Что на самом деле сделал Александр I для победы над Наполеоном

Александр I не любил вспоминать про войну 1812 года. Об этом свидетельствуют современники и многие действия царя после победы над Наполеоном.

Отказ награждать полки за отдельные сражения

Генерал-квартирмейстер штаба Русской армии в войну с Наполеоном генерал Карл Толь писал в мемуарах, что император Александр I в высшей степени не любил вспоминать о событиях Отечественной войны 1812 года. Когда 26 августа 1815 года царь проводил в Париже репетицию парада русских оккупационных войск, Толь заметил ему, что этот день – третья годовщина Бородинской битвы. Александр I резко отвернулся от него.

Годом ранее в этот же день царь преспокойно танцевал на балу. Этот день был днём траура во множестве русских семей, потерявших на Бородинском поле своих отцов, мужей, братьев, сыновей. Но Александр I ни разу не почтил память павших там, даже в церкви не молился в тот день. Ни разу он не посетил и памятных мест других сражений Отечественной войны – под Смоленском, под Красным, под Малоярославцем. Хотя за рубежом обожал ездить по полям былых сражений.

Когда в 1815 году царь возвращался из Франции в Россию, король Пруссии Фридрих-Вильгельм III пригласил его посетить Бунцлау, где в 1813 году умер Кутузов и где по приказу короля был поставлен памятник прославленному русскому полководцу. Александр I навестил короля, но от поездки в Бунцлау отказался.

Пренебрежение памятью о войне 1812 года ярко сказалось и в отношении царя к армии. Покажется удивительным факт, что Отечественная война была единственной войной Российской империи, за которую армейские части не награждались за доблесть, проявленную в конкретных сражениях! Награды сопровождались лишь общей формулировкой: «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России в 1812 году». Тогда как не только за битву при Лейпциге, но и за отдельные сражения при Кацбахе, Ла-Ротьере, Фер-Шампенуазе и другие битвы кампаний 1813-1814 гг. (многие из которых закончились неудачно для русских войск) полкам жаловались георгиевские знамёна, трубы и т.п.

Мелочность и зависть к чужой славе

Чем объяснить такую отгороженность царя от памяти о кампании 1812 года? Историк русской армии Антон Керсновский считал, что всему виной мелочность как доминирующая черта характера Александра I. Так, «он питал неприязнь к самой памяти Кутузова». Он хотел один быть в центре всеобщего поклонения и завистливо относился к чужой славе. «Опала Сенявина, виновного в победе над армией и флотом Наполеона, тогда как он, Александр, потерпел поражение при Аустерлице, почётная ссылка Ермолова на Кавказ, ревнивое отношение ко всем сколько-нибудь популярным в войсках начальникам – явление того же порядка».

В подтверждение Керсновский приводит случай, произошедший при повторном, в 1815 году, вступлении русского оккупационного корпуса в Париж. По воспоминанию генерала Ермолова, царь приказал арестовать двух полковых командиров за то, что какие-то их подразделения шли не в ногу. Не менее знаменательно было и то, что он поручил произвести арест русских офицеров английским офицерам армии Веллингтона, а также то, что протест великого князя Николая Павловича, будущего императора, умолявшего не позорить таким действием честь русского мундира, Александр I с негодованием отверг.

Передавали и такой случай, будто как-то в то же лето в Париже император увидел британского фельдмаршала Веллингтона, лично возившегося со строевым обучением каких-то новобранцев. «Этот случай раскрыл мне глаза! – передавали слова Александра I. – В мирное время надо заниматься мелочами службы!»

Поза непризнанного гения

Наверное, не одна мелочность характера послужила тому, что напоминания о геройских подвигах русских воинов в 1812 году при защите родной земли были неприятны императору. Несомненно, свою роль сыграли непосредственные личные переживания в той войне, сопряжённые с досадой и страхом.

Так, с самого начала кампании Александр, как и в 1805 году, находился при армии на правах формально верховного главнокомандующего. Как и тогда, своей некомпетентностью он только мешал военным мероприятиям. Ему старательно намекали на то, что его присутствие нежелательно, что оно сковывает военачальников. Намекал ему и командующий 1-й армией генерал Барклай-де-Толли, намекал и младший брат, великий князь Константин. Царь, наконец, уступил, но никогда не мог этого простить ни Барклаю, ни своему брату.

В период пребывания в Петербурге Александр I составил гениальный, как ему казалось, план окружения и пленения Наполеона при его переправе через Березину во время отступления. Этот план он разослал к исполнению командующим трём русским армиям – Кутузову, Витгенштейну и Чичагову. Им, двигаясь со стороны Москвы, Петербурга и Киева, надлежало соединиться в одно время в одном месте. План был невыполним и нелеп. Но никто не мог сказать этого императору прямо. Конечно, командующие, при отсутствии средств связи, не могли согласовать своё движение к Березине, и Наполеон ускользнул. Александр всегда считал виновными в том, что упустили Наполеона, своих полководцев, и прежде всего Кутузова. Мнение же о собственной гениальности осталось непоколебимым.

Пережитый страх

Но главное, что было неприятно царю во впечатлениях о 1812 годе – страх, пережитый после оставления Москвы. Впрочем, перепугался тогда весь двор, вся императорская семья. Одна только младшая сестра царя, великая княгиня Анна Павловна, убеждала царя не мириться с Наполеоном. Тогда как многие, в том числе императрица-мать Мария Фёдоровна и великий князь Константин, считали, что всё потеряно и надо просить завоевателя о мире. Александр был склонен продолжать бороться, но испытывал момент сомнений и колебаний. И воспоминания о том, что он малодушно мог допускать другой исход, также раздражали Александра I.

Больше же всего в тот момент и царь, и его двор боялись за свою власть внутри России. Ходили слухи, что Наполеон объявит освобождение русских крепостных крестьян и поднимет новую Пугачёвщину. Что характерно: сам Наполеон теоретически не исключал такой возможности. После бегства из России он заявлял в своём Сенате:

«Я мог бы вооружить против неё [России] часть её собственного населения, провозгласив освобождение крестьян, …но я отказался от меры, которая обрекла бы на смерть тысячи семейств».

Конечно, со стороны Наполеона это было маханьем кулаками после драки. Но про эти его слова Александр, конечно же, знал, и с ужасом думал, что могло быть, если бы Наполеон и вправду вздумал привести в действие эту свою запоздалую угрозу.

Короче, Александр I не любил вспоминать о 1812 годе как не любят вспоминать все люди о моментах своей слабости и беспомощности, когда пришедшее в итоге чудесное спасение зависело совсем не от них.