— Здесь хотят круглый год макать яблоки в красную карамель для туристов и совсем не хотят воевать

Мой собеседник Магомет густобров и на удивление прямолинеен. А я думала, станет отшучиваться. Он отвечает на мои вопросы успокаивающим тоном, как бы давая понять, что в Ингушетии нечего бояться, но и быстро прощаться с традициями здесь никто не собирается. Все эти штрафы, комиссии — попытка найти баланс между современными ценностями и вековой культурой.

Магомет — наш экскурсовод на ингушском отрезке пятидневного железнодорожного круиза по Северному Кавказу.

20 лет регион по известным причинам не встречал туристских поездов, но теперь повсюду грохочут не взрывы, а стройки: кладут асфальт, возводят гостиницы, реставрируют архитектурные памятники. Здесь хотят круглый год макать яблоки в красную карамель для туристов и совсем не хотят воевать. На каждой станции путешественников встречают безупречно отрепетированной лезгинкой и национальными сладостями. Речи экскурсоводов пока сбивчивы: «Как там этого хана-то звали? Ладно, потом вспомню!» — зато можно наблюдать, как изо дня в день разные экскурсоводы показывают все новые территории, где на самом деле находилась столица Алании — легендарный Магас. Нам таких мест показали три, и каждое из них, конечно, единственное, подтвержденное археологами.

Ночи мы проводим в поезде, а днем путешественников рассаживают по автобусам и возят по красотам Карачаево-Черкесии, Ингушетии, Чечни и Ставропольского края. Маршрут назван «Чайным экспрессом» в честь самого востребованного товара, шедшего по этим местностям из Индии к берегам Каспия и Черного моря во времена Великого шелкового пути.

На память о тех временах ингушский язык сохранил до наших дней идиому «как до Сиккима», что означает «очень далеко». Сикким — это индийский штат в Гималаях (ранее — отдельное государство), одна из самых дальних точек, куда шли караваны с товарами через Ингушетию.

Пикник под цветущей вишней

   

    

Мы едем по дну Ассинского ущелья в старом «пазике». Виды открываются самые классические: слева от дороги где-то внизу клокочет горная река, а справа нависают скалы, в стародавние времена образовавшиеся так стремительно, что горная порода застыла на срезе вертикальными пластами. Кое-где встречаются броды — хотя бы на них водитель сбавляет газ. Местные жители называют ущелье коридором времени, потому что стоит лишь проехать сквозь него, как из привычной городской среды попадаешь в царство склепов, храмов и высоких башен, возведенных тысячелетие назад.

Все это Джейрахско-Ассинский музей-заповедник. Здесь по территории в 64 000 га разбросаны выстоявшие вайнахские аулы, каждый из которых — гнездо какого-нибудь большого ингушского рода (тейпа). Еще есть христианский храм Тхаба-Ерды, построенный из желтого ракушечника 13 веков назад, то есть раньше, чем Русь приняла христианство. Сейчас в его фронтальном барельефе отсутствует несколько кирпичей — пазл ктиторской композиции представлен не полностью. Но говорят, кирпичи увезли на реставрацию, то есть не навсегда.

Также на территории заповедника ежегодно проходят международные соревнования по боям без правил, для которых сегодня уже выложили гигантскими камнями знаменитый знак «М1» и возводят трибуны.

Совсем рядом аул Эгикал — главный герой романа Идриса Базоркина «Из тьмы веков». Он стоит на склоне горы Цей-Лом так же, как в советские времена, когда писалась книга. Да и времена, о которых книга писалась, аул встречал точно таким же, каким нашли мы его теперь.

Ветер несет запахи свежескошенной травы, кизяка и бараньего шашлыка. В руинах XVI века жители соседнего села устроили пикник. Под цветущей у подножья древней стены вишней разложено шерстяное покрывало. Аул состоит из десятка построек: солнечные склепы — надземные сооружения, куда старики добровольно приходили умирать, подземные склепы с нишами на разной глубине, куда складывали безвременно ушедших, а также боевые и жилые башни. Жилые шире и древнее боевых. Первые этажи башен были отданы под продуктовые запасы и мелкую скотину, третий этаж (обыкновенно самый чистый и уютный) был гостевым. А семьи ютились на втором. Венчала жилую башню земляная крыша. Боевые же башни имеют пирамидальные каменные завершения и бойницы под ними. До распространения пороха такое укрепление можно было взять только измором, но и после не всегда получалось. Говорят, когда одну из башен заминировали вдоль фундамента и взорвали, она лишь подпрыгнула и приземлилась без особых повреждений.

   

      

— Тенгиз, туристов пугают некоторые элементы вашей культуры. Будете с этим что-то делать? — спрашиваю у местного краеведа. — Участники этого путешествия неоднократно признавались мне, что, кроме как поездом с огромной группой людей, они никогда бы не решились отправиться на Северный Кавказ.

— Вайнахский народ консервативен. Это и есть его главное богатство. Для туризма всевытаптывающего, построенного на селфи и шаблонах, это препон. Но для ценителей этнографии, фотосъемки и культурологи — наоборот! — Тенгиз поднимает глаза на Эгикал и, кажется, жалеет о том, что через заповедник недавно проложили дорогу, сделавшую возможным наше путешествие. — Думаю, массовый туризм ставит под угрозу памятники культуры и национальную самобытность. Однако, охраняя вековые традиции, мы не становимся менее приветливыми и гостеприимными.

Я тоже бросаю взгляд на Эгикал. Вокруг него, внутри и даже по разрушенным стенам башен бродят две сотни участников «Чайного экспресса». Думаю, мы тут и правда вытоптали бы весь культурный слой часа за полтора.

Танцы орлов и лебедей

   

  

Подбираемся к аулу Таргим. Магомет окидывает всех торжествующим взглядом: Таргим — его родной аул. Правда, башня его предков не сохранилась: разрушена во время одной из карательных экспедиций Российской империи.

Несколько местных жителей подбегают к обрыву, откуда весь аул выглядит старинной гравюрой из книги Александра Дюма, и пускаются в пляс.

— В традиционной лезгинке мужчина олицетворяет орла, а женщина — лебедя, и это кардинально противоположные роли в танце, — поясняет ингушка Лайла. — Женщине нельзя смотреть на партнера, иначе это будет пошлостью. Женщина должна лишь оттенять мужскую ловкость, мужское мастерство. И она не может выйти на танец без приглашения. Эти правила действуют не только на показательных выступлениях, но и на обычных семейных праздниках. Редкая культура соблюдает такую строгость.

— У нас тоже есть кое-какая строгость по части танцев, — отвечаю. — Но это долгая история.

— Ой, как же здорово! Это умение у них от природы! — восклицает женщина, наблюдающая за танцем через смартфон.

Я с ней не соглашаюсь. Способности танцоров — не природный дар, а результат многолетних тренировок. Зато сама стилистика лезгинки — ее душа — действительно берет свое начало в самой природе, о чем свидетельствуют птичьи образы всех движений этого танца. Мы продолжаем спорить и за обеденным столом, накрытым прямо на природе в ингушском селе Мужичи, и уже в Чечне, на крыше небоскреба с видом на ночной Грозный, и в очереди за чеченской халвой, напоминающей советский шербет. Нас останавливает лишь необходимость сесть в поезд и разойтись по вагонам: я еду во втором, мой оппонент — в четвертом.

Любимая минералка Лермонтова

   

         

Дагестанский Дербент встречает нас снова лезгинкой и расписанными цветочным орнаментом стенами старинного вокзала. По-восточному узкие улицы не имеют названий: дома обозначены только цифрами испокон веков, чтобы чужак, пришедший не с добром, запутался и заблудился.

Скоро город празднует юбилей, так что сейчас тут все перекопано — власти обновляют его к празднику. В 2015 году Дербенту исполняется 2000 лет. Возраст определили на глазок, потому что точных дат никто не знает. Глава Дагестана, как, впрочем, и все жители города, и члены комиссии ЮНЕСКО, всегда считали, что Дербенту 5000 лет. Но 5000 — это все-таки с перерывами, поэтому решили, что честнее 2000. Тем более, даже этот возраст делает Дербент самым старым городом в нашей стране. Статус объекта Всемирного наследия ЮНЕСКО, присвоенный старой части Дербента, не мешает местным жителям менять окна на пластиковые и перестраивать свои дома.

К обеду снова подают лезгинку и лепешки чуду. Справа за столом сидит человек в синих мокасинах (этот — из местных), а слева — человек в толстовке с надписью «Урюпинск». Второго зовут Василием. Он занимается брендингом городов и носит экологичную сумку, собственноручно сделанную из старых журналов.

— Представляете, я самый первый покупатель этого тура! — хвастает он. — Должно быть, и у первого тура по Золотому кольцу тоже был первый покупатель.

— А вдруг из-за таких, как мы, регион со временем станет потемкинской деревней? — я все пытаюсь понять, возможен ли баланс между открытостью и сохранением «настоящести» Северного Кавказа.

— Я понимаю опасения тех, кто видит туризм вероломным механизмом уничтожения самобытности. Но также я знаю, что не обделенные вниманием туристов памятники архитектуры живут значительно дольше, чем прожили бы без их внимания.

Сидящие неподалеку краеведы задумчиво кивают, и, кажется, у всех улучшается настроение. Остается лишь принять оздоровительные ванны в Минеральных Водах и испить той самой воды, горячо любимой Михаилом Лермонтовым, которую он пил за пару часов до роковой дуэли.

Последнее утро круиза. Наш поезд едет вдоль Черного моря мимо ржавых покинутых причалов, мимо еще пустых гостевых домиков и пионерских лагерей. Вот мужчина, стоя на волнорезе, снимает олимпийку. Прыгнет ли? Проехали. Поезд — все-таки специфический жанр путешествий: его не припаркуешь на обочине, чтобы досмотреть сцену до конца. Состав несется дальше и заходит в тоннель. Абсолютная темнота. Только стук колес и запах целебных трав, собранных в горах Карачаево-Черкесии, — они лежат в моем рюкзаке на багажной полке.