Меж морем и полями
Борис Бартфельд. Corpus solidum / Осязаемое тело: стихотворения.
– М.: ОГИ, 2022. – 240 с. – 500 экз.
Главные герои книги стихов Бориса Бартфельда «Corpus solidum / Осязаемое тело» – время и история. Тоже в некотором роде становящиеся осязаемыми телами под пером поэта. Время в его поэтике – понятие метафизическое. Оно и неустанно течёт, и в то же время неподвижно, позволяя перемещаться в его осязаемом теле, чувствуя его упругий поток, переживая каждое мгновение.
Туман. Генерал Черняховский
Прогуливается с Барклаем,
Треплет лошадь по холке,
О Воронеже вспоминает.
Пугаясь собак, заходящихся лаем,
Прижав к груди треуголку,
Бонапарт бредёт стороною...
Столь смелые сближения разных эпох, их непрерывная перекличка не редкость в стихах Бориса Бартфельда. И немудрено... Вся его жизнь связана с Балтикой, с бывшей Восточной Пруссией, волею истории ставшей Калининградской областью. Вот край, где история шла волна за волной, неторопливо и мерно, как волны омывающей его Балтики. Исторические события, исторические же имена, войны, расцвет искусства и философии, герои 1812 года, воины Первой мировой и Второй мировой. Кажется, ни одна война не обошла эту удивительную и многострадальную землю. Кстати, о событиях Первой мировой и Великой Отечественной Борис Бартфельд написал пронзительный и многомерный роман «Возвращение на Голгофу».
Если время и история – предметы его неустанных размышлений, то размышляет он о них стихами, и здесь главным его инструментом становится родной язык.
Язык дан всем, он открыт для каждого, мы не замечаем, как пользуемся им в повседневной жизни. Но когда поэт начинает писать стихи, язык преображается, в нём просыпается удивительная энергия, сближающая времена и события, объединяющая небесное и земное, позволяющая говорить о малом и в то же время проявлять в нём всё мироздание. Поэт по Борису Бартфельду – это «тайный пленник, заложник речи, ленник[1] слов, позабытых наречий...».
Не царь, но Бог – свободный океан –
Родной язык, в котором мы, купаясь,
Живём и дышим, ищем идеал...
Выше уже было сказано о кровной связи поэта с городом «К» и со всей ойкуменой, окружающей его. Можно с полным правом сказать, что Борис Бартфельд – плоть от плоти этого удивительного и какого-то таинственного края, в чём он вдохновенно признаётся:
Люблю тебя! Не властную Москву,
Не пышный Петербург, а этот островок земли
Меж Неманом и польскими холмами,
Меж морем и полями, уходящими в Литву,
Меж небом и землёй, меж вздохом первым и прости.
И в этом искреннем признании, на мой взгляд, значимо звучат слова «этот островок земли». Вспомним пушкинское «Вновь я посетил тот уголок земли...». Уголок, который значит больше, чем вся остальная «география». Островок земли... Многозначительное и многозначное определение, во многом раскрывающее секреты поэзии Бориса Бартфельда. Известно, что Калининградская область – анклав России. Она словно остров, граничащий с морем и сопредельными государствами. Остров, даже если он и является частью чего-то большего – континента, государства, – всё-таки отдельное образование, со своим укладом и со своим восприятием окружающего пусть и на подсознательном уровне.
Можно с полным правом говорить о некоем «островном мышлении», и в этом нет никакой уничижительной оценки. Островная Англия, например, дала великую английскую литературу, можно ещё вспомнить островную Японию с её удивительной культурой, Ирландию с её традициями... «Островная» составляющая поэзии Бориса Бартфельда и шире – калининградской литературы, подвижником и энергичным деятелем которой он является, – может стать предметом отдельного исследования. А нам достаточно его неподдельной преданности и пристрастности к своей, как говорили некогда, малой родине.
Прежде всего он лирик, способный увидеть красоту мира в мельчайших деталях. Он видит, как «в поле аисты шагают, по клюв в туман погружены», как «август в звёздах увяз по грудь», как «лавиной люпины лились на луга... ».
Возвращаясь к разговору о языке, нельзя не отметить хотя бы на подсознательном уровне, а стихи и работают на уровне подсознания, звукописи последней строки: «лавиной люпины лились на луга...». Мы слышим то ли пастушеский рожок, то ли неведомую травяную флейту, но в итоге перед нами зримо предстаёт поле, которое «люпины синью насильно заполонили». Ещё одна строка, которая заставляет вновь услышать переливы флейты и увидеть переливы оттенков люпинового простора.
«Временно, помни, всё временно...» – пишет поэт, и эта строка – камертон к стихам, в которых поэт раздумывает о бренности этого мира, о вечной тяжбе бытия с небытием.
Поспеши, ведь осталось так мало
Дней, наполненных летним теплом.
Помнишь, бабочка в дом залетала
И к лицу прикасалась крылом?
Богатый регистр интонаций, разнообразие стихотворных форм – от лирических миниатюр до широких исторических полотен – ещё одно несомненное достоинство этой книги. Широкое, долгое дыхание, а то и сбивчивый неровный ритм иных стихов каждый раз продиктованы внутренней необходимостью, стремлением найти естественное воплощение замысла, возвести земное, вещное, осязаемое в ранг небесного и не менее осязаемого.
Мы в гору шли, снег падал на дорогу,
Менялся ритм шагов, как ритм стиха.
Казалось, что сейчас мы выйдем к Богу
И крылья ангела мелькнут сквозь облака.
В книге много размышлений о том, что такое судьба, долг, любовь, поэзия, время, бессмертие... Наверное, точные ответы на эти вопросы найти невозможно. Но это не значит, что не надо искать их. Что и делает предельно искренне, с предельным творческим напряжением Борис Бартфельд.
Геннадий Калашников
[1]Вассал, зависимое лицо.