«Божья дудка». Почему Есенин смог превзойти самого Пушкина

130 лет назад, 3 октября 1895 года, в селе Кон­стантиново Рязанского уезда Рязанской губернии в крестьянской семье родился мальчик, который спустя 30 лет, за несколько дней до гибели в гостинице «Англетер», скажет о себе так: «Я ведь Божья дудка... »

Наверное, многие уже догадались, о ком речь. Оно и немудрено – если кто знаком со стихами Сергея Есенина, тот обязательно знаком и с его биографией. Во всяком случае, с её трагическим финалом, который служит темой для спекуляций без малого 100 лет.

А людей, которые со стихами Есенина незнакомы, в нашей стране, наверное, нет. В ­2021-м по итогам опроса читателей выяснилось, что Сергей Есенин – абсолютный лидер по популярности среди поэтов. За него проголосовали 51% опрошенных. Вторым шёл Александр Пушкин, набравший 43% голосов.

«Божья дудка»

Поэтому так много и тех, кто ломает голову над последними днями поэта. Почти под микроскопом разглядывают каждый его шаг, в каждом его слове ищут ключ к пониманию того, что произошло. Разумеется, не обходят вниманием и «Божью дудку». Тем более что сам Есенин вроде бы объяснил, что это значит: «Это когда человек тратит из своей сокровищницы и не пополняет. Пополнять ему нечем и неинтересно. И я такой же». И все с пониманием кивают – дейст­вительно, если себя отдавать без остатка, то трагический финал предсказуем.

На самом деле это не объяснение, а уход от ответа. Есенин, будучи выходцем из среды верующих людей, не мог не знать, как там иногда иронично называли Божьих служителей. Об этом поведал другой классик, Николай Помяловский, в повести «Очерки бурсы», когда описал диалог двух купцов, выясняющих, что такое дьячок: «Дьячок есть дудка, чрез которую глас Божий проходит, но... её не задевает – вот что!»

И вот это – попадание в яблочко. Другое дело, что Есенин вряд ли сказал бы правду. Потому что правда очень страшная. Дьячка «глас Божий», быть может, и не задевает. А вот поэта он беспокоит, не отпускает, донимает, возможно, даже мучит. И происходит это постоянно, каждую минуту, каждую секунду. Да, это по-настоящему страшно, но объясняет если не все экстравагантные выходки Есенина, то очень многие. Во всяком случае, его странное отношение к религии, которое менялось очень резко. Вот его «Серебристая дорога» 1917 года, которая заканчивается так: «Может быть, к вратам Господним сам себя я приведу». А вот поэма «Инония» 1918 года: «Тело, Христово тело, выплёвываю изо рта»... И это не кощунство. Это крайняя мера, на которую идёт измученный «гласом Божьим» поэт. Он устал по-хорошему просить оставить его в покое и пытается порвать всё разом, пусть и с помощью оскорбления, лишь бы дали пожить по-человечески.

Тщетно. От судьбы не уйдёшь­, к тому же, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. «Глас Божий» задевал поэта не только таким вот мучительным образом. Потому что все взлёты Есенина – а они бывали нереально высокими – тоже обусловлены им. В том числе и тот главный взлёт, который фактически уравнял Есенина с его кумиром – Александром Пушкиным.

Иногда преклонение Есени­на перед «солнцем русской поэзии» доходило до нелепицы. Актриса Августа Миклашевская, возлюбленная поэта, вспоминала: «В день своего рождения вышел к нам Есенин в крылатке и в широком цилиндре, какой носил Пушкин. Вышел и сконфузился. Взял меня под руку, чтобы идти, и тихо спросил: «Это очень смешно? Но мне так хотелось хоть чем-нибудь быть на него похожим... » Иногда выглядело до слёз трогательно – поэт Всеволод Рождественский рассказывал, как Есенин попросил провести его к дому, где умер Пушкин, и, едва увидев здание, снял шапку и встал на колени: «Может, перекреститься, а?»

«Шкура мужика»

Но настало время, когда Есенин понял, что в силах потягаться со своим кумиром. Не так, как это делали футуристы, призывающие бросить всех классиков, и первого, конечно же, Пушкина, с «парохода современности». Нет, то был честный поединок, причём Есенин добровольно начал из крайне невыгодной позиции, затеяв полемику с «нашим всем» на его же поле. Книговед и историк поэзии Иван Розанов вспоминал свой разговор с Есениным, когда тот объяснял, что Пушкин ни в «Истории Пугачёвского бунта», ни в «Капитанской дочке» не достиг настоящего понимания того, о чём писал, поскольку не смог влезть в «шкуру мужика»: «Я несколько лет изучал материалы и убедился, что Пушкин во многом был не прав. Ведь Пугачёв был почти гениальным человеком, да и многие другие из его сподвижников были людьми крупными, яркими фигурами, а у Пушкина это как-то пропало». Так было задумано одно из самых значительных произведений Есенина – драматическая поэма «Пугачёв», написанная в 1921 году...

Во второй главе «Деяний апостолов» описывается эпизод, имевший место на празд­нике Пятидесятницы, когда апостолы вдруг начали говорить на иностранных языках, да так, что их прекрасно понимали люди, пришедшие из разных краёв – от Египта и Ливии до Причерноморья и Рима: «И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились».

Именно этот момент всплывает в памяти, когда знакомишься с реакцией тех ино­странцев, кому повезло услышать «Пугачёва» в автор­ском исполнении во время заграничного турне Есенина и его жены Айседоры Дункан 1922–1923 годов. Вот публицист Владимир Рындзюн, писавший под псевдонимом А. Ветлугин: «Когда майским вечером в комнатке, пропахшей табаком, духами, блёклой берлинской зеленью, проревёт он монолог «отчаянного негодяя и жулика» Хлопуши, то заезжий француз схватится за седую голову и, не поняв ни одного слова, прошепчет: «Да... Теперь я понял. Это глупо, но... В общем... Это великая революция». А вот как описывает финал чтения «Пугачёва» в Брюсселе Лола Кинел, секретарша Айседоры Дункан, полька по происхождению: «Долгое время никто из нас не мог поднять рук для аплодисментов, потом они разразились вместе с диким шумом и криком. Только я одна знала русский и могла понять смысл, почув­ствовать мелодичность его слов, но все остальные восприняли силу переживаний и были потрясены до глубины души».

Открытый финал

Два солнца?

Это дорогого стоит. Но давайте вспомним, что там было дальше в «Деяниях апостолов»: «И изумлялись все и, недоумевая, говорили друг другу: что это значит? А иные, насмехаясь, говорили: они напились сладкого вина»... Знакомая песня, не правда ли? Очень похожие потоки грязи будут лить и на Есенина. Нет, никто не отрицает, что он пил, скандалил, дрался... Но всё-таки грязь к нему не липнет. И его соперничество с Пушкиным удивительным образом завершилось победой обоих. Наш современник, писатель и философ Юрий Мамлеев, ушедший из жизни в 2015 году, говорил: «Значение Есенина в русской поэзии и в духовном мире настолько огромно и необычно, что не будет преувеличением сказать, что значение Есенина как национального русского поэта не уступает значению Пушкина».