Церкви и тюрьмы
Протоиерей Андрей Ткачев
В двадцатых годах прошлого века, в разгар боев Советской республики с Врангелем на свет родилась и воздух огласила бравурными звуками не забытая и доныне песенка «Красная армия, марш-марш вперед». Автор мелодии Самуил Покрас. Кроме него в семье было еще два брата, тоже музыканты. И, к слову сказать, эта семейка подарила эпохе голос. «Три танкиста, три веселых друга», «Мы красные кавалеристы», «Едут-едут по Берлину наши казаки» и многие другие классические саундтреки той поры – их творение. Одна из самых узнаваемых песен о Москве – «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля» – тоже дело их музыкальных ушей и пальцев. Все трое родились в еврейской семье под Киевом, все трое учились музыке, все трое окунулись в революцию с точки зрения ее музыкального выражения. Только старший умер в США довольно молодым, а двое младших дожили до старости в СССР, признанные и любимые. Меня сейчас, собственно, интересует первая из упомянутых песен – про Красную Армию, которая всех сильней. Там есть такая строчка в последнем куплете: «Мы разжигаем пожар мировой/Церкви и тюрьмы сравняем с землей». Сегодня хочется об этом.
Тюрьма – термин многозначный. Россию революционеры называли «тюрьмой народов», тело человеческое некоторые философы называли «тюрьмой души» или темницей. Так красивее. В упомянутой строчке тюрьмы взяты в их обычном значении. Особенность лишь в том, что тюрьмы поставлены в один смысловой ряд с церквями, и беспощадно уничтожить предполагается и то и другое. Это любопытное мысленное клише, доставшееся нам от французов-просветителей. Те считали, что тюрьмы томят тела (символическое освобождение от этого – взятие Бастилии), а Церковь сковывает разум и порабощает душу. Отсюда Вольтеровский визг: «Раздавите гадину!» У французов все это было: Бастилию сокрушили (там, кажется, один маркиз де Сад только и сидел) и до сих пор празднуют, а священников в годы террора потащили на гильотину. Отчего бы и у нас то же не сделать? Ведь наша революция была родной и законнорожденной дочерью революции французской. Особенно в части безбожия. Отсюда и песенный призыв равнять с землей церкви и тюрьмы. Церкви – первыми! Хотя, заметьте, если бы написать в тексте песни «тюрьмы и церкви», то рифма и ритм бы не пострадали. Слово сказано – дело сделано. Так всегда и бывает – дело делается лишь вслед за словом сказанным.
Церкви стали ломать яростно. То, что поколения предков строили лет пятьсот, превращалось в пыльный строительный мусор за несколько лет. Но вот парадокс – до тюрем руки не дошли. Их не только ломать не стали. Их стали достраивать. Не хватило попросту количества старых тюрем для новой жизни! Изначально это не предполагалось. Но у революций есть своя внутренняя логика, отличная от фантазий революционеров. Песня воплотилась на худшую половину. Церкви сносим, а тюрьмы достраиваем. Дальше-больше. Процесс сноса церквей вынужденно остановился именно из-за нехватки тюрем! Сохранившиеся от сноса монастырские и храмовые комплексы стали переоборудоваться под комплексы тюремные и лагерные. Самый известный, быть может, это СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, разместившийся в пределах и помещениях Соловецкой обители. И в Даниловом московском монастыре, этом родовом гнезде столицы, поместилась колония для малолетних. Туалет, кстати, был оборудован в алтаре. Примеры можно множить до наступления головокружения от их количества. Итак, мы уперлись в твердую стену морального вывода. Он гласит: если для достижения неких целей, кажущихся благими, вы решили рушить церкви и тюрьмы, то по мере разрушения первых, количество вторых вам придется увеличить пропорционально!
Тема кажется исторически перевернутой, как прочитанная страница. Однако не совсем. Если раньше церкви предполагалось сносить, то теперь их могут не разрешать строить. Что, собственно, одно и то же, поскольку мотив один – «чтоб не было». Теперь, правда, не тюрьмы с церквями рифмуют, но церквям противопоставляют скверы для выгула собак и такое прочее. Нам будет гулять негде! А где моя собака будет лапу задирать? Нас колокола по утрам будить начнут! Аргументы противников строительства храмов по-своему «великолепны». Очевидно, тот же дух разрушения и небытия приноровился к новым условиям, и это знаменательно. Диавол – известный гуманист.
Раньше говорили: кто не хочет строить школы, будет строить тюрьмы. Сейчас эту сентенцию можно смело подправить. Кто не хочет строить храмы, тому в школы будет некого водить! Храм, в котором живет молитва, это корень жизни, и чтобы не строить тюрьмы, нужно строить сначала именно его. А уже потом, естественным чередом построятся школы, разобьются скверы, насадятся лесопарки. Смягчатся сердца, просветлеют умы, создадутся новые семьи. И завизжит-захохочет на площадках новая детвора, и застучат косточками домино пенсионеры на лавочках, и побежит между свежепосаженных деревьев счастливый Тузик, и закипит жизнь, и мы увидим небо в алмазах. Никаких тебе шприцев по дорожкам, никаких угрюмых алкашей на детских площадках. Именно их колокола и прогонят.
Есть еще третий путь, европейский. Не ломать и не строить. Ничего не ломать и ничего не строить, ни церквей, ни тюрем. Но переоборудовать опустевшие и ставшие ненужными храмы в нечто «полезно-невинное» вроде винного бара или секции настольного тенниса. Это довольно массовое явление уже существует какое-то количество лет и на севере Европы, и в Германии, и в Италии. Остывший от молитвы храм, как тело, потерявшее душу, не рушат и не перестраивают в тюрьму. Из него просто делают гостиницу или автомойку. И в этой холодной расчетливости есть что-то не менее страшное, чем тюрьма в бывшем монастыре.
Но это не наша печаль. У нас другие печали. И поскольку наша страна занята преодолением проблем столетней давности, ход наших действий должен быть зеркально обратным. Тогда разрушали храмы, умножая в силу совершенно фатальной необходимости места заключений. Сегодня нужно умножать и благоустраивать места молитвенных собраний, тем самым уменьшая число людей, ошалевших от грехов и бессмыслицы. Ведь прежде чем сесть в тюрьму за уличный грабеж или стать наркоманом, нужно именно ошалеть от грехов и бытовой бессмыслицы. Сто лет назад нашим людям это было почему-то непонятно.