«Мир переливался, и я переливался вместе с ним»

Буто – это танец, лишенный красивости и привычной гармоничности движений, основанный японскими авангардистами на философии возвращения человека к себе, к точке «до модернизации». Танец появился в 1960-х годах, его основатель – Тацуми Хиджиката. Согласно статье «Танец Буто как метод психосоматического исследования», это был радикальный стиль танца, названный «Анкоку Буто – танец тьмы». Его исполняли обнаженные танцоры, чьи тела были выкрашены белой краской. «В то время танец буто выглядел шокирующим и эксцентричным явлением даже для Японии, изначальный агрессивный импульс он сохраняет до сих пор», – считают авторы исследования.

По словам Григория Глазунова, информацию о буто, найденную в интернете, нужно хорошо проверять, поскольку европейский взгляд на явление может сильно отличаться от настоящей философии феномена. Сам Григорий занимается буто уже больше 30 лет. Мы попытались найти ответы у мастера, но похоже, наше интервью вышло тоже каким-то облачным, подталкивающим к размышлению, а не дающим ответы.

– Как вы обычно представляетесь?

– Я – человек по фамилии Глазунов, по имени Григорий. В среде исследования феномена, который называется буто, я нахожусь с 1992 года, почти 31 год. Представляюсь по-разному, в зависимости от того, куда приезжаешь, – режиссер, хореограф, актер, танцовщик. А также заботливый муж, папа. Исследователь, преподаватель.

– Как вам кажется, буто перестало уже считаться маргинальным искусством?

– Ну, маргинальность ему приписывают в интернете, скорее всего. Мы имеем большой пласт видео и фотоматериалов в интернете, которые не всегда подаются правильно, и, как правило, выглядят достаточно провокационно. В интернете много записей европейских исполнителей, которые, на мой взгляд, достаточно поверхностны. Для них буто – это форма противостояния обществу, своеобразная анархия, или ковыряние своих каких-то болячек и швыряние ими в публику. Всё это формирует в интернете такое поле маргинальности.

Буто – это простое явление по задачам, но сложное в исполнении, потому что мы как бы стремимся попасть в исходную начальную точку, с чего всё началось. Мы живем во времени и пространстве, но каждый из нас является носителем внутреннего персонального времени и пространства. В буто мы ищем точку, где они образовались. Как говорил Кацуро Кан, наш японский мастер, задача – попасть в точку «до модернизации», чтобы узнать свои празвук, праприроду, прапространство, правремя, свое первичное звучание.

– Каков ваш путь в буто, с чего вы начинали?

– Я родился. Помню себя месяцев с восьми. Папа с мамой развелись, оставили меня болтаться по круглосуточным садикам. Я был, с одной стороны, изгоем, а с другой стороны, оказался в среде, где есть такие же, как и я. Мы такие немного отброшенные получились, и эта расщепленность формирует, конечно, восприятие мира. Мои дети выросли в семье, и я вижу, какие они целостные. А здесь происходит расщепление пространства, и мы оказываемся такими странниками между мирами. Часть семьи я потом обрел в пять лет. Это был восторг, но длительный период отсутствия дома сказался.

Иногда я чувствовал дикое одиночество, иногда – теплоту. Мир переливался, и я переливался вместе с ним. И чувствовал его как живую ткань, и в нем всегда было нечто большее. Это мучало, потому что оно не называло себя, показывало, но его было никак не опознать. Я стал улавливать его через искусство – рисование, стихи. Я исследовал свое тело и двигался порой очень странно для окружающего мира.

В конце подросткового периода у меня был период неформальной жизни. Мы с другом сколотили банду: уши проколоты, кожа, галифе, ирокез – это было проявление вовне, костюмированное действие. Потом рок-музыка перешла в живопись звуками. В этом течении я встретился со своей будущей супругой Натальей Жестовской, у которой к тому моменту был уже свой театральный коллектив, участники которого интересно работали с телом. В основе их искусства были такие явления как тайдзы цуань, цигун, нечто непривычное на тот момент.

Что есть в танце именно мое? Как проявить мою вибрацию, найти мое звучание? Что есть мое тело в том, что мы называем танец? И тут однажды приходят друзья и говорят: «Слушай, там ко Льву Додину в Малый драматический театр приехал японец. Проводит занятие по буто. Вам нужно посмотреть. Бери супругу и дуй туда». Мы попали на второй день, и там мне показали – вот оно, там есть ответы на твои вопросы. Этим японцем оказался Масаки Ивана.

– Вы учились буто самостоятельно, выходит?

– Однажды приезжал еще один японец, фантастический исполнитель и исследователь. А дальше я стал в одном лице и академиком Павловым, и его же собакой. Я сам себя препарировал, и изучал. Я шел наугад: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что.

У меня есть сравнение: акварель по мокрой бумаге. Можно нарисовать конкретный объект, а можно просто намочить бумагу, взять кисть, и самым интересным будет не рисунок, а остающийся за кистью шлейф. За девять лет погружений у меня стали появляться некоторые маяки.

А через девять лет мы встретились снова с Масаки Ивана. Я стал единственным человеком, которого отобрали из России для участия в летней танцевальной академии в Болгарии. После нескольких дней совместной работы мы шли с Масаки Ивана по горной дороге и разговаривали. Я стал рассказывать ему про то, что я научился определять, что выросло из меня, а что я привил себе. И все, что я привил, вживлял в себя, я стал отбрасывать. Это был (и есть сейчас) сложный процесс. Я отпиливаю, вынимаю, а потом вдруг найду что-то ужасное – господи, точно не мое! А потом смотрю: оно мое. Он послушал, мы идем дальше. А я счастливый – наконец, появился дорогой моему сердцу японец, который мне сейчас расскажет, как дальше жить. А он идет и говорит: «Знаешь, Григорий, я не буду тебя учить». У меня мир перевернулся. Я его чуть с горы не скинул. А он улыбается, поглядывает на меня. Потом говорит: ладно, успокойся. Я не буду учить тебя, потому что мы с тобой партнеры. Мир обратно перевернулся, и я сам чуть с горы не спрыгнул. Он говорит: то, что ты рассказал, это и мой путь тоже. Я точно так же формировал свой танец. Это долгий путь, но всё, что мы находим на этом пути, наше и мы за него отвечаем.

– Существуют разные направления буто?

– Если подходить примитивно, то есть условно европейская школа, и есть азиатская. Европейская школа из тела человеческого сделала инструмент, наделила его звуковой формой, разделила цельное тело на части, научила использовать их по отдельности. Возникла форма, сложенная из комбинаций: первое-второе-третье-четвертое. Загружаем туда контексты драматические, музыка должна быть мелодическая обязательно. Главным оказывается тело, которое рассказывает, интерпретирует, транслирует то, что происходит внутри меня и мира.

В азиатском варианте тело ничего не рассказывает и не объясняет. Тело – это часть природы, самодостаточная. Тело говорит само за себя. Оно может быть как одинокое дерево на берегу в пасмурную погоду. Одинокое облако, снежинка, которую мы рассматриваем, потому что красиво. Тело как сосуд, внутри которого, если его опустошить, может проникнуть что угодно. Если мы его опустошаем и отдаем его, туда может попадать осенний ветер, капля дождя, осенний лист, туда может заползти улитка, там может накопиться влага, снег. Тело, которое вмещает в себя, но способно пропускать, резонировать. Тело, которое не интерпретирует звуки, а пропускает их, тело, которое у человека внутри.

– Правда, что в основании искусства буто заложено изживание некой травмы?

– Если говорить об этом искусстве в широком смысле, то, например, Тарковский для меня – абсолютное буто. Как и весь авторский кинематограф – Бергман, Брессон и так далее. В основе их фильмов – некая травмированность, искажение, ожог, рефлексия на то, что мы не можем видеть настоящую картину бытия. Я верю только в то, что когда-нибудь мы проснемся и увидим мир, какой он есть. Потом когда-нибудь. Я не могу видеть картину бытия, но я ее слышу при этом, предчувствую, предугадываю, на ощупь начинаю ощущать. Это как земля, которая после зимы начала размягчаться, и мы понимаем, что она пахнет, в нее можно сеять, она не просто для красоты, а она может родить.

– Почему у вас не бритая голова, как положено?

– Эта наша Википедия вводит всех в заблуждение. Руки не доходят отредактировать статью про буто. Японцы, основатели буто, первые десять лет занимались тем, что всё разрушали. 10 лет они делали то, что обычно делают месяц, два, год, а дальше это во что-то должно превратиться, потому что нельзя все время все взрывать. Этим парням удалось 10 лет все взрывать и стирать, стирать. То, что творилось на сцене, было каким-то беспределом, тотальным отказом от всех канонов. Эти первые японцы были разными – волосатыми, бородатыми. По-моему, первыми забрились артисты театра «Санкай Дзюку». Их много, они лысые, они гримируются, выбеляются. Им так проще попробовать стереть в образе человечье. Мне кажется, это от них пошло.

– Сны влияют на вашу жизнь?

– Мне очень нравится такое понимание: сны не отвергай, но не принимай. Снами можно увлечься, но, с другой стороны, отвергая сны, можно что-то и потерять. Скажем так: когда сны меняются и перестают быть моими, значит, я попал не в свою среду, что-то происходит. Я знаю свои сны, они как дом, в котором я знаю все запахи, знаю всю фактуру этого дома. Когда мне снится «не мое», я хочу сразу вернуться домой, к своим снам.

– На пути к освоению буто вы сейчас находитесь в какой точке?

– У меня нет никакого ответа. Всё индивидуально. Единственно, постараюсь не угашать узнанное, что ТАМ есть еще что-то. Я не буду называть – это индивидуально для каждого. Но я уверен, что наш мир – как яйцо в скорлупе, помещенное в другое пространство. Он не заканчивается тут, за скорлупой тоже что-то есть. Это дарит надежду, что не так всё банально.

 – Всё будет хорошо?

– В конечном счете? Конечно! Да, это земное все закончится рано или поздно, и потом всё будет хорошо совершенно точно. А здесь как раз не должно быть всё хорошо. Если будет всё хорошо и прекрасно, не будет художников, не будет искусства, ничего не будет. Мы будем лежать на диване и даже передач «Сампо ТВ 360°» нам никто не покажет. И так всё хорошо.