, победят прогрессивные силы, a не реакция. Это закон диалектики! Именно в этом заключается небывалое политико-моральное единство советского народа! Гитлер это не понял, да и не мог понять.
Пишу, a сам себя плохо чувствую. Я, наверное, захворал. Третий день сижу в своем кабинете и не выезжаю на происшествия. Ясно, что у меня ангина и грипп. Страшно болят кости - будто меня били трое суток подряд. Во рту невероятная пакость. На верхней губе лихорадка. Глотаю какие-то порошки - кажется помогают. Мне почти все сотрудники твердят, чтобы я не выходил на улицу. Это я выполняю. Но как это чертовски трудно в условиях блокады, в условиях буквально ежеминутной опасности смерти не только себя, но и тех 12 тысяч бойцов и командиров пожарной охраны которые на переднем крае обороны исторического города защищают интересы Советского Союза.
Ночью был огромный пожар на з-де №190. Горел длинный четырехэтажный административный корпус. Началось с телефонной станции. Все сгорело. Остались одни стены. Пожар тушили около 40 отделений, a заливали очаги горения только девять стволов. Около 30 стволов были заморожены. Температура воздуха была -27 градусов при ветре с залива. Прихватывало вакуум-аппараты, турбины, бензопроводы. Замерзли три рукавные линии. Произошло то, что было на Фонтанке в 1940 году.