О блудном сыне
В течение длительного времени Церковь нас готовит к Великому посту. С материнской заботой она призывает заблудших возвратиться в ее спасительное лоно.
И здесь вспомним, что нам говорится в Неделю о блудном сыне? - Возвращайся в дом отца своего, сынок или доченька, он тебя ждет. Посмотри, чем занимаются люди?
Пасут свиней и питаются из корыта. Они могут питаться из корыта в смокинге и бабочке, и корыто может быть инкрустировано стразами от Сваровски, но все равно это корыто, и они все равно пасут свиней.
ел, на эту тему, больше мне добавить нечего.
Плохо жить вдалеке от Отца. Горько пасти свиней, заглядывая с жадностью в их корыто. Контраст между преступными мечтами и жесткой реальностью разрывает сердце. Очень худо, прямо до смерти худо быть в подчинении у «жителя той страны», что вдалеке от отчего дома (так в притче выведен бес, у которого на службе находится самовольник). И горше всего понимать, что сам виноват. Но раз сам начудил, значит, сам и возвращайся. Возможность есть. В этом и заключается Благая весть.
Опозоренный свинопас сочиняет молитву: «Отче, я согрешил на небо и пред Тобою. Я недостоин называться сыном. Прими меня хотя бы как одного из наемников».
И – в путь. С понурым лицом и разбитыми в кровь ногами.
Но составленная молитва до конца не была произнесена. Отец заключил сына в объятья, и прозвучать успела только часть: «Отче, я согрешил. Недостоин назваться сыном…» Дальше – стоп. Слова о наемнике не прозвучали. Это ненужные слова. Сын ушел, и сын же вернулся. Без понижения в статусе. Если хотите, это и есть недоговоренная исповедь. Дело сделано. Сын вернулся. К чему лишние фразы?
Хотите словами дело исправить? Это зря. Если Отец не простит, слова не помогут. Но если Он простил, то поплачьте молча. Главное произошло.
Возвращение домой – это не речевые обороты, приготовленные заранее и точно произнесенные, хоть бы и по бумажке. Подлинное возвращение, согласно Евангелию, – это отеческие объятия и обоюдные слезы радости. Никаких ведь слов не хватит, чтобы обо всем рассказать. Да и не надо этого. Это судья бы исписал долгие протоколы допросов, а Отец просто обнял. Отец знает невысказанное.
Но дальше должен быть пир, новая одежда, перстень и сапоги.
Проверяйте, обуты ли вы, во что одеты, был ли пир и есть ли перстень. Если этого нет, то и возврата не было. Притча касается всех.
Пир с заколотым теленком – это Причастие, Литургия, Евхаристия. «Вкусите и видите, как благ Господь». Через таинственную еду согрешили прародители, и через еще более таинственную Еду должно совершиться примирение. Жертвенный Телец должен собрать вокруг трапезы всех, кто умеет радоваться чужому покаянию. Телец, Он же и Агнец. Он же и Небесный Хлеб, и Манна, и Живая Вода. Все святое и подлинно спасительное венчается Евхаристией.
Перстень – знак царского достоинства. Знак возвращенного благородства. Христиане редко чувствуют себя царями, словно это не им сказано верховным Петром, что они «царственное священство». Видно, не до конца покаялись. Вернуться вернулись, но все еще оглядываются в сторону леса, из которого вышли. А возвращаться нужно навсегда. Раз и навсегда. Просто очень худо за пределами Дома.
Сапоги – это против змея. Того, что ползает на брюхе со времен проклятия, прозвучавшего в Раю. Змей, как сказано, жалит в пяту. И босоногий юноша, видимо, был однажды укушен. Яд укуса разлился по крови, заразил ее, родил в душе преступные замыслы, и оттуда именно родилось в заболевшей душе желание уйти и пожить на отцовские деньги в свое полное удовольствие. Повторяться это не должно.
И не всех змей в округе, кстати, нужно вытравить (зло остается, и его много), а нужно ноги свои обуть. Битый, по пословице, в два раза лучше небитого. И теперь юноша защищен. И горьким вкусом сделанной ошибки, и благодатной помощью, которую подал Отец. А те, кто любит спрашивать, отчего это Бог не лишит Сатану всякой силы, пусть лучше просто обуются по возвращении домой и не гневят Небо лишними вопросами.
Новая одежда – это то, во что одевал престарелый Иаков любимого Иосифа. В новой одежде нужно быть на пиру. Одетых в лохмотья оттуда выбрасывают, связав им предварительно руки и ноги, как негде сказано.
Так странно и торжественно завершается история о человеке, которого по справедливому суду (с чем и сам сын заранее был согласен) стоило бы поселить с рабами на конюшне. Так ежедневно и происходит с кающимся и через покаяние возвращающимся Домой человеком. Много таких человеков. Каждый из нас – такой человек.
Теперь у нас, покаявшихся и вернувшихся, всегда есть о чем поговорить.
«А ты сколько был вдали от Дома? Я лет двадцать. А ты?»
«Ты каких свиней пас (то есть каким грехом на жизнь зарабатывал)?»
«Твой путь к Отцу долгим был, или ты сразу решил и сразу вернулся?»
«Тебе кто дорогу Домой показал?»
И так далее.
Мы даже можем вместе с Отцом, пока Тот стоит на дороге в ожидании очередного сблудившего чада, выглядывать любопытно и сострадательно из окон: не идет ли кто? Ведь возвращаются не чужие нам люди, а братья.
Интересно, как сложится дальнейшая жизнь удивительного семейства. Помирятся ли младший сын с огорченным старшим? Не захочет ли и старший сын уйти – в отместку за то, что Бог оказался выше ожидаемой справедливости и проявил беспримерную милость? Притча на эти вопросы ответов не дает. Зато церковная история, которой две тысячи лет с немалым уже хвостиком, дает. Ответ таков: идиллии не будет. Была бы идиллия, не нужны бы были сапоги. Жизнь Церкви и евангельская история – это не мелодрама с хэппи-эндом. Это милость к падшим при условии глубокого раскаяния самого падшего. И это открытая дверь возможностей на будущее, где если кто от чего и застрахован, то лишь по мере максимально серьезного отношения к себе и к жизни.
Такая серьезность на языке Церкви называется «трезвением». И рождается оно, как и вообще все доброе, от страха Божия.