Георгиевская кавалерша «Женского батальона смерти»

Трагедия простой русской женщины Марии Бочкаревой

100 лет назад, в мае 1920 года закончила свой земной путь героиня Первой мировой войны, создательницы «Женского батальона смерти» Мария Бочкарева. Она славилась отчаянной храбростью, много раз ходила в атаку на вражеские позиции. Мария пять (!) раз была ранена, обладала полным бантом Георгиевских крестов.

Ее короткая, но бурная жизнь похожа на авантюрный роман. Хотя все начиналось довольно буднично. Родилась Мария в июле 1889 года в семье крестьян Фролковых в деревне Никольское Кирилловского уезда Новгородской губернии. Вскоре многодетная семья перебралась в Сибирь. Но и на новом месте разбогатеть Фролковым не удалось. Да и Маше будущее не сулило ничего хорошего. Она трудилась прислугой в лавке, нигде училась, даже грамоту не освоила…

В книге Воскресенской церкви сохранилась запись от 22 января 1905 года: «Первым браком Афанасий Сергеевич Бочкарев, 23 лет, православного вероисповедания, проживающий в Томской губернии, Томском уезде Семилукской волости деревни Большое Кусково взял в жены девицу Марию Леонтьевну Фролкову, православного вероисповедания…»

Однако брак очень скоро рассыпался – муж сильно пил и часто ее бил. От второго супружества – ее мужем стал бандит Яков Бук - «впечатлений» осталось больше, но тоже горьких. Единственное, что Мария взяла от него, это прозвище «Яшка», сопровождавшее ее всю жизнь.

Если бы не Первая мировая, о Бочкаревой, может, никто бы и не узнал. Жила бы и жила простая русская баба – варила бы щи, пекла пироги, шила бы, да стирала. Вышла бы, наконец, удачно замуж, нарожала бы детишек. И обрела домашний уют и душевный покой…

Однако Мария не стала ждать и надеяться. В ту пору началась Первая мировая, которую в России называли второй Отечественной. Мария жадно ловила сообщения с фронта, и ей все сильнее хотелось оказаться в гуще событий…

О своей жизни Бочкарева спустя лет несколько рассказала американскому журналисту Исааку Левину.

Беседы с ней он превратил в книгу «Яшка. Моя жизнь крестьянки, офицера и изгнанницы». Вот небольшой фрагмент из нее: «Шел август 1914 года. Пришел приказ о мобилизации, и поднялась гигантская волна народного воодушевления. Что-то было священное в этом отклике народа. Это были возвышенные, великолепные и незабываемые минуты жизни. Они завладели моей душой…».

Возможно, эти высокопарные слова приписал ей журналист. Но желание воевать у Бочкаревой определенно было. Можно ли назвать это патриотическим порывом? Или все было проще: на военном фронте Мария хотела взять реванш за неудачи на другом фронте - личном?

…В ноябре 1914 года она остригла волосы, переоделась в мужскую одежду, запаслась провизией в дорогу и поехала в Томск. Пришла в штаб резервного батальона. «По какому делу?» – поинтересовался дежурный. «Хочу поступить на военную службу», - отвечала Мария.

У служивого отвисла челюсть: «Так ты ж баба!»

Бочкарева попыталась объяснить, почему она хочет попасть на фронт. Но поток слов не произвел впечатления. Дежурный позвал офицера, и тот, узнав в чем дело, развел руками и посоветовал с улыбкой: «А ты государю напиши. Как он решит, так и будет».

Наивная Мария последовала совету и на последние деньги отправила телеграмму Николаю II. И царь, как ни странно, откликнулся – разрешил ей отправиться на фронт. Потом она говорила, что это «был самый счастливый день моей жизни».

Но потом наступили суровые будни. Ее поселили в казарме с мужчинами, и в первую ночь она не могла сомкнуть глаз, отбиваясь от солдат, желавших познакомиться с ней «поближе». Да и потом Яшке не раз приходилось отгонять изголодавшихся по женскому телу мужиков.

…В феврале 1915 года Мария отправилась на фронт. Ее появление в 28-м пехотном Полоцком полку 7-й пехотной дивизии V армейского корпуса 2-й армии, сопровождалось многоголосым гоготом. Но очень скоро солдаты ее зауважали. И поделом - Яшка ходила в штыковые атаки, вытаскивала раненых с поля боя. Вскоре ее представили к Георгиевской медали «За храбрость». Это была первая боевая награда Марии.

Необходимое отступление. Во время Первой мировой прославилось немало женщин. Одна из них– сестра милосердия Римма Иванова, спасшая десятки раненых. В одном из боев, когда все офицеры батальона были выбиты огнем германцев, она, хрупкая женщина, подняла в атаку растерявшихся мужчин. Посмертно она была награждена Георгиевским крестом…

Ушла на фронт, оставив дома двух маленьких детей, Елена Цебржинская. Она переоделась в мужской костюм и превратилась в фельдшера Евдокима Цетнерского. Служила исправно и весьма искусно изображала мужчину. Но однажды фельдшер Цетнерский был тяжело ранен. Его доставили в госпиталь и тут-то все раскрылось...

Вспыхнул скандал, и его отголоски дошли до государя. Узнав, в чем дело, Николай II повелел наградить Цебржинскую Георгиевским крестом и позволил ей продолжить службу. Так она и поступила после излечения…

Рядовой кавалерии Антон Пальшин был на самом деле крестьянкой Антониной Пальшиной. Но сослуживцы об этом узнали только когда она была ранена во время атаки Русской армии под турецкой крепостью Ханкала.

Ее отправили в тыл, но она сумела вернуться в армию. Окончила курсы сестер милосердия, работала в госпитале. В мае 1915 года, переодевшись в форму умершего солдата, Антонина дошла до линии фронта. «Солдат Антон» был определен в 75-й пехотный Севастопольский полк 8-й армии Юго-Западного фронта.

Пальшина снова бежала в атаку, выносила с поля брани раненых. Но тайну Антонины опять раскрыли, однако на сей раз в армии оставили. После тяжелых боев в Карпатах генерал от кавалерии Алексей Брусилов лично вручил ей Георгиевский крест и присвоил звание младшего унтер-офицера…

Вернемся к Марии Бочкаревой.

Она испытала все тяготы солдатской жизни – мерзла в окопах, голодала, спала на земле. Рисковала жизнью, которая не раз грозила оборваться. Дважды Мария попадала под германские газовые атаки…

Однажды ей в спину угодил осколок. Полгода она провалялась в госпитале, заново училась ходить. Во время лечения училась грамоте. Вместо букваря использовала книжку о похождениях американского сыщика Ника Картера.

Когда Бочкарева поправилась, ее отправили на медкомиссию. Врач, уткнувшийся в бумаги, велел раздеться. Мария давно находилась в мужской компании и избавилась от стыдливости. Вместе с сослуживцами даже мылась в бане – правда, они неизменно отводили ей укромный уголок. И потому спокойно разоблачилась.

Этот эпизод описан в упомянутой книге «Яшка. Моя жизнь крестьянки, офицера и изгнанницы»:

« - Женщина! - вырвалось из пары сотен глоток. Члены комиссии буквально онемели от удивления.

- Что за чертовщина?! - вскричал генерал. - Зачем вы разделись?

- Я солдат, ваше превосходительство, и исполняю

приказы, не задумываясь, - ответила я.

- Ну хорошо, хорошо. Поторопитесь одеться, - последовал приказ.

- А как же осмотр, ваше превосходительство? - поинтересовалась я, надевая свои вещи.

- Все в порядке. Вы прошли…»

На фронт Мария вернулась в чине старшего унтер-офицера и стала командовать взводом. И тут грянул 1917 год. Начались митинги, заседания. О службе солдаты, уже ни в грош не ставящие офицеров, вспоминали все реже…

На одном из митингов Бочкареву представили председателю Государственной думы Михаилу Родзянко, приехавшему на фронт агитировать за войну «до победного конца». Сей господин пришел в восторг от «русской Жанны д’Арк». Расцеловал ее и пригласил ее в Петроград.

Неизвестно - то ли Родзянко, то ли самой Марии пришла в голову идея создания женского батальона. Но это произошло. И министр-председатель Временного правительства Александр Керенский, узнав об этом, готов был плясать от радости. Хотя впору было стыдиться – бросать женщин под огонь немецких батарей, когда мужчины словоблудят и пьянствуют!

Однако демагогия взяла верх. Да и Мария была искренна, она и впрямь верила, что патриотический порыв женщин поднимет на ноги всю страну, отрезвит мужчин, заставит их воевать. В мае 1917 года она выступила в Мариинском дворце с пламенной речью: «Гражданки, все, кому дороги свобода и счастье России, спешите в наши ряды, спешите, пока не поздно, остановить разложение дорогой нам Родины. Непосредственным участием в военных действиях, не щадя жизни, мы, гражданки, должны поднять дух армии и просветительно-агитационной работой в ее рядах вызвать разумное понимание долга свободного гражданина перед Родиной».

И представительницы прекрасного пола – о, наивные создания! – стали записываться в женские военные отряды. Он появились в Иркутске, Симбирске, Смоленске, Киеве, Харькове, Одессе…

21 июня 1917 года в Петрограде на площади у Исаакиевского собора состоялась помпезная церемония.

«Первая женская военная команда смерти Марии Бочкаревой» приняла присягу Временному правительству, получив белое знамя с православным крестом. Доброволицы, обритые наголо, были одеты в форму с белыми погонами с черной и красной полосами. Их штыки были украшены красными розами, фуражки венчали ландыши и белые астры.

В батальоне собралась разношерстная публика: казачки, курсистки, учительницы, домработницы. Военную форму надели и представительницы дворянских фамилий. Адъютантом Бочкаревой, произведенной в прапорщики, стала ее тезка Скрыдлова - дочь контр-адмирала Черноморского флота.

Этот парад был впечатляющим, но больше напоминал шумный карнавал. Пропагандистский спектакль, организованный Керенским и Родзянко, стал трагедией для женщин, прошедших лишь минимальную подготовку, не нюхавших пороха, не привыкших к ратной жизни. Их без сожаления, преступно, бросили на смерть…

В Казанском соборе был отслужен молебен, после которого батальон Бочкаревой под звуки «Марсельезы» двинулся к Варшавскому вокзалу. Из окон домов, с балконов гремели овации, доброволицам махали платками и бросали цветы…

Они быстро узнали, почем фунт лиха. По словам генерала Антона Деникина, батальон Бочкаревой «встречен был разнузданной солдатской средой насмешливо, цинично. В Молодечно, где первоначально стоял батальон, по ночам приходилось ему ставить сильный караул для охраны бараков…».

8 июля 1917 года женская рать приняла на себя яростный удар германцев. Одна за другой падали, оставляя кровавый след на земле, дворянки, курсистки, учительницы. По свидетельству Бочкаревой, из 170-ти женщин, участвовавших в боях, 30 было убито и 70 получили ранения.

«Отряд Бочкаревой вел себя в бою геройски, все время в передовой линии, неся службу наравне с солдатами, - писал в своем рапорте полковник Василий Закржевский, в подчинении которого находился батальон. - При атаке немцев по своему почину бросился как один в контратаку; подносили патроны, ходили в секреты, а некоторые в разведку… Дальше – привычная демагогия: «…своей работой команда смерти подавала пример храбрости, мужества и спокойствия, поднимала дух солдат и доказала, что каждая из этих женщин-героев достойна звания воина русской революционной армии».

Мария, получив очередное, пятое ранение, угодила в госпиталь. Женский батальон был расформирован. Но кровь Бочкаревой бурлила, она не могла сидеть без дела…

Ее звали большевики, но она отказалась. Примкнула к генералу Лавру Корнилову. Тот отправил ее просить денег у президента США Вудро Вильсона.

«Бочкарева начала свой рассказ довольно сухо; внезапно перешла к описанию страданий русского народа, причем языком, подобным скачущей лошади… - говорилось в протокольной записи. - Вдруг она опустилась на колени и, протянув руки к президенту, стала умолять о помощи, о продовольствии, о присылке войск интервентов против большевиков. Сидевший с мокрыми от слез щеками президент заверил ее в этом…»

Когда Вильсон поинтересовался, «кто прав и кто виноват в России, Мария призналась, что плохо разбирается в этом вопросе. Она заблудилась в политических дебрях, не понимая, куда и за кем ей идти.

Привыкшая воевать за царя-батюшку, после его свержения Бочкарева побрела наугад, как слепая.

Она побывала в Англии, где ей дал аудиенцию король Георг V. Встреча была почетной, но особого смысла не имела. Мария отметила, что монарх «имел большое сходство с царем Николаем II» (они были двоюродными братьями - В.Б.). Она «сказала королю, что не знаю, кому теперь верить, и в гражданскую войну воевать не думаю».

Ее, как щепку носило по России – она побывала в Москве. Архангельске, Омске, Томске (там «я стала жить с отцом и матерью, занималась домашностью: стирала белье, шила для себя»), Владивостоке. Марию обуревали сомнения, переживания. На она мужчин не глядела, да и не до того было. Впрочем, и они не жаловали ее своим вниманием. Бочкарева погрузнела, лицо ее обветрилось, волосы посеребрила седина. А ей было всего тридцать лет…

В декабре 1919 года Бочкарева снова приехала в Томск, где стояли белые. Но через пять дней в городе воцарились красные. Мария - на свою беду! - надумала идти к ним на службу. Но теперь уже они отказались от ее услуг. И насторожились, взяли ее на заметку.

Арестовали Марию на Рождество. Она сидела в томской тюрьме, потом ее отвезли в Красноярск. Бочкаревой припомнили все – телеграмму царю, общение с Родзянко и Керенским, встречи с иностранцами, белогвардейцами – по просьбе адмирала Колчака Бочкарева организовала отряд санитаров. На допросах свидетельствовала: «Эту работу я вела всего пять дней до эвакуации Омска, но сознаюсь, за эти дни я наклеила объявлений несметное количество по всем заборам «сибирской столицы» и раза два выступала с призывом идти в добровольческий санитарный отряд».

Следователь по фамилии Поболотин отмечал, что «преступная деятельность Бочкаревой перед РСФСР следствием доказана… Бочкареву как непримиримого и злейшего врага рабоче-крестьянской республики полагаю передать в распоряжение начальника особого отдела ВЧК 5 армии».

На обложке ее уголовного дела осталась бесстрастная надпись: «Исполнение пост. 16 мая». Это было синонимом расстрела. Приговор был приведен в исполнение на основании резолюции председателя Сибирского чрезвычайного ревтрибунала, полномочного представителя ЧК по Сибири Ивана Павлуновского. Хотя Бочкареву собирались отправить в особый отдел ВЧК в Москву. Подписи членов следственной комиссии неразборчивы. Как и само дело…

Так погибла Мария Леонтьевна Бочкарева, верой и правдой служившая Российской империи. А когда ее не стало, дрогнула и раскололась жизнь этой простой русской женщины. А потом и вовсе рухнула в бездну...

Реабилитировали гражданку Бочкареву в 1992 году. Собирались поставить ей памятный знак в Красноярске, да отчего-то дело заглохло. А зря.