Денис Мацуев: «Каждый концерт должен быть как последний»

Денис Мацуев рассказал, не станет ли Китай и в музыке, как уже стал в экономике, «впереди планеты всей», а также о российских самородках и том, что значит для него слово «дом».

В Великом Новгороде проходит Первый Международный юношеский конкурс пианистов им. Сергея Рахманинова. Приурочен он к 150-летию великого композитора и пианиста. На конкурс было подано 120 заявок из 8 стран. Максимальное количество — из России и Китая. С разговора о том, не станет ли Китай и в музыке, как уже стал в экономике, «впереди планеты всей», мы и начали беседу с пианистом Денисом Мацуевым, худруком и председателем жюри конкурса.

Где рождаются самородки

Юлия Шигарева, aif.ru: — Денис, среди участников Рахманиновского конкурса, жюри которого вы возглавляете, много музыкантов из Китая. Уже не первый год слышу мнения о том, что китайские музыканты и артисты балета вот-вот вытеснят наших с ведущих мест. Эта угроза реальна?

Денис Мацуев: — Угрозой для нас я бы это не назвал. Скорее, это в хорошем смысле слова конкуренция, которая талантливых людей должна вдохновлять и подстёгивать. Они скопировали советскую систему музыкального образования — мы же помним времена, когда пианино стояло чуть ли не в каждой семье. В культуру, как и в спорт, в Китае вкладываются на государственном уровне. И отдачу имеют соответствующую — поколение за поколением там появляются выдающиеся музыканты. Лет семь-восемь назад в Китае уже было под 70 миллионов пианистов.

Я человек не завистливый, но после каждой поездки туда меня всё-таки берет белая зависть, потому что там чуть ли не в каждой деревне (деревне по китайским меркам) выстроен высокотехнологичный концертный комплекс, больше похожий на космический шаттл: залы для классической музыки, для балета, для сольных выступлений, для камерных концертов, для джаза и т. д. И везде гениальная акустика. И афиша, сравнимая с лучшими залами мира. И публика уже воспитанная. Я же прекрасно помню одну из первых моих поездок в Китай в 90-е годы, когда они разговаривали по мобильным в зале громче, чем я играл на сцене. И были очень недовольны, когда я форсировал звук.

Но, повторю, это не угроза — это пример для подражания. К тому же талант, особенно большой талант, вообще не имеет национальности. И мы помним случаи, когда первые места завоевывали конкурсанты из стран, где нет никакой системы музыкального образования, но где тем не менее появляются самородки. В 2015 г. на конкурсе Чайковского, к примеру, гран-при взял монгольский певец.

— А у нас самородки появляются?

— Да, если мы говорим про наш цех — пианистов. Музыканты, которые заявляют о себе на фестивалях «Новые имена», «Крещендо», «Гран пьяно», на конкурсе Рахманинова или конкурсе Чайковского — это основа нынешней филармонической афиши в России. Новоиспеченных лауреатов прошлогоднего конкурса им. Рахманинова расхватали, как пирожки.

— Но я из всех новых звезд разве что Ивана Бессонова могу сразу вспомнить, который несколько лет назад победил на «классическом Евровидении».

— А я бесконечно могу называть фамилии: Иван Бессонов, Александр Ключко, Арсений Тарасевич-Николаев, Ева Геворкян, Елисей Мысин, который прославился в 4 года и сейчас много выступает. Саша Малафеев — он делает головокружительную карьеру в мире, и каждый его концерт становится сенсацией. Варвара Кутузова...

— Все, хватит!

— Вот! (смеётся). Эти ребята выросли в настоящих глубоких музыкантов. И ещё будут расти — это не случай вундеркиндов, которые блистают в детстве, а потом растворяются где-то за горизонтом... Хотя такие примеры тоже были. Так что команда из 30-40 человек — это наша реальная гордость и достояние. Чего нельзя сказать о скрипачах и виолончелистах, к сожалению. У струнников совсем не такая ситуация. У духовиков не такая ситуация, хотя получше стало. Но проблемы нашего музыкального образования, особенно в регионах — отдельный разговор. Я за последние годы объездил больше 40 регионов, поэтому знаю, о чем говорю.

Глаза в глаза

— Раз уж речь зашла о регионах... Публика там, в суровых российских реалиях, отличается от московской?

— Я не разделяю регионы и Москву. Наоборот, для меня гастроли по России — приоритет. Я же еще до победы на конкурсе Чайковского начал колесить по стране — в плацкартных вагонах, иногда — без гонорара, и такое было. Но я понимал, что там в залах — мой самый главный критик. Сколько бы ни выступал в Перми, Челябинске, Иркутске, Новосибирске, каждый выход на сцену — как экзамен. Всегда говорю молодым: если будете делить концерты на серьезные и несерьезные, тогда грош вам цена. Каждый концерт должен быть как последний.

— Самые необычные места, в каких приходилось играть, помните?

— На КАМАЗе, прямо в цеху. В честь 45-летия первого выпуска КАМАЗа. Тогда на час остановили конвейер. В цехе сидели и ветераны, которые начинали строительство этого завода, и молодежь. Там, кстати, замечательная акустика! И атмосфера была непередаваемая. Ты, выходя на сцену, мгновенно понимаешь, происходит ли «химия» в зале. Чувствуешь, что тишина, которая устанавливается, — она понимающая.

Для меня не бывает публики искушенной и неискушённой — она вся любимая. И концерты иногда делаю в больших залах — в «Крокусе» или Кремлевском дворце — как раз для того, чтобы максимально охватить аудиторию. Чтобы люди, сходив туда, потом покупали абонементы в консерваторию или филармонию. А какие глаза у людей, особенно в регионах! Я же не вижу лиц, когда играю. Но когда общаюсь с ними после концерта, когда мне дарят цветы — у кого-то слезы, у кого-то улыбка, у кого-то почтение. Для меня это самый трогательный момент. А в последнее время кричат: «Спасибо, что вы с нами!».

— Поклонницы на ваших концертах правда очень трепетные, смотрят на вас влюбленными глазами. А у подъезда дежурят? В трубку телефонную дышат?

— У нас общение по-доброму происходит. До пандемии ковида я делал так называемые «автограф-сессии», которые продолжались как третье или четвертое отделение концерта. Когда можно не только на программке расписаться, но и пообщаться немного, в глаза посмотреть. Ты же по глазам очень много понимаешь. А поклонницы... Да, они разные бывают. Как-то в артистической после концерта в Большом зале консерватории собралось достаточно много представительниц женского пола. И одна из них спросила: «Можете расписаться?» Я говорю: «Конечно! Где?». «На мне!», — отвечает она и поднимает футболку. Я, не дрогнув ни единым мускулом, расписался. Чем вызвал обморок у представительниц старшего поколения (смеётся).

— Вы говорите про то, что уже в юности колесили по стране. А у музыканта дом где — в самолете, в поезде, в гостинице?

— Слово «дом» — важнейшее для меня. Лето 1991-го. Мне нужно уезжать из Иркутска в Москву учиться в Центральной музыкальной школе. До сих пор помню, каким был закат в вечер накануне моего отъезда. Как меня трясло от одной только мысли, что завтра этого уже не будет. Я ни в какую не хотел уезжать. Потому что для меня здесь все было родное — каждый дом, каждая улица в Иркутске, запах моего Байкала, омуля, мои друзья, мой двор... Я хотел сбежать из аэропорта, выкинуть билет со словами «я никуда не поеду». Какие скандалы у меня с родителями были! Они же меня чем взяли? Тем, что я смогу вживую, на стадионе, а не по телевизору, смотреть матчи своего любимого «Спартака». И до сих пор, когда приезжаю в Иркутск со своими фестивалями или с концертами, я вспоминаю тот заход солнца. И понимаю, что не хочу никуда отсюда уезжать. Это страшная сила притяжения родины. Я не представляю себя вне моего дома. Не могу не побывать там хотя бы два раза в году. Потому что это моя батарейка. Я подзаряжаюсь, когда ныряю в Байкал. А теперь еще и звезд, которые приезжают на мой фестиваль, на это дело подсадил: они приезжают на фестиваль в Иркутск не только чтобы поиграть, пообщаться, но и нырнуть в Байкал. И если этой подпитки не будет — не будет и меня.