Сталин и его маршалы .Сталин глазами маршала Голованова

До сих пор наш рассказ о Главном маршале авиации Александре Голованова, его взаимоотношениям со Сталиным и мнению Голованова о Сталине и его роли в Великой Отечественной войне был посвящен в основном биографии самого Голованова. Начиная с этого очерка, переходим к теме о том, как началось и продолжалось знакомство и взаимодействие этих крупнейших фигур нашей военной истории.

В основном изложение будет основано на воспоминаниях Голованова «Дальняя бомбардировочная…» с привлечением и иных источников. Сложность тут в том, что так и тянет воспроизвести большую часть этих воспоминаний, добрая треть которых и посвящена собственно Верховному Главнокомандующему, как непосредственному руководителю стратегической Авиации Дальнего Действия – АДД.

Напомним, что маршал Голованов был единственным из руководителей подобного ранга, не имеющим над собой иных начальников, кроме Сталина. Приказывать ему и даже требовать отчета не мог ни один из руководителей фронтов, ни Генштаб, ни заместитель Главкома маршал Жуков.

Поэтому «о Сталине в книге говорится больше, чем у других авторов», − писал Голованов в своем письме Л.И. Брежневу и А.Н. Косыгину о недопустимой задержке с выходом его Воспоминаний[1].

«Ни Генеральный штаб, ни руководство Наркомата обороны, ни заместители Верховного Главнокомандующего никакого отношения к боевой деятельности и развитию АДД не имели. Все руководство боевыми действиями и развитием АДД шло только через Сталина и только по его личным указаниям. Никто, кроме него, касательства к Авиации дальнего действия не имел. Случай, видимо, уникальный, ибо мне других подобных примеров неизвестно».

Слава Богу, мемуары Голованова ныне не только напечатаны в полном объеме, но есть и в инете − для любознательных. Поэтому в нашем изложении постараемся ограничиться лишь наиболее яркими эпизодами, говорящими, прежде всего, о человеческих качествах Верховного Главнокомандующего.

Обобщающее мнение Голованова о полководческих дарованиях Сталина станет темой заключительного очерка.

От письма до полка

Письмо Сталину и первые следствия

Почему должен писать именно я?

После разговора в новогоднюю ночь с генеральным инспектором ВВС Я.В. Смушкевичем о недочетах нашей авиации в полетах по приборам, и о необходимости письма Сталину с предложением об их устранении, Голованов долго не мог заснуть. «Предложение Смушкевича было для меня странным, непонятным, хотя суть дела очевидна. Все, что говорил Яков Владимирович, − истинная правда. Но почему должен писать именно я?

Стали всплывать в памяти различные эпизоды из жизни нашего экипажа на Халхин-Голе и в финскую. Из всего пережитого и виденного нами совершено ясно, что в воздушных боях нет равных нашим летчикам по тактике и смелости. Японские летчики не выдерживали лобовых атак. В самый критический момент стремительного сближения нервы сдавали, они уклонялись от боя и погибали. А ведь это была элита японских летчиков-самураев».

На Халхин-Голе и наши бомбардировщики отлично выполняли свою боевую работу. Но там была ясная погода. В финскую кампанию, когда была сплошная облачность, один гражданский экипаж Голованова налетал по совокупности едва ли не больше, чем вся наша бомбардировочная авиация. «Налицо был явный пробел в технической подготовке личного состава, обслуживавшего материальную часть.

У штурманов чувствовалась отличная подготовка к визуальным полетам и слабая, никуда не годная − в умении пользоваться радиосредствами, имеющимися на борту самолета.

Почему?! Ведь научиться летать по радиосредствам куда легче и проще, да и времени на это нужно меньше, чем для овладения визуальными полетами.

Повторяю, финская кампания выявила явную неготовность нашей бомбардировочной авиации к полетам в сложных метеорологических условиях и использовании средств радионавигации…

Почему? Все это было для меня загадочным.

Вовсю шла война на Западе. Авиация немцев и англичан, используя радионавигацию, летала, бомбила, не считаясь с погодой, а мы?!».

Возникали у шеф-пилота и другие вопросы без ответов, и заснул он «с твердым убеждением, что Смушкевич прав и откладывать это дело в долгий ящик нельзя, хотя у меня даже не мелькала мысль о том, что всем нам скоро придется принять непосредственное участие в войне».

Но проснувшись Голованов, пришел к достаточно естественному выводу, что мечтать в постели – это одно, а вот осуществлять эти мечтания – совсем иное. Так что ни в день первого января после новогодней ночи, ни на следующий день – уже второго января, Голованов не только не приступил к написанию письма, но и сам разговор с генеральным инспектором стал забываться.

«Товарищ Сталин!»

Однако еще через день – следовательно, 4 января 1941 года (прошу обратить внимание на приводимые здесь даты и сроки), Голованову позвонили от Смушкевича и весьма требовательно спросили – написано ли письмо, а если нет, то когда будет. На что был дан ответ – завтра.

Пришлось, ругая себя мысленно за этот ответ взять ручку, бумагу и сесть за стол. На бумаге появились впервые в жизни написанные слова: «Товарищ Сталин!». Но в ближайшие часы ничего нового к ним не добавилось. О чем писать было ясно, но вот как? Чтобы и самому болтуном не показаться и людей не подвезти.

Размышления летчика прервал телефонный звонок, что завтра – 5 января ему предстоит вылет в китайскую провинцию Западный Синьцзян, в город Урумчи – самый отдаленный от моря крупный город в мире, − с вновь назначенным председателем Советско-китайского авиационного общества А.С. Горюновым, помощником начальника Аэрофлота. Задание подстегнуло.

«Мысль заработала быстрее: времени оставалось совсем немного.

Просидев у письменного стола всю ночь, много раз черкая и перечеркивая слова и целые фразы, я в конце концов написал следующее:

«Товарищ Сталин!

Европейская война показывает, какую огромную роль играет авиация при умелом, конечно, ее использовании.

Англичане безошибочно летают на Берлин, Кельн и другие места, точно приходя к намеченным целям, независимо от состояния погоды и времени суток. Совершенно ясно, что кадры этой авиации хорошо подготовлены и натренированы.

В начале войны с белофиннами мной была выдвинута идея полетов в глубокие тылы белофиннов, используя радионавигацию, для разбрасывания листовок и лидирования бомбардировщиков к целям, намеченным для бомбометания. …

На сегодня с каждым днем диктуется необходимость иметь такую авиацию, которая могла бы работать почти в любых условиях и точно прилетать на цели, которые ей указаны, независимо от метеорологических условий. Именно этот вопрос, по существу, и будет решать успех предстоящих военных операций в смысле дезорганизации глубоких тылов противника, его промышленности, транспорта, боепитания и т. д. и т. п., не говоря уже о возможности десантных операций.

Имея некоторый опыт и навыки в этих вопросах, я мог бы взяться за организацию и организовать соединение в 100-150 самолетов, которое отвечало бы последним требованиям, предъявляемым авиации, и которое летало бы не хуже англичан или немцев и являлось бы базой для ВВС в смысле кадров и дальнейшего увеличения количества соединений.

Дело это серьезное и ответственное, но, продумав все как следует, я пришел к твердому убеждению в том, что если мне дадут полную возможность в организации такого соединения и помогут мне в этом, то такое соединение вполне возможно создать.

По этому вопросу я и решил, товарищ Сталин, обратиться к Вам.

Летчик Голованов. Место работы — Аэрофлот (эскадрилья особого назначения).

Адрес: Колхозная пл., 1-й Коптельский пер., д. 9, кв. 57. Тел.: И-1-03-48».

Страница черновика письма Голованова Сталину с предложением о создании соединения дальних бомбардировщиков

Закончив свою записку, как он сам назвал свое творение, Голованов запечатал письмо в пакет, не надписывая его, и сказал жене, что если придут от Смушкевича – пакет на столе. Было пять утра, в семь за Головановым пришла машина отвезти на аэродром.

В Алма-Ату и обратно

Голованов вспоминает, что испытывал удовлетворение, что сбросил обещанное со своих плеч, а далее – никаких последствий от него не ожидал. Если и дойдет когда до адресата, то пока примут меры, пока то, да се…

Поэтому о письме ничего не сказал даже экипажу, с которым прошел две войны.

В первый день долетели до Актюбинска, что на северо-западе Казахстана, на другой день – 6 января – до Алма-Аты. «Я был уверен, что с моей запиской все на этом и кончилось, и, прилетев в Алма-Ату, совершенно не придал значения распоряжению начальства прервать дальнейший полет и немедленно вернуться в Москву. Такое случалось не раз.

Распрощавшись с Горюновым, мы отправились в обратный путь и всю дорогу гадали, строя разные предположения, куда нас занесет судьба на этот раз». Судя по всему, в обратный путь отправились 7 января, возможно в ночь.

Голованов говорит, что работа шеф-пилота была творческой и разнообразной, заранее не знаешь куда полетишь, поэтому у них всегда был в экипаже комплект карт на все случаи жизни. Он отмечает также, что полет от Куйбышева до Москвы проходил в сложных метеоусловиях − сильное обледенение. Самолеты на трассах не летали.

«В Москву прибыли в пять часов вечера. Как обычно, договорились созвониться друг с другом завтра, так как в аэропорту для нас никаких указаний или распоряжений оставлено не было».

«Если уж вылетели, то обязательно будут»

«Дома я узнал от жены, что днем несколько раз мне звонили от какого-то товарища Маленкова и спрашивали, как она думает, прилетим мы сегодня или нет. Жена ответила, что обычно ей, когда мы возвращаемся в Москву, звонят и сообщают, но сейчас она не знает, где мы.

Тогда ей сказали, что мы вылетели из Алма-Аты в Москву, но что погода плохая и вряд ли мы прилетим. “Вот большое вам спасибо, − обрадовалась жена, − сейчас буду готовить обед”.

Ей опять сказали, что торопиться не следует, так как погода плохая.

“Ничего, − ответила она, − если уж вылетели, то обязательно будут. Вы позванивайте мне, если муж вам очень нужен. Мне обязательно сообщат, как только он прилетит”».

Поскольку никакая промежуточная посадка не упоминается, то видимо возвращение в Москву состоялось все же 7 января.

Тогда именно в этот день и состоялась встреча и первое знакомство Голованова со Сталиным. Расскажем о ней максимально подробно, по возможности непосредственно словами Воспоминаний, так как она наименее известна.

Встреча и первое знакомство со Сталиным

Вызов в ЦК

Почти сразу по появлению Голованова дома раздался звонок из ЦК, от помощника Маленкова. Сказали, чтобы тот быстро поел, и за ним пришлют машину. Голованов первоначально подумал, что Маленков сам собирается лететь с его экипажем.

На вопросительный взгляд жены он объяснил:

− Ну, теперь все ясно! Не успел сказать тебе, что нас срочно вернули из Алма-Аты. Мы все гадали, куда и с кем лететь. Зря-то с дороги не возвращают. Вот удивится наш экипаж! Ведь Маленков − это секретарь ЦК. Наверно, куда-то собрался лететь.

− Ох уж мне эти полеты, − вздохнула жена. − Свернешь ты когда-нибудь на них шею. Ведь ты не один сейчас. Нужно думать и о семье!

«Который раз я слышал эти слова и во время Халхин-Гола, и в финскую, но всегда знал, что Тамара, хоть и много переживает, в душе и сама радуется за меня, за мой экипаж.

Всю финскую войну проработала она в госпиталях с ранеными и очень гордилась, когда кто-нибудь из них спрашивал:

− А не жена ли вы того летчика Голованова, что вывез меня на „Дугласе“?

Наскоро пообедав, я стал одеваться. И тут же раздался звонок у входной двери: это пришла за мной машина. По пути в ЦК я размышлял о том, куда придется завтра лететь.

Много нам с экипажем пришлось возить ответственных товарищей, и в разные места. Но с секретарями ЦК сталкиваться не доводилось…

Обычно наши пассажиры приезжали на аэродром, и никогда мне не приходилось предварительно куда-либо являться. Видимо, предстоит какой-то особо важный полет, и меня вызывают на инструктаж. С этими мыслями вошел я в подъезд, предъявил документы, и мне показали, куда нужно пройти.

Встретившись в приемной с Сухановым, я, не успев даже спросить о цели моего вызова, был проведен в довольно большой кабинет, где за столом, наклонив голову, сидел довольно грузный человек и что-то писал. Горела одна настольная лампа. Суханов зажег свет. В углу кабинета стояли большие часы. Время было 18 часов 30 минут».

Из ЦК в Кремль

«− Вот и товарищ Голованов, − сказал Суханов.

− Будем знакомы − Маленков. − Встав из-за стола, он протянул мне руку. − А мы были уверены, что вы сегодня не прилетите! Как погода?

− Погода неважная, − ответил я.

− Ну а как же вы летаете?

− У нас самолет хороший, имеются противообледенители, пользуемся радионавигацией, так что в видимости земли для ориентировки не нуждаемся. Если полетим, и погода будет плохая, сами убедитесь.

− А у вас все так летают?

− К сожалению, пока нет, но есть товарищи, которые летают и не хуже нас.

− Ну что же, − сказал Маленков, − поедемте. Оденьтесь и заходите ко мне.

Я решил, что, видимо, полетит целая комиссия или большая группа, которой Маленков даст инструктаж перед отлетом, и искренне пожалел, что не придется полетать с секретарем ЦК».

Одевшись, сели в машину и через пять минут остановились у небольшого подъезда, освещенного одинокой электрической лампочкой. В разговоре с Маленковым о летной работе Голованов не заметил, что приехали в Кремль.

Поднялись на второй этаж, где Маленков сразу вошел через приемную в открытую дверь, а у Голованова Поскребышев – «бритый наголо, невысокого роста плотный товарищ» − уточнил, Голованов ли перед ним, и также спросил, «как мы долетели в такую погоду, но тут раздался звонок и он быстро ушел в ту же дверь, затем сразу вернулся и сказал:

− Проходите, пожалуйста.

Я прошел через небольшую комнату и увидел перед собой огромную дубовую дверь. Открыл ее и оказался в кабинете, где слева стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол со многими стульями по обе стороны. Несколько человек сидели, некоторые стояли. На стене висели два больших портрета − Маркса и Энгельса.

Похоже, что речь идет об этом кабинете, хотя и с другим составом участников

Впереди у дальней стены стоял дубовый старинный стол, а справа от него − столик с большим количеством телефонов − это все, что я успел заметить, ибо от дальнего стола ко мне шел человек, в котором я сразу узнал Сталина».

Сказать мне было нечего

«Сходство с портретами было удивительное, особенно с тем, на котором он был изображен в серой тужурке и того же цвета брюках, заправленных в сапоги. В этом костюме он был и сейчас. Только в жизни он оказался несколько худее и меньше ростом.\

− Здравствуйте, − сказал Сталин с характерным грузинским акцентом, подходя ко мне и протягивая руку. − Мы видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду.

Мы вот здесь, − он обвел присутствующих рукой, − ознакомились с вашей запиской, навели о вас справки, что вы за человек. Предложение ваше считаем заслуживающим внимания, а вас считаем подходящим человеком для его выполнения.

Я молчал. Эта совершенно неожиданная встреча всего лишь через несколько считанных дней после того, как я написал записку, ошеломила меня.

Конечно, я знал, что на всякое обращение должен быть какой-то ответ, но такой быстрой реакции, да еще лично самого адресата, даже представить не мог. Впоследствии оказалось, что такому стилю работы следовали все руководящие товарищи.

− Ну, что вы скажете?

Сказать мне было нечего. Я совершенно не был готов не только для разговора на эту тему со Сталиным, но довольно смутно представлял себе и саму организацию дела. Что нужно делать, я, конечно, знал, а вот как все организовать, абсолютно не представлял себе.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин

Сталин, не торопясь, зашагал по ковру. Возвращаясь назад и поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

− У нас нет, товарищ Голованов, соединений в сто или сто пятьдесят самолетов. У нас есть эскадрильи, полки, дивизии, корпуса, армии. Это называется на военном языке организацией войск. И никакой другой организации придумывать, кажется, не следует.

Говорил Сталин негромко, но четко и ясно, помолчав, опять зашагал по кабинету, о чем-то думая. Я огляделся и увидел за столом ряд известных мне по портретам лиц, среди которых были Молотов, Микоян, Берия, Маршал Советского Союза Тимошенко, которого я знал по финской кампании как военачальника, успешно завершившего боевые действия и ставшего после этого наркомом обороны.

Были здесь также маршалы Буденный, Кулик и еще несколько человек, которых я не знал. Видимо, шло обсуждение каких-то военных вопросов. Маршал Тимошенко был в мундире.

Не дождавшись от меня ответа, Сталин, обращаясь к присутствующим, спросил:

− Ну, как будем решать вопрос?

Не помню точно, кто именно из присутствовавших предложил организовать армию, другой товарищ внес предложение начинать дело с корпуса. Сталин внимательно слушал и продолжал ходить. Наконец, подойдя ко мне, он спросил:

− Вы гордый человек?

Не поняв смысла вопроса, я ответил, что в обиду себя не дам. Это были первые слова, которые я, в конце концов, произнес.

− Я не об этом вас спрашиваю, − улыбнулся Сталин. − Армия или корпус, − сказал он, обращаясь к присутствовавшим, − задавят человека портянками и всякими видами обеспечения и снабжения, а нам нужны люди, организованные в части и соединения, способные летать в любых условиях. И сразу армию или корпус не создашь.

Видимо, было бы целесообразнее начинать с малого, например с полка, но не отдавать его на откуп в состав округа или дивизии. Его нужно непосредственно подчинить центру, внимательно следить за его деятельностью и помогать ему.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин.

Он высказал и предложил то лучшее, до чего я сам, может быть, не додумался бы, а если бы и додумался, то едва ли высказал, потому что это были действительно особые условия, претендовать на которые я бы никогда не посмел».

Мы вас скоро вызовем. До свидания

«Поглядев на меня, Сталин опять улыбнулся: мой явно радостный вид, который я не мог скрыть, говорил сам за себя.

− В этом полку нужно сосредоточить хорошие кадры и примерно через полгода развернуть его в дивизию, а через год − в корпус, через два − в армию. Ну а вы как, согласны с этим? − подходя ко мне, спросил Сталин.

− Полностью, товарищ Сталин!

− Ну вот вы и заговорили, − он опять улыбнулся. − Кончайте ваше вольное казачество, бросайте ваши полеты, займитесь организацией, дайте нам ваши предложения, и побыстрее. Мы вас скоро вызовем. До свидания.

Ушел я от Сталина как во сне. Все решилось так быстро и так просто.

Выйдя из здания и оглядевшись, я увидел прямо перед собой историческую Кремлевскую стену. Не сразу сориентировался, пришлось спросить, где Спасские ворота. Пошел домой пешком. На Красной площади услышал бой кремлевских курантов на Спасской башне.

Пробило восемь. Прошло три часа с момента прилета в Москву.

Всего три часа, а какой поворот в жизни!»

Темпы действительно поразительные! Особенно для нас.

Сталин − человек, с которым можно говорить

По дороге домой Голованов вспоминал свою жизнь, трагическую «черную полосу» 1937 года, хотя и сравнительно легко и быстро по тем временам окончившуюся. И сравнивал свои впечатления о Сталине, которые были у него до этого разговора с ним, и сейчас. Пытался разобраться в своих чувствах к нему.

«В моем воображении он был воистину стальным человеком, без души и сердца, который, не останавливаясь ни перед чем, проводил политику индустриализации и коллективизации». С одной стороны Голованова, как и большинство его современников, «окрыляло радостное чувство, что наша страна скоро догонит и перегонит передовые капиталистические страны по техническому оснащению и производству многих видов продукции».

С другой стороны, «мне казалось, что, сметая с нашего пути все мешающее и сопротивляющееся, Сталин не замечает, как при этом страдает много и таких людей, в верности которых нельзя было сомневаться». Перед глазами был и собственный пример, и пример сестры, муж которой Захаров-Мейер был расстрелян, и влачившей с детьми жалкое существование. Да и многих других семей…

«Нити всех бед, как я тогда считал, тянулись к Сталину…

Сейчас же я увидел человека, который совсем не соответствовал моему представлению о нем.

Наоборот, мне показалось, что это человек, с которым можно говорить, который интересуется твоим мнением, а главное, думает о том же, о чем думаешь и ты, и сам помогает некоторым, вроде меня, выйти из, казалось бы, безвыходного положения, сам подсказывает тебе мысли, которые ты ищешь и не можешь найти.

Больше всего меня поразила его осведомленность в вопросах авиации.

Понял я и то, что мысли его сосредоточены на неминуемой грядущей войне с фашистской Германией, что пакт пактом, а мы готовимся к обороне…

Все это было для меня открытием».

Это во многом до сих пор открытие даже для тех, кто хочет знать правду.

[«…он заботился о людях, Сталин»

Любопытно, что очень похоже о Сталине и его чутье, но уже в области артиллерии, а также о внимании к людям, говорит наш великий конструктор артиллерийских систем генерал-полковник технических войск Василий Гаврилович Грабин (1900-1980). Из его книги «Оружие победы», также рассыпанной в типографии при Брежневе, как и воспоминания Голованова, однозначно следует, что только благодаря лично Сталину удалось пробить создание знаменитых пушек Грабина. А в Великой Отечественной именно артиллерия была «бог войны».

Уже незадолго до смерти Грабин на вопрос:

− Как по-вашему мнению, Сталин был умным человеком?, ответил так:

− Умный – не то слово. Умных у нас много.

Он душевный был человек, он заботился о людях, Сталин.

Хрущев сказал, что мы не готовились к войне. А я все пушки сделал до войны. Но если бы послушали Тухачевского, то их бы не было… Я попросил Тухачевского выставить на смотре нашу пушку (Ф-22). Тот наотрез отказался. Тогда я сказал, что заявлю в Политбюро.

Эта пушка оказалась самой лучшей в войну.

Сталин сказал 1 января 1942 года: «Ваша пушка спасла Россию…»[2]].

Отдельный 212-й дальнебомбардировочный начинает свою историю

Но вернемся к Голованову и его размышлениям по дороге домой из Кремля. Как пишет он сам, от бури противоречивых чувств, он избавился только у дверей квартиры. А на достаточно нервный вопрос жены, что и как, тихо ответил:

− Был у Сталина.

После первого волнения, жена пришла к выводу, что руководящая работа командира полка будет спокойнее работы шеф-пилота, успокоилась сама «и домашняя жизнь как бы вошла в свою обычную колею». Но именно Тамара Васильевна напомнила Голованову:

− А как же твой экипаж? Ты о нем подумал?

Забегая вперед скажу, что экипаж единодушно последовал за командиром, хотя об этом, опять же пришлось просить самого Сталина.

Так начинал свою историю Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк.

Был, напомню, вечер 7 января 1941 года.

К 1 февраля 1941 года полк был полностью сформирован и приступил к практическим занятиям и тренировкам в месте своей дислокации – Смоленске.

От новогоднего разговора с генералом Смушкевичем прошел месяц, от первого разговора со Сталиным – три недели.

В оперативности не откажешь!

Некоторые детали окончательной организации Отдельного 212-го и его предвоенной подготовки в феврале-июне 1941 расскажем далее.

Продолжение следует

До сих пор наш рассказ о Главном маршале авиации Александре Голованова, его взаимоотношениям со Сталиным и мнению Голованова о Сталине и его роли в Великой Отечественной войне был посвящен в основном биографии самого Голованова. Начиная с этого очерка, переходим к теме о том, как началось и продолжалось знакомство и взаимодействие этих крупнейших фигур нашей военной истории.

Сталин и его маршалы

В основном изложение будет основано на воспоминаниях Голованова «Дальняя бомбардировочная…» с привлечением и иных источников. Сложность тут в том, что так и тянет воспроизвести большую часть этих воспоминаний, добрая треть которых и посвящена собственно Верховному Главнокомандующему, как непосредственному руководителю стратегической Авиации Дальнего Действия – АДД.

Напомним, что маршал Голованов был единственным из руководителей подобного ранга, не имеющим над собой иных начальников, кроме Сталина. Приказывать ему и даже требовать отчета не мог ни один из руководителей фронтов, ни Генштаб, ни заместитель Главкома маршал Жуков.

Поэтому «о Сталине в книге говорится больше, чем у других авторов», − писал Голованов в своем письме Л.И. Брежневу и А.Н. Косыгину о недопустимой задержке с выходом его Воспоминаний[1].

«Ни Генеральный штаб, ни руководство Наркомата обороны, ни заместители Верховного Главнокомандующего никакого отношения к боевой деятельности и развитию АДД не имели. Все руководство боевыми действиями и развитием АДД шло только через Сталина и только по его личным указаниям. Никто, кроме него, касательства к Авиации дальнего действия не имел. Случай, видимо, уникальный, ибо мне других подобных примеров неизвестно».

Слава Богу, мемуары Голованова ныне не только напечатаны в полном объеме, но есть и в инете − для любознательных. Поэтому в нашем изложении постараемся ограничиться лишь наиболее яркими эпизодами, говорящими, прежде всего, о человеческих качествах Верховного Главнокомандующего.

Обобщающее мнение Голованова о полководческих дарованиях Сталина станет темой заключительного очерка.

От письма до полка

Письмо Сталину и первые следствия

Почему должен писать именно я?

После разговора в новогоднюю ночь с генеральным инспектором ВВС Я.В. Смушкевичем о недочетах нашей авиации в полетах по приборам, и о необходимости письма Сталину с предложением об их устранении, Голованов долго не мог заснуть. «Предложение Смушкевича было для меня странным, непонятным, хотя суть дела очевидна. Все, что говорил Яков Владимирович, − истинная правда. Но почему должен писать именно я?

Стали всплывать в памяти различные эпизоды из жизни нашего экипажа на Халхин-Голе и в финскую. Из всего пережитого и виденного нами совершено ясно, что в воздушных боях нет равных нашим летчикам по тактике и смелости. Японские летчики не выдерживали лобовых атак. В самый критический момент стремительного сближения нервы сдавали, они уклонялись от боя и погибали. А ведь это была элита японских летчиков-самураев».

На Халхин-Голе и наши бомбардировщики отлично выполняли свою боевую работу. Но там была ясная погода. В финскую кампанию, когда была сплошная облачность, один гражданский экипаж Голованова налетал по совокупности едва ли не больше, чем вся наша бомбардировочная авиация. «Налицо был явный пробел в технической подготовке личного состава, обслуживавшего материальную часть.

У штурманов чувствовалась отличная подготовка к визуальным полетам и слабая, никуда не годная − в умении пользоваться радиосредствами, имеющимися на борту самолета.

Почему?! Ведь научиться летать по радиосредствам куда легче и проще, да и времени на это нужно меньше, чем для овладения визуальными полетами.

Повторяю, финская кампания выявила явную неготовность нашей бомбардировочной авиации к полетам в сложных метеорологических условиях и использовании средств радионавигации…

Почему? Все это было для меня загадочным.

Вовсю шла война на Западе. Авиация немцев и англичан, используя радионавигацию, летала, бомбила, не считаясь с погодой, а мы?!».

Возникали у шеф-пилота и другие вопросы без ответов, и заснул он «с твердым убеждением, что Смушкевич прав и откладывать это дело в долгий ящик нельзя, хотя у меня даже не мелькала мысль о том, что всем нам скоро придется принять непосредственное участие в войне».

Но проснувшись Голованов, пришел к достаточно естественному выводу, что мечтать в постели – это одно, а вот осуществлять эти мечтания – совсем иное. Так что ни в день первого января после новогодней ночи, ни на следующий день – уже второго января, Голованов не только не приступил к написанию письма, но и сам разговор с генеральным инспектором стал забываться.

«Товарищ Сталин!»

Однако еще через день – следовательно, 4 января 1941 года (прошу обратить внимание на приводимые здесь даты и сроки), Голованову позвонили от Смушкевича и весьма требовательно спросили – написано ли письмо, а если нет, то когда будет. На что был дан ответ – завтра.

Пришлось, ругая себя мысленно за этот ответ взять ручку, бумагу и сесть за стол. На бумаге появились впервые в жизни написанные слова: «Товарищ Сталин!». Но в ближайшие часы ничего нового к ним не добавилось. О чем писать было ясно, но вот как? Чтобы и самому болтуном не показаться и людей не подвезти.

Размышления летчика прервал телефонный звонок, что завтра – 5 января ему предстоит вылет в китайскую провинцию Западный Синьцзян, в город Урумчи – самый отдаленный от моря крупный город в мире, − с вновь назначенным председателем Советско-китайского авиационного общества А.С. Горюновым, помощником начальника Аэрофлота. Задание подстегнуло.

«Мысль заработала быстрее: времени оставалось совсем немного.

Просидев у письменного стола всю ночь, много раз черкая и перечеркивая слова и целые фразы, я в конце концов написал следующее:

«Товарищ Сталин!

Европейская война показывает, какую огромную роль играет авиация при умелом, конечно, ее использовании.

Англичане безошибочно летают на Берлин, Кельн и другие места, точно приходя к намеченным целям, независимо от состояния погоды и времени суток. Совершенно ясно, что кадры этой авиации хорошо подготовлены и натренированы.

В начале войны с белофиннами мной была выдвинута идея полетов в глубокие тылы белофиннов, используя радионавигацию, для разбрасывания листовок и лидирования бомбардировщиков к целям, намеченным для бомбометания. …

На сегодня с каждым днем диктуется необходимость иметь такую авиацию, которая могла бы работать почти в любых условиях и точно прилетать на цели, которые ей указаны, независимо от метеорологических условий. Именно этот вопрос, по существу, и будет решать успех предстоящих военных операций в смысле дезорганизации глубоких тылов противника, его промышленности, транспорта, боепитания и т. д. и т. п., не говоря уже о возможности десантных операций.

Имея некоторый опыт и навыки в этих вопросах, я мог бы взяться за организацию и организовать соединение в 100-150 самолетов, которое отвечало бы последним требованиям, предъявляемым авиации, и которое летало бы не хуже англичан или немцев и являлось бы базой для ВВС в смысле кадров и дальнейшего увеличения количества соединений.

Дело это серьезное и ответственное, но, продумав все как следует, я пришел к твердому убеждению в том, что если мне дадут полную возможность в организации такого соединения и помогут мне в этом, то такое соединение вполне возможно создать.

По этому вопросу я и решил, товарищ Сталин, обратиться к Вам.

Летчик Голованов. Место работы — Аэрофлот (эскадрилья особого назначения).

Адрес: Колхозная пл., 1-й Коптельский пер., д. 9, кв. 57. Тел.: И-1-03-48».

 

Страница черновика письма Голованова Сталину с предложением о создании соединения дальних бомбардировщиков

Закончив свою записку, как он сам назвал свое творение, Голованов запечатал письмо в пакет, не надписывая его, и сказал жене, что если придут от Смушкевича – пакет на столе. Было пять утра, в семь за Головановым пришла машина отвезти на аэродром.

В Алма-Ату и обратно

Голованов вспоминает, что испытывал удовлетворение, что сбросил обещанное со своих плеч, а далее – никаких последствий от него не ожидал. Если и дойдет когда до адресата, то пока примут меры, пока то, да се…

Поэтому о письме ничего не сказал даже экипажу, с которым прошел две войны.

Сталин и его маршалы

В первый день долетели до Актюбинска, что на северо-западе Казахстана, на другой день – 6 января – до Алма-Аты. «Я был уверен, что с моей запиской все на этом и кончилось, и, прилетев в Алма-Ату, совершенно не придал значения распоряжению начальства прервать дальнейший полет и немедленно вернуться в Москву. Такое случалось не раз.

Распрощавшись с Горюновым, мы отправились в обратный путь и всю дорогу гадали, строя разные предположения, куда нас занесет судьба на этот раз». Судя по всему, в обратный путь отправились 7 января, возможно в ночь.

Голованов говорит, что работа шеф-пилота была творческой и разнообразной, заранее не знаешь куда полетишь, поэтому у них всегда был в экипаже комплект карт на все случаи жизни. Он отмечает также, что полет от Куйбышева до Москвы проходил в сложных метеоусловиях − сильное обледенение. Самолеты на трассах не летали.

«В Москву прибыли в пять часов вечера. Как обычно, договорились созвониться друг с другом завтра, так как в аэропорту для нас никаких указаний или распоряжений оставлено не было».

«Если уж вылетели, то обязательно будут»

«Дома я узнал от жены, что днем несколько раз мне звонили от какого-то товарища Маленкова и спрашивали, как она думает, прилетим мы сегодня или нет. Жена ответила, что обычно ей, когда мы возвращаемся в Москву, звонят и сообщают, но сейчас она не знает, где мы.

Тогда ей сказали, что мы вылетели из Алма-Аты в Москву, но что погода плохая и вряд ли мы прилетим. “Вот большое вам спасибо, − обрадовалась жена, − сейчас буду готовить обед”.

Ей опять сказали, что торопиться не следует, так как погода плохая.

“Ничего, − ответила она, − если уж вылетели, то обязательно будут. Вы позванивайте мне, если муж вам очень нужен. Мне обязательно сообщат, как только он прилетит”».

Поскольку никакая промежуточная посадка не упоминается, то видимо возвращение в Москву состоялось все же 7 января.

Тогда именно в этот день и состоялась встреча и первое знакомство Голованова со Сталиным. Расскажем о ней максимально подробно, по возможности непосредственно словами Воспоминаний, так как она наименее известна.

Встреча и первое знакомство со Сталиным

Вызов в ЦК

Почти сразу по появлению Голованова дома раздался звонок из ЦК, от помощника Маленкова. Сказали, чтобы тот быстро поел, и за ним пришлют машину. Голованов первоначально подумал, что Маленков сам собирается лететь с его экипажем.

На вопросительный взгляд жены он объяснил:

− Ну, теперь все ясно! Не успел сказать тебе, что нас срочно вернули из Алма-Аты. Мы все гадали, куда и с кем лететь. Зря-то с дороги не возвращают. Вот удивится наш экипаж! Ведь Маленков − это секретарь ЦК. Наверно, куда-то собрался лететь.

− Ох уж мне эти полеты, − вздохнула жена. − Свернешь ты когда-нибудь на них шею. Ведь ты не один сейчас. Нужно думать и о семье!

«Который раз я слышал эти слова и во время Халхин-Гола, и в финскую, но всегда знал, что Тамара, хоть и много переживает, в душе и сама радуется за меня, за мой экипаж.

Всю финскую войну проработала она в госпиталях с ранеными и очень гордилась, когда кто-нибудь из них спрашивал:

− А не жена ли вы того летчика Голованова, что вывез меня на „Дугласе“?

Наскоро пообедав, я стал одеваться. И тут же раздался звонок у входной двери: это пришла за мной машина. По пути в ЦК я размышлял о том, куда придется завтра лететь.

Много нам с экипажем пришлось возить ответственных товарищей, и в разные места. Но с секретарями ЦК сталкиваться не доводилось…

Обычно наши пассажиры приезжали на аэродром, и никогда мне не приходилось предварительно куда-либо являться. Видимо, предстоит какой-то особо важный полет, и меня вызывают на инструктаж. С этими мыслями вошел я в подъезд, предъявил документы, и мне показали, куда нужно пройти.

Встретившись в приемной с Сухановым, я, не успев даже спросить о цели моего вызова, был проведен в довольно большой кабинет, где за столом, наклонив голову, сидел довольно грузный человек и что-то писал. Горела одна настольная лампа. Суханов зажег свет. В углу кабинета стояли большие часы. Время было 18 часов 30 минут».

Из ЦК в Кремль

«− Вот и товарищ Голованов, − сказал Суханов.

− Будем знакомы − Маленков. − Встав из-за стола, он протянул мне руку. − А мы были уверены, что вы сегодня не прилетите! Как погода?

− Погода неважная, − ответил я.

− Ну а как же вы летаете?

− У нас самолет хороший, имеются противообледенители, пользуемся радионавигацией, так что в видимости земли для ориентировки не нуждаемся. Если полетим, и погода будет плохая, сами убедитесь.

− А у вас все так летают?

− К сожалению, пока нет, но есть товарищи, которые летают и не хуже нас.

− Ну что же, − сказал Маленков, − поедемте. Оденьтесь и заходите ко мне.

Я решил, что, видимо, полетит целая комиссия или большая группа, которой Маленков даст инструктаж перед отлетом, и искренне пожалел, что не придется полетать с секретарем ЦК».

Одевшись, сели в машину и через пять минут остановились у небольшого подъезда, освещенного одинокой электрической лампочкой. В разговоре с Маленковым о летной работе Голованов не заметил, что приехали в Кремль.

Поднялись на второй этаж, где Маленков сразу вошел через приемную в открытую дверь, а у Голованова Поскребышев – «бритый наголо, невысокого роста плотный товарищ» − уточнил, Голованов ли перед ним, и также спросил, «как мы долетели в такую погоду, но тут раздался звонок и он быстро ушел в ту же дверь, затем сразу вернулся и сказал:

− Проходите, пожалуйста.

Я прошел через небольшую комнату и увидел перед собой огромную дубовую дверь. Открыл ее и оказался в кабинете, где слева стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол со многими стульями по обе стороны. Несколько человек сидели, некоторые стояли. На стене висели два больших портрета − Маркса и Энгельса.

 

Похоже, что речь идет об этом кабинете, хотя и с другим составом участников

Впереди у дальней стены стоял дубовый старинный стол, а справа от него − столик с большим количеством телефонов − это все, что я успел заметить, ибо от дальнего стола ко мне шел человек, в котором я сразу узнал Сталина».

Сказать мне было нечего

«Сходство с портретами было удивительное, особенно с тем, на котором он был изображен в серой тужурке и того же цвета брюках, заправленных в сапоги. В этом костюме он был и сейчас. Только в жизни он оказался несколько худее и меньше ростом.

 

− Здравствуйте, − сказал Сталин с характерным грузинским акцентом, подходя ко мне и протягивая руку. − Мы видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду.

Мы вот здесь, − он обвел присутствующих рукой, − ознакомились с вашей запиской, навели о вас справки, что вы за человек. Предложение ваше считаем заслуживающим внимания, а вас считаем подходящим человеком для его выполнения.

Я молчал. Эта совершенно неожиданная встреча всего лишь через несколько считанных дней после того, как я написал записку, ошеломила меня.

Конечно, я знал, что на всякое обращение должен быть какой-то ответ, но такой быстрой реакции, да еще лично самого адресата, даже представить не мог. Впоследствии оказалось, что такому стилю работы следовали все руководящие товарищи.

− Ну, что вы скажете?

Сказать мне было нечего. Я совершенно не был готов не только для разговора на эту тему со Сталиным, но довольно смутно представлял себе и саму организацию дела. Что нужно делать, я, конечно, знал, а вот как все организовать, абсолютно не представлял себе.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин

Сталин, не торопясь, зашагал по ковру. Возвращаясь назад и поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

− У нас нет, товарищ Голованов, соединений в сто или сто пятьдесят самолетов. У нас есть эскадрильи, полки, дивизии, корпуса, армии. Это называется на военном языке организацией войск. И никакой другой организации придумывать, кажется, не следует.

Говорил Сталин негромко, но четко и ясно, помолчав, опять зашагал по кабинету, о чем-то думая. Я огляделся и увидел за столом ряд известных мне по портретам лиц, среди которых были Молотов, Микоян, Берия, Маршал Советского Союза Тимошенко, которого я знал по финской кампании как военачальника, успешно завершившего боевые действия и ставшего после этого наркомом обороны.

Сталин и его маршалы

Были здесь также маршалы Буденный, Кулик и еще несколько человек, которых я не знал. Видимо, шло обсуждение каких-то военных вопросов. Маршал Тимошенко был в мундире.

Не дождавшись от меня ответа, Сталин, обращаясь к присутствующим, спросил:

− Ну, как будем решать вопрос?

Не помню точно, кто именно из присутствовавших предложил организовать армию, другой товарищ внес предложение начинать дело с корпуса. Сталин внимательно слушал и продолжал ходить. Наконец, подойдя ко мне, он спросил:

− Вы гордый человек?

Не поняв смысла вопроса, я ответил, что в обиду себя не дам. Это были первые слова, которые я, в конце концов, произнес.

− Я не об этом вас спрашиваю, − улыбнулся Сталин. − Армия или корпус, − сказал он, обращаясь к присутствовавшим, − задавят человека портянками и всякими видами обеспечения и снабжения, а нам нужны люди, организованные в части и соединения, способные летать в любых условиях. И сразу армию или корпус не создашь.

Видимо, было бы целесообразнее начинать с малого, например с полка, но не отдавать его на откуп в состав округа или дивизии. Его нужно непосредственно подчинить центру, внимательно следить за его деятельностью и помогать ему.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин.

Он высказал и предложил то лучшее, до чего я сам, может быть, не додумался бы, а если бы и додумался, то едва ли высказал, потому что это были действительно особые условия, претендовать на которые я бы никогда не посмел».

Мы вас скоро вызовем. До свидания

«Поглядев на меня, Сталин опять улыбнулся: мой явно радостный вид, который я не мог скрыть, говорил сам за себя.

− В этом полку нужно сосредоточить хорошие кадры и примерно через полгода развернуть его в дивизию, а через год − в корпус, через два − в армию. Ну а вы как, согласны с этим? − подходя ко мне, спросил Сталин.

− Полностью, товарищ Сталин!

− Ну вот вы и заговорили, − он опять улыбнулся. − Кончайте ваше вольное казачество, бросайте ваши полеты, займитесь организацией, дайте нам ваши предложения, и побыстрее. Мы вас скоро вызовем. До свидания.

Ушел я от Сталина как во сне. Все решилось так быстро и так просто.

Выйдя из здания и оглядевшись, я увидел прямо перед собой историческую Кремлевскую стену. Не сразу сориентировался, пришлось спросить, где Спасские ворота. Пошел домой пешком. На Красной площади услышал бой кремлевских курантов на Спасской башне.

Пробило восемь. Прошло три часа с момента прилета в Москву.

Всего три часа, а какой поворот в жизни!»

Темпы действительно поразительные! Особенно для нас.

Сталин − человек, с которым можно говорить

По дороге домой Голованов вспоминал свою жизнь, трагическую «черную полосу» 1937 года, хотя и сравнительно легко и быстро по тем временам окончившуюся. И сравнивал свои впечатления о Сталине, которые были у него до этого разговора с ним, и сейчас. Пытался разобраться в своих чувствах к нему.

«В моем воображении он был воистину стальным человеком, без души и сердца, который, не останавливаясь ни перед чем, проводил политику индустриализации и коллективизации». С одной стороны Голованова, как и большинство его современников, «окрыляло радостное чувство, что наша страна скоро догонит и перегонит передовые капиталистические страны по техническому оснащению и производству многих видов продукции».

С другой стороны, «мне казалось, что, сметая с нашего пути все мешающее и сопротивляющееся, Сталин не замечает, как при этом страдает много и таких людей, в верности которых нельзя было сомневаться». Перед глазами был и собственный пример, и пример сестры, муж которой Захаров-Мейер был расстрелян, и влачившей с детьми жалкое существование. Да и многих других семей…

«Нити всех бед, как я тогда считал, тянулись к Сталину…

Сейчас же я увидел человека, который совсем не соответствовал моему представлению о нем.

Наоборот, мне показалось, что это человек, с которым можно говорить, который интересуется твоим мнением, а главное, думает о том же, о чем думаешь и ты, и сам помогает некоторым, вроде меня, выйти из, казалось бы, безвыходного положения, сам подсказывает тебе мысли, которые ты ищешь и не можешь найти.

Больше всего меня поразила его осведомленность в вопросах авиации.

Понял я и то, что мысли его сосредоточены на неминуемой грядущей войне с фашистской Германией, что пакт пактом, а мы готовимся к обороне…

Все это было для меня открытием».

Это во многом до сих пор открытие даже для тех, кто хочет знать правду.

[«…он заботился о людях, Сталин»

Любопытно, что очень похоже о Сталине и его чутье, но уже в области артиллерии, а также о внимании к людям, говорит наш великий конструктор артиллерийских систем генерал-полковник технических войск Василий Гаврилович Грабин (1900-1980). Из его книги «Оружие победы», также рассыпанной в типографии при Брежневе, как и воспоминания Голованова, однозначно следует, что только благодаря лично Сталину удалось пробить создание знаменитых пушек Грабина. А в Великой Отечественной именно артиллерия была «бог войны».

Уже незадолго до смерти Грабин на вопрос:

− Как по-вашему мнению, Сталин был умным человеком?, ответил так:

− Умный – не то слово. Умных у нас много.

Он душевный был человек, он заботился о людях, Сталин.

Хрущев сказал, что мы не готовились к войне. А я все пушки сделал до войны. Но если бы послушали Тухачевского, то их бы не было… Я попросил Тухачевского выставить на смотре нашу пушку (Ф-22). Тот наотрез отказался. Тогда я сказал, что заявлю в Политбюро.

Эта пушка оказалась самой лучшей в войну.

Сталин сказал 1 января 1942 года: «Ваша пушка спасла Россию…»[2]].

Отдельный 212-й дальнебомбардировочный начинает свою историю

Но вернемся к Голованову и его размышлениям по дороге домой из Кремля. Как пишет он сам, от бури противоречивых чувств, он избавился только у дверей квартиры. А на достаточно нервный вопрос жены, что и как, тихо ответил:

− Был у Сталина.

После первого волнения, жена пришла к выводу, что руководящая работа командира полка будет спокойнее работы шеф-пилота, успокоилась сама «и домашняя жизнь как бы вошла в свою обычную колею». Но именно Тамара Васильевна напомнила Голованову:

− А как же твой экипаж? Ты о нем подумал?

Забегая вперед скажу, что экипаж единодушно последовал за командиром, хотя об этом, опять же пришлось просить самого Сталина.

Так начинал свою историю Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк.

Был, напомню, вечер 7 января 1941 года.

К 1 февраля 1941 года полк был полностью сформирован и приступил к практическим занятиям и тренировкам в месте своей дислокации – Смоленске.

От новогоднего разговора с генералом Смушкевичем прошел месяц, от первого разговора со Сталиным – три недели.

В оперативности не откажешь!

Некоторые детали окончательной организации Отдельного 212-го и его предвоенной подготовки в феврале-июне 1941 расскажем далее.

[1] В отличие от письма Голованова Сталину в январе 1941 года, о котором у нас сейчас пойдет речь, письмо к Брежневу и Косыгину никакой положительной реакции не вызвало, книга Главного маршала была рассыпана в типографии, что и способствовало его болезни и смерти.

[2] Чуев Ф.И. Молотов. Полудержавный властелин. – М., 1999. С. 66.

Полк формируется. Еще три встречи со Сталиным

Вскоре у Голованова состоялось еще несколько встреч со Сталиным, связанных с организацией первого полка дальнебомбардировочной авиации. Расскажем о них преимущественно его словами. Напомню, что в предыдущем рассказе мы остановились на вечере 7 января 1941 года. На той первой встрече Сталин закончил разговор с летчиком словами:

− Кончайте ваше вольное казачество, бросайте ваши полеты, займитесь организацией, дайте нам ваши предложения, и побыстрее. Мы вас скоро вызовем.

Основным предложением Голованова, которое он сформулировал если и не сразу в ночь на 8 января, начиная ощущать сталинские темпы, то уж во всяком случае, на следующий день, было следующее. Полк следовало сформировать из наиболее опытных летчиков гражданской авиации, владеющих методами слепого полета по приборам. Оказывается, в нашей гражданской авиации многие летчики этими методами владели.

«Я исходил из того, что если взять военных летчиков, не владеющих этим методом, то подготовить их за полгода к полетам в сложных условиях с использованием всех средств радионавигации вряд ли возможно. Если к тому же учесть, что через шесть месяцев они должны занять командные должности в будущей дивизии и сами обучать новое пополнение премудростям слепого полета и радионавигации, то это уже совсем исключено».

Встреча вторая: простота обращения

Через день, то есть 9 января 1941 года, Голованова, как и было обещано, вызвали в Кремль.

«− Ну, что надумали? − спросил Сталин, подходя и здороваясь.

Я кратко изложил свои мысли, сказав, что полк нужно формировать из летчиков Гражданского воздушного флота, хорошо владеющих элементами слепого полета, так как срок шесть месяцев весьма мал, а удлинять его, как я понял, не следует.

− Эта мысль неплохая, − заметил Сталин. − Ну а кто же, по-вашему, будет заниматься прокладкой маршрута, бомбометанием, связью?

Я понял, что веду разговор с человеком, который прекрасно разбирается в летных делах и знает, что к чему.

− Ну хорошо, − продолжал Сталин, − летчик, конечно, основа − главное лицо в экипаже, но ведь один он летать на дальние цели не может! Значит, ему нужны помощники. Есть у вас в Аэрофлоте штурманы? Нет! Есть у вас стрелки-радисты? Тоже нет. Ну, что вы скажете?

Было очевидно, что вопрос о формировании полка мной до конца не продуман. Увлекшись одной, как мне думалось, главной стороной организации полка, совсем забыл о других, не менее важных.

Простота обращения Сталина еще к концу первой встречи с ним сняла у меня внутреннее напряжение. И сейчас тон его разговора не был тоном наставника, который знает больше тебя. Он как бы вслух высказывал свои мысли и советовался со мной.

− Верно, товарищ Сталин, − ответил я. − Я об этом как-то не подумал. А что, если штурманов и радистов взять из ВВС, а летчиков − из ГВФ? Неплохо будет?

− А если командиров эскадрилий и штаб укомплектовать военными товарищами, будет еще лучше, − улыбаясь, добавил Сталин. − Да и заместителя вам нужно взять военного. Вам нужно вплотную заниматься главным, основным, для чего мы все это затеваем. Остальными делами пусть занимаются ваши помощники.

Слушая Сталина, я понял, что он высказывает мысли, возникшие у него не только что, а значительно раньше нашего разговора.

− Ну так как? Договорились?

− Договорились, товарищ Сталин, − ответил я, стараясь сохранить серьезность, сдержать улыбку.

− Ну вот и хорошо! Сейчас мы попросим товарищей из ВВС и ГВФ, посоветуемся с ними и решим этот вопрос.

Он нажал кнопку − вошел А.Н. Поскребышев, как я узнал позже, один из преданнейших Сталину людей.

Сталин и его маршалы

− Попросите, пожалуйста, приехать Молокова и Рычагова.

Через несколько минут вошли начальник Главного управления ВВС генерал П.В. Рычагов и начальник ГВФ В.С. Молоков. Очень кратко, буквально в нескольких словах (это мог делать только Сталин), он объяснил им причину их вызова. В заключение сказал:

− Встретьтесь с Головановым, обсудите все подробно и дайте совместные предложения. Мы вас скоро вызовем».

Генерал Рычагов Голованову о его предложении: много вас тут шляется

«Когда мы вышли в приемную, генерал Рычагов повернулся ко мне и с сердцем выпалил:

− Много вас тут шляется со всякими предложениями! То Коккинаки, то Голованов, обязательно еще кто-нибудь появится. Откажитесь, пока не поздно, от вашей дурацкой затеи. Все равно у вас ничего не выйдет.

Я понял, что Рычагов хорошо знаком с моей запиской, не согласен с ней, но своего мнения у Сталина не высказал. Почему? Может быть, он и прав. Ему, начальнику Главного управления Военно-Воздушных Сил страны, виднее, что возможно и что невозможно.

Но почему он решил сорвать зло на человеке, которого не знает, и в то же время ничего не говорит об этом Сталину?!

К сожалению, как мне пришлось убедиться в дальнейшем, Рычагов был не единственным человеком, который, имея свое мнение, может быть и правильное, молчал и согласно кивал головой или даже говорил “правильно”. А сам был в корне не согласен…

Почему? Но об этом в свое время.

[Генерал Павел Васильевич Рычагов (1911-1941) имел также очень нелюбимую Сталиным привычку скрывать данные о «неприятностях» во вверенной ему военной авиации, включая, в частности, высокую аварийность. Что, во многом, послужило жестокому концу его карьеры и жизни.

 

Герой Советского Союза Павел Рычагов был прекрасным летчиком, и, наверное, был бы прекрасным командиром полка, а в перспективе и дивизии.

Но своему высокому назначению он объективно не соответствовал, как не соответствовал своему посту, например, командующий Западным Особым военным округом генерал армии, прекрасный танкист Дмитрий Григорьевич Павлов. О последнем еще будет сказано далее.

Ответственность за такие назначения несут, естественно, высшие руководители. Вместе с тем, это свидетельствует о том, что назначать на такие посты было тогда в сущности некого. Да и вообще, кадры мирного времени часто оказываются мало эффективными на войне. Почти на уровне некоего закона].

Теоретическая подготовка

Голованов говорит, что именно после второго посещения Кремля стал уже конкретно формироваться будущий полк дальней авиации. ВВС выдвинуло специалистов для отбора шестидесяти летчиков гражданской авиации. Но окончательной практической организации полка предшествовал небольшой «теоретический» период.

Голованова принял заместитель начальника Главного управления ВВС Герой Советского Союза генерал Иван Иосифович Проскуров (1907-1941).

 

Высокообразованный, по словам маршала, генерал, не боявшийся в отличие от Рычагова и многих высказывать мнение вышестоящему начальству вплоть до Сталина. К несчастью, попавший под ту же смертельную волну, как Рычагов, Смушкевич, Штерн и ряд других военачальников, труды которых могли бы быть вполне задействованы на войне.

[Справедливости ради следует признать, что волне арестов среди авиационного руководства, помимо высокой, и зачастую скрываемой аварийности, способствовал, в том числе, следующий малоприятный факт:

15 мая 1941 года немецкий транспортный самолет, не замеченный ПВО, совершил перелет по маршруту Белосток − Минск − Смоленск − Москва, где и приземлился. Транспортный самолет − это все же не авиетка Матиаса Руста. А начальником Главного управления противовоздушной обороны Наркомата обороны СССР с 14 января 1941 года был генерал-полковник Григорий Михайлович Штерн (1900-1941)].

Сталин и его маршалы

Проскуров одобрил письмо-записку Голованова. Он подчеркнул, организация дальней бомбардировочной авиации дело очень нужное, но сложное, на помощь сверху рассчитывать особо не приходится. Все зависит от энергии самого инициатора.

Проскуров за несколько встреч ввел Голованова в курс дел и жизни дальнебомбардировочной авиации, рассказал о ее структуре, боевой подготовке, и дал характеристики командирам всех командиров корпусов. Из них он выделил «как лучшего организатора и методиста полковника Н.С. Скрипко, ныне маршала авиации. А как наиболее слабого − полковника В.А. Судец, ныне также маршала авиации».

Голованову также предложили ознакомиться с программами ночных и слепых полетов, а также слепой посадки, и дать по ним свое заключение. В этом заключении Александр Евгеньевич отметил, что сами по себе программы неплохие, но введенный по ним в строй летчик не имел в дальнейшем навыков в этих полетах и посадках и быстро терял едва приобретенную «квалификацию».

Также неудовлетворительно было дело с радионавигацией, которая была включена в программы как второстепенный вспомогательный предмет. И это в первую очередь надо было срочно исправить. В письменном заключении, переданном генералу Проскурову, было отмечено в качестве основных два момента: необходимы постоянные тренировки в слепых полетах, и немедленное введение в основной курс радионавигации, без которой дальняя авиация теряла смысл:

«Дальнебомбардировочная авиация, − подчеркнул я, − есть особая авиация, в подготовке летного состава имеющая мало схожего с другими видами авиации. Сказать точнее, в знании летного дела летчик ДБА должен быть на голову выше летчиков других видов авиации.

Дальнебомбардировочная авиация в некоторых государствах выделена даже в совершенно самостоятельную авиацию».

Последнее Голованов упомянул, для подкрепления своих предложений о введении тренировок как в слепых и ночных полетах, так и по всем средствам радионавигации для летчиков дальнебомбардировочной авиации.

«Тренировка, по всем средствам радионавигации обязательно совмещенная со слепыми и ночными полетами, должна занять в этой программе как отдельный раздел 25-30 часов», − так закончил я свое заключение.

Полк получает наименование и место дислокации

Вскоре состоялась еще одна – третья встреча в Кремле, на которой руководство ВВС доложило, что предпринимается для формирования полка. Определено было место дислокации полка – Смоленск. Голованову следовало немедленно вылететь туда, утрясти вопросы, вернуться в Москву и доложить.

В Смоленск тот слетал на своем ГВФ-ском самолете и со своим экипажем. Но вернувшись в Москву, он получил распоряжение ГВФ больше экипаж и самолет не безпокоить.

И хотя еще документы не были подписаны, это ставило точку на службе Голованова в Аэрофлоте. Между тем его экипаж в полном составе желал продолжить службу вместе с командиром уже в ВВС, то есть в организуемом полку.

Голованов рассказывает, что вернувшись из Смоленска, он немедленно отправился к генералу Проскурову с докладом, и спросил, какие будут указания. Генерал ответил ему, что на подпись наркому уже направлен приказ, которым Голованов назначается командиром полка, которому присвоено наименование Отдельного 212-го дальнебомбардировочного.

Но есть задержка с присвоением Голованову воинского звания. Тут была такая тонкость, что незадолго перед этим начинающим военным летчикам вместо лейтенантских званий – званий среднего командного состава, стали давать звания сержантские – младшего комсостава, и держать на казарменном положении. В связи с этим и Голованову не могли дать звание выше капитанского, и вопрос о нем будут докладывать Наркому обороны.

Голованов ответил, что звание его не волнует, а главное – быстрее притупить к работе. «Я так и сказал генералу Проскурову, что звание меня мало интересует. Положено быть капитаном — буду капитаном, дело, в конце концов, не в звании, а в предстоящей работе.

Проскуров разъяснил, что этот вопрос сложнее, чем я думаю, так как я в то же время назначаюсь начальником гарнизона, а начальник гарнизона должен быть старшим не только по должности, но и по званию.

Спустя короткое время меня снова вызвали в Кремль».

Там состоялась уже четвертая в январе 1941 встреча будущего командующего АДД со своим будущим непосредственным руководителем. Эта встреча и подвела итоги «предподготовки» к созданию ядра нашей славной дальнебомбардировочной авиации.

О ней в следующем рассказе.

Четвертая встреча со Сталиным. Вопросы и ответы

Предыдущий рассказ был окончен на том, что Голованов вскоре был снова вызван в Кремль, где состоялась уже четвертая в январе 1941 встреча будущего командующего АДД со своим будущим непосредственным руководителем. Эта встреча и подвела итоги «предподготовки» к созданию ядра нашей славной Дальнебомбардировочной авиации.

О ней и расскажем, как и раньше словами, преимущественно самого Голованова, так как, во-первых, мало у кого приводятся столь подробные записи бесед с вождем, а, во-вторых, лично у меня слова маршала вызывают полное доверие к ним, что бывает отнюдь не часто при чтении мемуарной литературы. Из суммы фактов, известных мне на сегодняшний день у меня сложилось впечатление, что в высшем военном руководстве страны в Отечественную войну, были две поистине светлые фигуры – маршалы Константин Рокоссовский и Александр Голованов[1]. Но по многим причинам Рокоссовский написал очень мало и крайне сдержанно.

Голованов об этом сказал так: «Очень жаль, что книга К.К. Рокоссовского «Солдатский долг» (М., 1968) вышла уже после его смерти. Мне почему-то думается, что при нем она была бы и больше по объему и лучше, откровеннее написана…». Любопытно, что буквально те же слова сказал мне сразу после выхода «Солдатского долга» мой дед – Константин Алексеевич Галенин, хорошо знавший автора. Второе издание мемуаров Рокоссовского вышло в 2002 году, как будто в полном виде – по рукописи автора. Но, несмотря на некоторые ценные дополнения, остается по-прежнему весьма сдержанным. О Сталине Рокоссовский говорит тепло, но весьма кратко.

Так что Голованов остается на сегодняшний день едва ли не единственным, кто долгие годы весьма тесно общался со Сталиным, был, как отмечают все, одним из немногих его «любимцев», и при этом смог оставить безцензурные воспоминания о встречах и разговорах с ним.

Следует учесть, что масса материалов и архивов было уничтожено еще при Хрущеве. Голованов говорит, например, что сожгли три тома его переписки со Сталиным за годы войны. Тем ценнее, то, что сохранилось и может быть воспроизведено для сравнительно широкого круга любящих свою историю. Так что послушаем, о чем говорили летчик Голованов и товарищ Сталин.

Вопросы у вас ко мне есть?

«Спустя короткое время меня снова вызвали в Кремль.

Сталин интересовался, как идут дела с формированием полка. Я доложил о полете и о том, что полк сейчас передислоцируется в Смоленск.

− А как у вас решается вопрос с начальником штаба и с вашим заместителем?

[Голованов рассказывает, что в 212 полк был недавно назначен начальником штаба майор Владимир Карпович Богданов[2]. Голованов, ознакомившись с прохождением Богдановым службы, которую тот начал с рядового, не пропустив ни одной ступени, решил, что лучшего нач. штаба ему не найти. И надо сказать – не ошибся в своем решении.

Генерал-майор авиации Владимир Карпович Богданов. 1944.

Майор Богданов оказался верным и знающим помощником. Он снял с командира полка все чисто армейские «службистские» заботы и дал ему возможность отдавать все силы и время на боевую подготовку будущих асов Дальней авиации].

− Товарищ Сталин, начальник штаба на месте, человек вполне подходит. Заместителя пока нет, но его подыскивают, из-за этого дело стоять не будет. Мне кажется, все идет как нужно. Поскорее бы мне только быть в полку.

− Это верно. Вопросы у вас ко мне есть?

− Есть, товарищ Сталин.

− Ну? − произнес он несколько удивленно. − Что же вам еще мешает?

− Я хотел бы вас просить, товарищ Сталин, передать в состав полка самолет и экипаж, с которым я долго летал. Экипаж и я хотим и дальше вместе продолжать службу.

− И это все? − спросил Сталин. − Ну как, передадим? − обратился он к присутствующим.

− Передать… Передать! − послышалось несколько голосов.

− Ну вот, видите! Можете забирать и самолет, и экипаж, мы договоримся с руководством ГВФ.

Я облегченно вздохнул».

А теперь у меня к вам вопрос

«− А теперь у меня к вам вопрос, − подойдя, сказал Сталин. − Сколько жалованья вы получаете?

− Постановлением Совнаркома мне, как шеф-пилоту Аэрофлота, определено четыре тысячи рублей в месяц[3], − несколько озадаченно ответил я.

− А сколько получает командир авиационного полка? − спросил Сталин, обращаясь к наркому обороны Маршалу Советского Союза Тимошенко.

− У нас такого оклада и нарком не получает. Командир полка получает у нас тысячу шестьсот рублей, − ответил маршал Тимошенко.

Стало тихо.

− А сколько же вы вообще зарабатываете? − спросил Сталин. Разговор принимал неприятный для меня оборот.

− Товарищ Сталин, я за деньгами не гонялся и не гонюсь. Положено тысячу шестьсот рублей − буду получать такой оклад.

− А все-таки, сколько вы зарабатываете?

− Много, − ответил я несколько повышенным тоном и умолк.

Мне было неприятно и обидно, что столь хорошо начавшийся разговор об организации полка вдруг переключился на меркантильные, второстепенные, как я считал, вопросы.

Я почувствовал, что мой ответ воспринят присутствующими неблагожелательно. Сталин ходил молча, покуривая трубку. Поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

− Ну вот что, вы, как командир полка, будете находиться на казенных харчах, вас будут задаром обувать и одевать, у вас будет казенная квартира.

При всем этом, видимо, целесообразно оставить вам получаемое жалованье. Зачем обижать человека, если он идет на ответственную, серьезную работу? Как, товарищи? − обратился он к присутствующим.

Послышались голоса: “Правильно, правильно!”

− Вы удовлетворены? − спросил он, обращаясь ко мне.

− Конечно, вполне удовлетворен, товарищ Сталин.

− Ну вот и хорошо. Пора уже вам одеваться в военную форму и приступать к работе. Форму вам шьют?

− Наверное, скоро сошьют, − ответил я.

Приказа о моем назначении и присвоении мне воинского звания еще не было, поэтому и формы не было, но говорить об этом Сталину я постеснялся. К тому же я испытывал естественное чувство неловкости от такого внимания ко мне».

Сталин не только спрашивал, но и заботился

«Позже я узнал, что дело было не во мне, что у Сталина было в обычае не только спрашивать с людей, но и заботиться о них. Мне, например, пришлось быть свидетелем такого случая.

В 1942 году промышленность перебазировалась на восток, но не все ладилось в ее организации. Плохо шли дела с программой на одном из танковых заводов. Обсуждался вопрос: что делать? Кто-то из товарищей предложил послать туда директором завода одного из замнаркомов, сильного организатора, который сумеет выправить положение.

Сталин спросил:

− Сколько получает директор завода?

Ему назвали сумму.

− А замнаркома?

Оказалось, намного больше.

− Семья у него есть?

Последовал утвердительный ответ.

− Как же вы его будете посылать директором завода и снижать его зарплату, если он хороший работник?

− Он коммунист и обязан выполнять решения.

− Мы все не эсеры, − заметил Сталин. − А со своей должностью он здесь справляется?

− Вполне.

− А вы говорили ему, что хотите рекомендовать его на должность директора завода?

− Нет.

Наступила длительная пауза. Наконец Сталин заговорил:

− Вот у нас есть некоторые господа коммунисты, которые решают вопросы так: раз ты коммунист, куда бы тебя ни посылали, что бы с тобой ни делали, кричи “ура” и голосуй за Советскую власть. Конечно, каждый коммунист выполнит любое решение партии и пойдет туда, куда его посылают. Но и партия должна поступать разумно.

Вряд ли тот или иной коммунист будет кричать “ура”, если вы бросите его на прорыв и за это сократите ему жалованье в два раза, хотя вам он об этом, возможно, ничего и не скажет.

Откуда вы взяли, что мы имеем право так поступать с людьми?

Видимо, если мы действительно хотим поправить дело, целесообразно все блага, которые он получает здесь, оставить его семье, а его послать на завод, и пусть там работает на жалованье директора завода.

Поставит завод на ноги − вернется обратно. Думается, при таком решении и дело двинется, и энергии у человека будет больше».

С нами будет воевать Германия

«Но вернемся к эпизоду, связанному с моим назначением.

− Разрешите идти? − спросил я Сталина, полагая, что все уже выяснено.

− Подождите.

Спустя некоторое время большинство присутствующих разошлось. Осталось несколько человек, в том числе Молотов, Маленков, Микоян.

Немного походив, Сталин остановился возле меня и сказал:

− Вам, как и всякому военному, нужно твердо знать, для чего, для каких операций вы будете готовить кадры, поэтому я хочу кое-что вам сказать.

Он подошел к карте. Я последовал за ним.

− Вот видите, сколько тут наших противников, − указывая на западную часть карты, сказал Сталин. − Но нужно знать, кто из них на сегодня опаснее и с кем нам в первую очередь придется воевать. Обстановка такова, что ни Франция, ни Англия с нами сейчас воевать не будут.

С нами будет воевать Германия, и это нужно твердо помнить. Поэтому всю подготовку вам следует сосредоточить на изучении военно-промышленных объектов и крупных баз, расположенных в Германии, − это будут главные объекты для вас. Это основная задача, которая сейчас перед вами ставится.

Уверенный, спокойный тон Сталина как бы подчеркивал, что будет именно так, а не иначе. О договоре, заключенном с Германией, не было сказано ни слова.

− Все ли вам ясно?

− Абсолютно все, товарищ Сталин.

− Ну, желаю вам успеха. До свидания!»

Велась огромная и интенсивная работа

Голованов говорит далее, что после беседы со Сталиным настроение у него было приподнятое, и к этому были две причины. Первой из них была та, что вопрос с формированием полка решен практически окончательно, и буквально на днях должен быть соответствующий приказ, и можно будет, наконец приступить к боевой подготовке.

Но главной была вторая причина: «за несколько посещений Кремля я увидел, какая огромная и интенсивная работа ведется партией и правительством по перевооружению нашей армии под прямым и непосредственным руководством Сталина и с какой быстротой претворяются в жизни все решения Кремля».

На другой день Голованов действительно получил приказ о формировании полка и присвоении ему звания подполковника. Немедленному отлету вместе с экипажем в Смоленск, помешало только обстоятельства, что военная форма ему будет готова только завтра, а в штатском командиру показываться в полку было запрещено.

«Без всякого сожаления мы с экипажем покидали Москву: столько было планов, столько предстояло забот и хлопот, что буквально каждый день был дорог».

Полк действительно укомплектовался быстро. Гражданские летчики в числе шестидесяти человек, прибыли уже одетые в военную форму.

«Прибывали группами штурманы, стрелки-радисты, стрелки, технический состав, командные кадры. К февралю полк был полностью укомплектован и приступил к боевой подготовке».

Именно эту задачу поставил Сталин

Вот как вспоминал об этом времени один из летчиков полка Николай Григорьевич Богданов[4], ставший в годы войны командиром 12-го гвардейского Гатчинского ордена Суворова III степени полка АДД, в своей книге «В небе – гвардейский Гатчинский (из записок летчика АДД)» (Л., 1980).

Сталин и его маршалы

«В начале февраля 1941 года, когда наш экипаж, выполняя пассажирский рейс на двухмоторном ДС-3 по маршруту Тбилиси − Москва − Тбилиси, произвел посадку в Воронеже и заночевал там, меня неожиданно вызвал начальник аэропорта, протянул мне радиограмму.

Командиру экипажа Богданову предлагалось срочно выехать в Москву в управление кадров главного управления ГВФ. Радиограмма была подписана начальником Грузинского управления ГВФ Чанкотадзе. Я с недоумением посмотрел на начальника аэропорта. Он пожал плечами:

− Ничего сказать не могу, сам не знаю, в чем дело. … Коротко написав находившейся в Тбилиси жене, что по вызову выехал в Москву, я распрощался с экипажем и уехал на вокзал. …

Все скоро разъяснилось. В управлении кадров мне объявили, что приказом Народного комиссара обороны СССР от 11 февраля 1941 года я, как и многие другие летчики ГВФ, призван в армию и назначен командиром корабля во вновь формируемый 212-й отдельный дальнебомбардировочный авиаполк. Здесь же в главном управлении я встретил своих товарищей по работе − летчиков Василия Вагина и Николая Бородина. Они прибыли из Тбилиси и были назначены в тот же полк.

Руководство Аэрофлота устроило для нас нечто вроде торжественных проводов.

Всех нас − человек шестьдесят − собрали в конференц-зале на третьем этаже большого здания на улице Разина, где тогда находилось управление. Начальник главного управления ГВФ генерал-майор авиации В.С. Молоков и начальник политуправления ГВФ бригадный комиссар И.С. Семенов поблагодарили нас за работу, пожелали успешной службы в армии.

Вместе с командиром полка подполковником А.Е. Головановым мы в тот же день отправились на вокзал, чтобы выехать к месту формирования полка − в Смоленск. …

Полк формировался в основном из кадрового состава Военно-Воздушных Сил.

Командир полка подполковник А.Е. Голованов был человеком высокой летной культуры и первоклассным летчиком ГВФ. До работы в Аэрофлоте он служил в пограничных войсках, командовал крупным соединением. В 1933 году окончил летную школу при ЦАГИ, в Аэрофлоте командовал отрядом, руководил территориальным управлением ГВФ, затем в составе ВВС участвовал в боевых действиях на Халхин-Голе и Карельском перешейке.

Начальником связи полка был назначен один из лучших радистов Советского Союза старший инженер Н.А. Байкузов[5]. Это был подлинный виртуоз дальней связи и блестящий специалист радионавигации, отлично выполнявший в сложнейших полетах обязанности радиста и штурмана.

Николай Афанасьевич Байкузов (1901-1952)

Старшие командиры − … прошли большую и суровую школу службы в Красной Армии, были образцовыми командирами и хорошими авиационными специалистами. Младшие командиры и рядовой состав служили в армии третий год и были хорошо подготовлены.

Мы же, командиры кораблей, звеньев и заместители комэсков, имели за плечами вневойсковую подготовку и большой опыт летной работы. Все мы были пилотами первого и второго классов и были допущены к полетам на всех типах самолетов, в любое время суток, в сложных метеорологических условиях.

Полку была поставлена задача: в кратчайший срок добиться, чтобы экипажи были способны днем и ночью, при любой погоде наносить бомбовые удары по глубокому тылу противника.

В дальнейшем наш опыт полетов в сложных метеоусловиях с использованием радиотехнических средств самолетовождения должен был использоваться в других частях дальнебомбардировочной авиации, − ведь соединения ВВС в ту пору в трудных погодных условиях не летали.

Как узнал я много позже, именно с этой целью создавался наш полк и именно эту задачу поставил перед нашим командиром А.Е. Головановым И.В. Сталин».

В воспоминаниях Н.Г. Богданова формирование полка смещено к середине февраля, но и этот срок говорит о том, что от записки Голованова Сталину, до формирования уникального по своим задачам полка прошел максимум месяц. Темпы все равно впечатляют.

Как видим, велась огромная работа для подготовки к войне, вопреки многим устоявшимся мнениям. С максимальной интенсивностью включился в эту подготовку и Отдельный 212-й дальнебомбардировочный полк. Несколько слов о ней еще скажем.

Равно как придется коснуться вопроса: почему, несмотря на титанические усилия страны и ее руководства могла иметь место катастрофа 22 июня 1941 года.

[1] К светлым фигурам, несомненно, относится и маршал Александр Михайлович Василевский. О нем и его мемуарах уже говорилось в одной из работ, посвященных ВОВ и нашей победе: Нам нужна Победа! Одна на всех! Часть II. (РНЛ. 20.05.2022). Но Василевский – генштабист, а здесь я говорю о командующих.

[2] Богданов Владимир Карпович (1902-1990) – генерал-майор авиации (присвоено звание 05.11.1944). Участник боев у озера Хасан. С начала войны - майор, начальник штаба 212-го дальнебомбардировочного авиационного полка. На 6 апреля 1944 г. - полковник, начальник штаба 5-го авиационного корпуса дальнего действия. С 14.08.1957 – в отставке. Награды СССР: 2 ордена Ленина (22.10.1941; 19.11.1951); 2 ордена Красного Знамени (05.11.1946; 30.12.1956); Орден Кутузова II степени (19.08.1944); орден Отечественной войны 1-й степени (18.09.1943); орден Красной Звезды (03.11.1944); медаль «За оборону Ленинграда» (22.12.1942); медаль «За оборону Москвы» (01.05.1944); медаль «За победу над Германией» (09.05.1945).

[3] Для тех времен – жалование очень большое. У рядового работника зарплата была порядка 250-400 рублей.

[4] Богданов Николай Григорьевич (1913 - …) году. Гвардии подполковник. В Отечественной войне с первых дней. Лейтенант, летчик 212-го дальнебомбардировочного авиационного полка. С августа 1944 года командир 12-го гвардейского Гатчинского полка АДД. Дважды ранен. Награжден орденами Красного Знамени (трижды), Александра Невского, Отечественной войны 1 степени (дважды), медалями: «За оборону Москвы», «За оборону Ленинграда», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга», «За взятие Берлина», «Партизану Отечественной войны» 1 степени.

[5] Байкузов Николай Афанасьевич (1901-1952) - начальник Управления связи и радионавигации АДД. Генерал-майор-инженер. «Великим снайпер эфира» Награжден орденами Красного Знамени, Кутузова II степени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды (дважды). /Григорьева А.Н. Радиолюбитель, инженер, генерал. - М., 1985.

https://ruskline.ru/analitika/2023/06/18/stalin_i_ego_marsha...