Остропонятные на службе Отечеству: чем отличились первые русские академики

Российская академия наук, а точнее, Академия наук и художеств была основана 300 лет назад. Петр I с его страстью к объединению под своей эгидой всего, что нужно великой империи, мечтал о создании центра накопленных человечеством знаний.

Материал опубликован в январском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

300 лет назад была основана Российская академия наук, а точнее, Академия наук и художеств. Петр I с его страстью к объединению под своей эгидой всего, что нужно великой империи, мечтал о создании центра накопленных человечеством знаний: «Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может быть, при жизни нашей пристыдят самые просвещенные народы успехами своими в науках». Грандиозный проект удалось осуществить уже после смерти императора.

НАЧИНАНИЕ ПЕТРОВО

В XVIII веке слово «просвещение» было символом эпохи. Человечество стремилось максимально изучить мир, как можно больше рассказать о нем, как можно точней, предметней его изобразить. История, математика, география, живопись — все воспринималось как единая, нераздельная высшая ценность. Именно этому придавал особое значение Петр Великий в последние годы своей жизни. Он утверждал: «Оградя отечество безопасностью от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству через искусства и науки». В начале 1720-х уже создавший сильные войска и флот император начал предметно интересоваться размерами своей империи. Монарх досконально продумал план Первой Камчатской экспедиции Витуса Беринга (столь масштабной научной кампании, организованной государством, прежде в мире не было), приступил к созданию академии. Светские науки в России в начале XVIII века развивались медленно, требовался прорыв, и Петр I понимал это как никто другой...

Первыми российскими академиками почти сплошь стали «немцы», представители западноевропейских университетов и научных школ. Преемники Петра Великого в подборе «академиков» нередко ошибались, хотя охотно приезжали в Петербург и подлинно выдающиеся ученые, настоящие светила мировой науки, такие, например, как Леонард Эйлер. В 1735 году перед академией стояла сложная задача выполнить расчет траектории движения кометы, и вышеупомянутый швейцарец сделал это за три дня. От перенапряжения едва не лишился зрения, но с тяжелейшей работой справился. (Всем бы иностранцам на русской службе так самозабвенно трудиться.)

Первым российским академиком стал не имевший никакого отношения к науке видный государственный деятель и полководец Александр Меншиков. По легенде, он даже был малограмотным. В ту пору его избрали в британское Королевское общество, о чем «полудержавному властелину» в велеречивом послании сообщил сам Исаак Ньютон. Тот назвал любимца Петра «высочайше просвещенным» и «стремящимся к наукам». Вскоре после этого членом Парижской академии избрали его покровителя, государя.

Несмотря на доминирование в петербургской академии выходцев с Запада, немалую роль в научной жизни страны сыграли русские ученые. О них и поведем речь.

ГОСУДАРЕВ ТОКАРЬ

Андрей Нартов, когда его представили царю, был совсем еще молод. С шестнадцати лет он трудился токарем в Московской школе математических и навигацких наук и проявил себя как редкий самородок. Этот, по-видимому, сын «посадского человека» научился носить европейскую одежду и пышный парик, а главное, работал лучше, чем любой голландец или немец. Государь, охарактеризовавший его словечком «остропонятный», велел ему переехать в Петербург. Так Нартов стал работать в личной токарне царя и снова проявил себя наилучшим образом. Инициативных, энергичных, работящих людей русский самодержец ценил. Нередко направлял их совершенствоваться в ремеслах в Западную Европу. Андрей Нартов побывал в Англии, Пруссии, Голландии (ради «приобретения знаний в математике и механике»).

В университетах не обучался, зато на лучших фабриках Старого Света видел работу выдающихся умельцев. Восторженным поклонником зарубежных мэтров производства наш соотечественник не стал, а государю из Лондона в письме сообщил: «Здесь таких токарных мастеров, которые превзошли российских мастеров, не нашел; и чертежи махинам, которые ваше царское величество приказал здесь сделать, я мастерам казал и оные сделать по ним не могут». Русский специалист знал себе цену и никогда не сомневался в великих возможностях Российской державы. Более того, ему довелось обучать токарному делу прусского короля Фридриха Вильгельма и президента Парижской академии наук Жан-Поля Биньона.

Когда Нартов вернулся на родину, Петр I вверил ему располагавшуюся по соседству с царским кабинетом токарню. Проводя там по много часов почти ежедневно, государь общался с токарем чаще и больше, чем с кем-либо из иных приближенных. Царь любил коротать время за токарным станком, обсуждая с соотечественником-профессионалом тонкости этого непростого ремесла. Андрею Нартову старались угодить многие вельможи, зная, как он близок к монарху. Для таких, как Андрей Константинович, император и создавал академию. Поэтому неудивительно, что у ее истоков стоял государев токарь, первый русский научный деятель высочайшего ранга.

В 1717 году он смастерил первый в мире токарно-винторезный станок с набором сменных зубчатых колес. Это хитроумное устройство до сих пор хранится в коллекции Эрмитажа как наша технологическая реликвия. Нечто подобное англичанин Генри Модсли сконструировал спустя сто лет, то есть благодаря таким, как Нартов, Россия уже при Петре опережала Европу по части технических прорывов (как и мечтал наш первый император). Другое дело, что своих специалистов у нас явно не хватало. Недоставало и учебных заведений. Трудясь в академии, выдающийся русский механик пытался решить и данную проблему, а его ученики делились опытом с работниками на лучших отечественных заводах. Нартов никогда не почивал на лаврах, работал не покладая рук. В 1721 году его станки для нарезки зубчатых часовых колес и вытачивания «плоских персонных фигур» обеспечили русским мастерам, прежде всего оружейникам, мировое лидерство в обработке материалов.

В 1722-м Андрей Константинович создал механическое устройство для сверления фонтанных труб Петергофского парка, принял участие в техническом обустройстве Кронштадта. И наконец представил Петру I проект учреждения Академии наук и художеств, к которому царь отнесся в высшей степени серьезно.

После смерти императора Андрея Нартова на полтора десятилетия отдалили от двора. Потом вернули в академию заведовать учебным процессом в Токарной и Инструментальной палатах. Очень скоро его роль стала еще более заметной. Мастер изобрел для артиллерии «инструмент математический с перспективною зрительною трубкою, с прочими к тому принадлежностями и ватерпасом для скорого наведения из батареи или с грунта земли по показанному месту в цель горизонтально и по олевации». Это изобретение получило мировое признание.

Создавший более 300 станков (включая поистине уникальные), он находил время и для мемуаров. Написал «Достопамятные повествования и речи Петра Великого» — книгу, которой пользовались впоследствии сотни историков. Своего главного покровителя чтил всегда, полагая, что соотечественники его недооценили. В этом (да и во многом другом) Нартов схож с Ломоносовым. Будучи талантливым организатором, Андрей Константинович досконально изучил работу, кажется, всех мастерских и заводов страны, чтобы отобрать для академии самое лучшее.

Этот самоучка умел постоять и за себя, и за русскую науку, не боялся выступать против немецкого засилья, дать укорот тем, для кого Россия стала не второй родиной, а дойной коровой. Иногда рубил сплеча, обижая заслуженных профессоров, но гораздо чаще бывал справедлив.

Недруги (а их хватало) считали Нартова сварливым интриганом, а он тратил на опыты собственные деньги и — несмотря на приличное жалованье и скромный образ жизни — оставил после смерти долги.

Сын «токаря Петра Великого» Андрей Андреевич стал настоящим ученым-энциклопедистом и тоже оставил яркий след в истории академии, являясь одним из основоположников отечественной минералогии, крупнейшим специалистом в лесоводстве, палеонтологии, интродукции растений, экономике сельского хозяйства. К тому же перевел на русский язык «Историю» Геродота.

ВЕЧНЫЙ ТРУЖЕНИК

Одним из первых русских профессоров и академиков (а может быть, и самым первым) был Василий Тредиаковский, сын астраханского священника, с детства понимавший красоту русской речи, ценивший ее особые ритмичность и музыкальность. Зачинатель современного русского стихосложения, переводчик, филолог, композитор, а по научному званию профессор элоквенции (красноречия, ораторского искусства), он всю жизнь изучал словесность, историю, языки, постоянно пребывал в поиске нового.

Сохранилась легенда о встрече будущего академика в 1722 году — в Астрахани, в школе капуцинов — с российским самодержцем: «Петр Великий зашел однажды в сие училище и велел представить себе лучших учеников. Между ними был Тредиаковский. Приподняв волосы на лбу его и пристально посмотрев на лицо юноши, государь произнес: «Вечный труженик, а мастером никогда не будет!» Последнюю фразу, вероятно, придумали недруги Тредиаковского. На самом же деле царь проницательно указал на его главное достоинство: он действительно трудился всю жизнь, не зная роздыху.

Учась в Сорбонне, образцово прилежный студент Василий написал ностальгическое стихотворение со словами: «Россия мати! свет мой безмерный!» Его вольный перевод старого французского романа «Езда в остров любви» произвел в те годы настоящий фурор и на несколько лет стал самой популярной русской книгой. Проза перемежалась там со стихами Тредиаковского о любви. Влюбленные женихи читали их невестам.

Позже Василий Кириллович стал придворным поэтом Анны Иоанновны, воспевал как саму императрицу, так и ее приближенных. Некоторые из вельмож обращались с поэтом-профессором бесцеремонно, бывало, даже рукоприкладствовали.

Его литературная слава была недолгой, вскоре Тредиаковского затмили Ломоносов и Сумароков, с которыми он не ладил. Чересчур тяжеловесная поэма «Телемахида» вызывала у любителей поэзии насмешки, а Екатерина Великая даже ввела для придворных шуточное наказание: за употребленное в разговоре иностранного слова полагалось выучить наизусть шесть «телемахидских» стихов.

В 1748 году был издан фундаментальный и в то же время весьма затейливо написанный труд «Разговор российского человека с чужестранным об ортографии», где законы русской речи излагались в форме диалога, спора. Эту книгу Тредиаковский издал на собственные средства (несмотря на старания филолога-подвижника, академия отказалась ее печатать). Автор мечтал, чтобы его работа была доступна «понятию простых людей», ради которых он «наибольше трудился». Василий Кириллович открыл некоторые законы русского языка (например, впервые разграничил букву и звук, «звон»), начал борьбу за чистоту произношения, провозгласил, что правила письменной речи «не имеют никакого изъятия, толь они генеральны!».

«Засмеют вас в прах», — обещал Чужестранец Россиянину в одном из диалогов. «Я буду им ответствовать только молчанием», — парировал соотечественник, то есть сам автор, на чью долю выпало очень много напрасных упреков и незаслуженных гонений, замечательных открытий и злобных насмешек...

КРАШЕНИННИКОВ И ФОРТУНА

В тот день, когда Ломоносов и Тредиаковский получили звания профессоров, сын Петровского солдата-преображенца Степан Крашенинников стал адъюнктом академии. Еще студентом он участвовал во 2-й Камчатской экспедиции и проявил себя настоящим героем. Его главная заслуга состояла в подробном описании великой реки Лены, теплых источников на реке Онон, в составлении рапортов о слюдяных месторождениях на Байкале. Ученый-путешественник стремился дальше на восток, в неизведанные места, туда, где опаснее. О самом крупном российском полуострове отечественная наука в то время почти ничего не знала.

На Камчатку Крашенинников отправился в 1737 году на судне «Фортуна». Недалеко от берега корабль выбросило на мель, команда осталась без имущества и снаряжения. На долбленых лодках по реке Большой русские шли против течения до Большерецкого острога, затем продолжили путешествие пешком. Те земли они дотошно исследовали три года. Степан Петрович описал четыре восточных полуострова: Шипунский, Кроноцкий, Камчатский и Озерной, а также образуемые ими заливы и несколько бухт, включая Авачинскую.

Крашенинников изучал течения рек, «горячие сопки», собирал зоологический и этнографический материал. Камчатку ученый исходил вдоль и поперек, не зная устали, не страшась болезней. Он интересовался историей и традициями малых народов. Составил словарь языка местных жителей, записями об их обычаях и религии заполнил целую книжицу. Многие аборигены впервые видели европейца, русский исследователь не раз мог погибнуть, но с намеченного пути упорно не сворачивал. Самое удивительное, пожалуй, то, что выполненные им географические и этнографические описания отличаются не только фактологической точностью, но и научной прозорливостью.

За камчатские исследования его и произвели в адъюнкты. Обладал Крашенинников и литературным даром, о чем свидетельствуют все его труды. Одно из исторических исследований Степана Петровича носит название «О завоевании Камчатской землицы, о бывших в разные времена от иноземцов изменах и о бунтах служивых людей».

Настоящее признание пришло к выдающемуся географу нескоро. Только в 1750 году скромный трудяга стал профессором академии «по кафедре истории натуральной и ботаники», а через два месяца — еще и ректором Петербургского университета, а также инспектором Академической гимназии. Жить ему оставалось меньше пяти лет. Ученый подорвал здоровье в длительных экспедициях. Его главная, принесшая ему мировую славу книга «Описание земли Камчатки» вышла в свет уже после смерти автора. Труд переводили на немецкий, английский, французский, голландский... «Он был из числа тех, кои ни знатностью породы, ни благодеянием счастья возвышаются, но сами собою, своими качествами, своими трудами и заслугами прославляют свою породу и вечного воспоминания делают себя достойными», — писали о Степане Крашенинникове.

Путешествия и научные работы этого замечательного ученого, основоположника русской этнографической школы, великого географа навсегда стали гордостью академии.