«Сбор материалов к прославлению мучеников не завершится, пока будет существовать Церковь»
Практически каждый день православного календаря отмечен памятью об одном или нескольких новомучениках и исповедниках Церкви Русской, от которых нас отделяет ничтожный по историческим меркам период времени – столетие, а то и десятки лет. Новомученики составляют немалую часть местных соборов святых. И все-таки для современного православного человека подвиг этих людей, наших предков, от которых мы отстоим всего на несколько поколений, оказывается чем-то далеким, покрытым па́тиной прошедших годов, не переживаемым на внутреннем уровне. Что нужно, чтобы память о них проросла сквозь слои прошедших лет и укоренилась в том числе в сознании нынешних подростков и молодых людей? Почему в наше время столь актуально сохранение исторической памяти Церкви, в том числе о событиях XX века? Об этом и многом другом удалось поговорить с директором Мемориального научно-просветительского центра «Бутово» Игорем Гарькавым.
Игорь Владимирович, когда у Вас появился интерес к истории?
– Я «заболел» историей очень рано – уже в пятом классе школы. Когда учился в Московском педагогическом университете, область моих научных интересов была связана с древнерусскими культурой, летописанием, религиозными идеями.
Одновременно я получал два высших образования: днем учился в педагогическом, а вечером – в Свято-Тихоновском богословском институте под духовным руководством отца Глеба Каледы. Он тогда служил в храме Илии Пророка в Обыденском переулке, и по его благословению я стал библиотекарем приходской библиотеки. Это дало мне уникальную возможность познакомиться с редкими изданиями религиозной тематики, с церковным самиздатом. Через общение с отцом Глебом я соприкоснулся с миром новомучеников и исповедников веры. Он много рассказывал о своих духовных наставниках – о митрополите Иоанне (Вендланде), об отце Владимире Амбарцумове. Я много раз слышал от него фразу, ставшую потом известной: «Пять моих духовных наставников либо были расстреляны, либо погибли в лагерях».
У отца Глеба есть незавершенный текст воспоминаний об истории «народа Божьего», то есть о Церкви в эпоху гонений. Первый абзац начинается такими рассуждениями: «Для многих сейчас история советского периода представляется временем мрачным, а для нас, людей верующих, это была героическая эпоха». Это его ощущение передалось нам.
Можно ли сказать, что увлечение историей породило вопросы, связанные с верой в Бога?
– Я вырос в среде православных людей, был крещен в детстве, но в юности оказался далек от церковной жизни. Предыстория моего воцерковления связана с изучением родословной – одна из ветвей моего рода была связана с церковным служением. Прадед – диакон Семен Самойленко – нес свое служение в Полтавской епархии. Я ездил туда к родственникам, записывал интервью, находил могилы родных на сельском кладбище. Это познакомило меня с непонятными и неведомыми для меня страницами истории семьи и государства еще до начала общения с отцом Глебом.
Воцерковился же я во время службы в армии в окрестностях Сергиева Посада. В воинской части я был санинструктором, поэтому у меня была некоторая свобода передвижения: можно было выходить за пределы части. Я ходил на службы в лавру, каждый раз рискуя встретить патруль, который дежурил около монастыря. Солдатам тогда не разрешали заходить.
По какому-то наитию я пошел на богослужение в форме, подошел к благообразной старушке, которая показалась мне хорошей женщиной, и сказал: «Матушка, я солдат. Вы же здесь живете? Можно я буду у вас переодеваться?». В ответ на мою наглую просьбу она тогда сказала: «Вот тебе ключи от моего сарая. Дома я или нет, заходишь во двор – вот сарай». У меня там висела гражданская одежда. Я приходил, переодевался и шел на службу в Лавру.
Во время одной из командировок в Москву я познакомился с отцом Глебом. Его молитвами, духовным наставлением, пастырской заботой совершалось мое дальнейшее воцерковление.
Как и почему Вы связали свою деятельность с Бутово?
– Сын отца Глеба, священник Кирилл, стал настоятелем храма, расположенного на Бутовском полигоне. Он приглашал меня туда, но добираться в Бутово мне было очень сложно. Впервые на Бутовский полигон я приехал в 1996 году. На тот момент уже заканчивалось строительство деревянного храма во имя новомучеников и исповедников Церкви Русской. С 1998 года я стал приезжать туда регулярно, а в 2002 году возникла идея создания на Бутовском полигоне мемориального научно-просветительского центра.
Что представляет собой мемориальный комплекс сейчас?
– Бутовский полигон – это место массовых расстрелов под Москвой, где с августа 1937 по октябрь 1938 года были казнены 20 762 человека. Когда-то это место было спецобъектом, огороженным деревянным забором с колючей проволокой. На шести гектарах земли находятся 13 погребальных рвов, где захоронены тела казненных. Среди них семь епископов, пятнадцать архимандритов, около 600 священников. По «церковным делам» прошло 940 человек, 332 из них прославлены в лике святых. Это самый большой местный Собор Русской Православной Церкви.
В субботу 4-й седмицы по Пасхе проходит Патриаршее богослужение на Бутовском полигоне, это всегда очень важное и радостное событие. Основу традиции заложил приснопамятный Патриарх Алексий II в 2000 году.
Игорь Владимирович, какое значение Бутово имеет для Русской Православной Церкви?
– Это Русская Голгофа. Эти замечательные слова сформулировал когда-то Святейший Патриарх Алексий II. Я думаю, что более точного определения Бутовского полигона дать нельзя.
Какие направления деятельности у Мемориального центра?
– Мы занимаемся разными проектами, связанными с сохранением исторической памяти Церкви. В 1998 году, когда я был преподавателем Российского православного университета, у меня возникла идея создания архива воспоминаний православных людей XX века. Сейчас он «перешел» на Бутовский полигон. Мы ведем большую научную работу по изучению церковной традиции составления синодиков, мартирологов и других именных списков как формы сохранения исторической памяти. Можно сказать, что сохранение исторической памяти Церкви во всем ее многообразии – это одно из главных направлений деятельности нашего Мемориального центра.
Продолжается ли сейчас сбор материалов для прославления мучеников?
– Да. Я думаю, что этот процесс не завершится, пока будет существовать Церковь. Он неотделим от истории Церкви, как и сама святость.
Конечно, есть сложности с формальными критериями для канонизации. Не каждый человек, прославленный у Бога, на земле может получить необходимый пакет документов. Есть люди, в святости которых мы можем не сомневаться, но проблема в том, что об их подвиге мы знаем очень фрагментарно. Сейчас есть такая точка зрения: чтобы прославить человека в лике святых, мы должны посмотреть все его следственные дела за 1920-1930-е годы. Если человек был расстрелян в 1938 году или оказался в лагере в 1947 году, следует рассмотреть возможные случаи его арестов за 20-30 лет. К сожалению, многие архивы пострадали от пожаров или были на захваченных немцами территориях. Каждый раз, когда речь идет о канонизации, ведется большая архивная исследовательская работа, она требует много времени и сил. Если сравнить это с геологоразведкой, сейчас мы подходим к трудным слоям, то есть глубина залегания этих материалов такова, что нужно бурить намного дольше и намного сложнее. Поэтому количество канонизаций не так велико, как двадцать лет назад. Но работа продолжается, и каждый год несколько исповедников веры добавляются в церковные святцы.
Вы ознакомились с историями сотен людей, расстрелянных на Бутовском полигоне. Какая из них именно Вас тронула за душу, запомнилась?
– Несколько лет назад в Музее памяти пострадавших в Бутово мы делали выставку «Палитра эпохи». Она была посвящена художникам, расстрелянным на Бутовском полигоне. Я особенно заинтересовался судьбой одного из них – иеродиакона Афония (Вишнякова). Он поразил меня тем, что, будучи иеродиаконом в Троице-Сергиевой лавре, стал одним из известнейших художников русского народного стиля декоративно-прикладного искусства – жостовского письма. Он принадлежал к роду крестьян-художников Вишняковых, создавших промысел жостовского подноса. Став совершенным мастером к восемнадцати годам, будущий иеродиакон Афоний, Александр Вишняков, оставил престижную профессию. После смерти матери он и его отец приняли монашеский постриг в Свято-Троицкой Сергиевой лавре. Но и в монастыре отец Афоний находил время для творчества.
Когда Патриарх Тихон находился на подворье Троице-Сергиевой лавры, где была его московская резиденция, иеродиакон Афоний ему прислуживал, стал постоянным помощником. За исключительную верность Патриарху отца Афония арестовывали несколько раз.
Когда Патриарха Тихона поместили в тюрьму, а всех насельников подворья разогнали, иеродиакон Афоний вернулся в Сергиев Посад и открыл там мастерскую, где изготавливал жостовские подносы, разные предметы домашней утвари, украшения, которые пользовались огромным спросом. Его работы выставлялись на Парижской ярмарке-выставке народного творчества, в Третьяковской галерее. В советское время в мастерской, где он сушил подносы, проходили тайные богослужения. Мы знаем об этом из следственного дела 1937 года, из отдельных воспоминаний людей, переживших гонения. Он был духовным чадом отца Кронида (Любимова). В конце 1937 года всех монахов Лавры, живших в Сергиевом Посаде и объединенных связями с отцом Кронидом, сотрудники НКВД вычислили и создали коллективное дело о тайной контрреволюционной организации «Монастырь Троице-Сергиева лавра». Был арестован и отец Афоний. 17 февраля 1938 года его расстреляли. Пока он не прославлен в лике новомучеников. Но я думаю, что со временем это неизбежно случится.
В других регионах тоже есть места массового захоронения репрессированных. Что бы Вы посоветовали сделать для сохранения памяти о мучениках и мемориализации этих территорий?
– Важно попытаться установить местонахождение захоронения. В отличие от документов и наших представлений о прошлом, человеческие останки – это материальный предмет, важнейшее свидетельство. Мы можем их и не найти – в 1930-е годы прилагались большие усилия для полного уничтожения останков, в некоторых местах были даже крематории. В большинстве же случаев захоронения делались в траншеях или ямах.
Современная наука имеет самый разнообразный инструментарий для идентификации мест захоронения. Начинать следует с георадарных исследований, которые дают возможность выявить аномалии. Они не позволяют сказать, где точно находятся захоронения, но помогут понять, где исторический слой почвы неоднороден.
Затем по локациям, отмеченным георадарными исследованиями, ведут работы поисковым щупом. Это самый простой и самый эффективный инструмент, его активно используют поисковые отряды, он прекрасно работает в различных типах грунта. Такое исследование не требует разрешений и согласований – для этого просто нужно иметь опытных поисковиков из военно-поисковых отрядов. У них уже есть тактильная чувствительность, и они по ходу щупа могут понять, на что он натыкается.
Если же есть основания полагать, что мы точно находимся на месте захоронения, нужно идти простым, ясным и законным путем: предложить провести археологическое исследование данного места, вскрыть его. Никакие коммуникации, как правило, не страдают – эти места довольно удалены от центров человеческой жизнедеятельности. В случае обнаружения останков происходит верификация.
Это путь, существующий в нашем современном российском законодательстве. Первые его этапы можно пройти инициативно, не обращаясь ни в какие инстанции. Если территория не является закрытой или частной, то такое исследование допустимо. Далее требуется согласование с органами власти, но при наличии доброй конструктивной политической воли все возможно.
Однако бывает и так, что мы знаем о предполагаемом месте захоронения, но у нас нет возможности провести такого рода исследование культурного слоя и понять, где именно находятся могилы. Разработано немало способов увековечения памяти даже в случае, если останки человека не были обнаружены. К примеру, кенотафы – памятники, аналогичные надгробным, но находящиеся там, где нет останков покойного, своего рода символическая могила.
Мы должны помнить о людях, пострадавших за веру. Со времен Поместного Собора 1918 года Церковь благословляет нас сугубо молиться об их упокоении. Поэтому мы должны устанавливать памятники, которые будут символизировать нашу память.
Наши предки воспринимали святых как своих современников, они довольно много о них знали. Поэтому и нам важно, чтобы новомученики и все пострадавшие за веру перестали быть для нас абстрактными цифрами и галочками. Они должны стать конкретными людьми, с которыми у нас будут личные отношения.
Насколько осведомлены молодые люди в наше время об этой трагической странице истории страны и Церкви? Как, по Вашему мнению, говорить с ними на эту тему?
– Мы довольно много работаем с молодежью – у нас единственное место в России, где каждый год проходят волонтерские трудовые сборы, часть участников которых составляют именно молодые люди. Новое поколение немного по-другому воспринимает прошлое – они сами должны быть к этому причастны. Например, некоторое время назад я встречался с бывшими участниками волонтерских сборов, и они сказали как раз то, что я надеялся услышать. Оказалось, все рассказанное им другими людьми довольно быстро забывалось. Но когда они стали на Бутовском полигоне удалять сорняки с погребального рва, то в какой-то момент их пронзило осознание того, что здесь произошло. У молодого человека даже закружилась голова, он очень эмоционально про это рассказывал. Это изменило их взгляд на жизнь.
Молодые люди сейчас катастрофически необразованны, к сожалению, поэтому просто информационный поток не поможет. Но они развиты, много видели, у них потрясающий кругозор, визуальная культура. Им нужно каким-то образом добиться личного соприкосновения с прошлым – не только через знания, а через непосредственное участие. Они должны сами что-то делать. И, соприкоснувшись, они начинают изучать дальше. Тогда, возможно, прорастет знание о прошлом, которое можно дальше совершенствовать.
Беседовала Мария БАШАРИНА
Публикация газеты «Православный Симбирск»