В издательстве «Эксмо» выходит новый сборник Маши Трауб «Кризис чужого возраста». В преддверии релиза мы поговорили с автором о том, как создавалась эта книга, объединившая пронзительные истории о повседневности, мистике и переломных моментах в жизни обычных людей. #EK_BOOK_ITD000000001443645# Маша Трауб поделилась размышлениями о природе кризисов, творческом процессе и о том, как из обыденных ситуаций рождается настоящая литература. Добрый день, Маша! Поздравляем вас с выходом новинки! «Кризис чужого возраста» — запоминающееся, немного парадоксальное название. Как вы его придумали? Это про то, что мы все друг у друга в долгу, или про то, что чужие проблемы порой переживаешь острее своих? Много книг написано про разные кризисы в жизни человека — от кризиса трех-пяти лет до условного кризиса среднего возраста. Название сборнику дал рассказ о том, как вдруг меняется человек, проживавший как бы не свою жизнь, и его давние друзья пытаются понять, как так вышло. И главное — почему? Даже самые близкие люди не всегда видят кризис у того, кто живет рядом, кого, казалось, бы знаешь лучше, чем самого себя. В этом рассказе нет ответа. Но просто предъявлена такая жизнь. Наверное, многие проживают свою жизнь как чужую, не реализовываются, меняются до неузнаваемости. В книге три части: «Рассказы о жизни и смерти», «Мистические истории» и «Наблюдения и зарисовки». Это осознанное деление на три разных способа видеть мир или истории сами так сложились? Да, истории именно так и сложились. Они разные по интонации, по объему, в принципе разные даже по стилю. Но такова и наша жизнь, в которой есть место и мистике, и крошечным, подчас забавным наблюдениям за разными ситуациями. Мне не хотелось подстраивать рассказы под какую-то единую идею. Мне хотелось сделать их именно жизненными — с воспоминаниями, бытовыми заметками о сегодняшнем дне, необъяснимыми странностями. Один из самых запоминающихся образов — мужчина, который постоянно ищет возможности сразиться со смертью, в частности в формате армрестлинга. Это метафора борьбы за жизнь или буквально такой ритуал, дающий силы жить дальше? Про метафору я точно не думала. Но именно у этого героя был реальный прототип. Я просто вспомнила свое детство, прошедшее в северокавказском селе, где мистика соседствовала с бытом. Где легенды становились реальными историями, а реальность превращалась в легенды. Ваши герои часто находят совершенно неожиданные, «неправильные» способы справиться с бедой: обет молчания, окрашивание тканей. Вы верите, что в кризисе все средства хороши и у каждого должен быть свой, пусть даже странный, рецепт спасения? Скорее, я опять черпаю сюжеты и настроение рассказов в своем детстве и описываю то, во что верили жители обычного села. Верили, что обет может искупить грех, даже если этот грех совершили предки несколько поколений назад. Верили в силу духов, заговоры, гадание на бобах. Кому-то это покажется литературным вымыслом, а для меня, маленькой, это была и реальность, в которой я жила, и сказка, в которой почти всегда был счастливый конец. Но никто на самом деле не знает, как справиться с кризисом, с бедой — рецептов не существует, отсюда и мистические упования. В «мистической» части книги происходят необъяснимые вещи. А в вашей жизни были совпадения или события, которые хотелось бы объяснить именно мистикой, а не логикой? Несмотря на то, что в детстве я верила в духов, привыкла к тому, что сначала к заболевшему зовут знахарку, а потом врача, что болезни лечатся травами, настоями, я выросла очень реалистичным человеком. Верю в каждодневный труд, в любимую профессию, в маленькие незаметные подвиги. В материнскую любовь, которая может помочь исцелить ребенка, свернет горы и повернет реки вспять ради его спасения. Верю в силу семьи, которая встает на защиту, если это требуется. Ваш фирменный стиль — это смешение грустного и смешного. Как вам удается находить юмор в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях? Это защитный механизм или способ показать, что жизнь всегда многогранна? Трагикомедия — мой любимый жанр, очень непростой. Если он мне удается, что бывает далеко не всегда, я счастлива. Юмор, точнее самоирония — это базовая настройка любого думающего человека. Если не уметь смеяться над собой, если не сбрасывать корону с головы время от времени — тогда совсем уж тяжело жить. Книга во многом про эмпатию, про то, как мы можем стать родными для совершенно чужих людей. Сейчас это особенно актуально. Как, по-вашему, можно научиться лучше чувствовать и понимать «чужую» боль? Этому невозможно научиться, как немыслимо заставить себя проявлять эмпатию. Мне кажется, это тоже находится в базовых настройках души человека. Только кто-то ими естественным образом пользуется, а кто-то удаляет за ненужностью. Я физически не могу пройти мимо плачущего ребенка или пожилой женщины с сумкой, которой требуется помощь. Я, скорее, не умею не откликаться. Так устроена. И очень дорожу тем, что мои настройки еще не заржавели, что они чувствительны к беде и проблемам другого человека. После прочтения остается светлое, хоть и немного грустное, ощущение. Это ваша сознательная установка — не давать готовых ответов, но оставлять читателю надежду? Надежда всегда есть и в моих романах, и в рассказах. Да, я не даю ответов на вечные вопросы, а рассказываю истории. Идеальный финал — открытый. У меня умные, трепетные читатели, они способны представить, что было или могло быть дальше. Или не представлять, а воспринимать историю как фрагмент жизни. Мы же ведь и сами постоянно живем в череде открытых финалов. Как вы думаете, какой читатель узнает себя в «Кризисе чужого возраста»? Кому вы мысленно посвятили эту книгу? Любой думающий, мыслящий, неравнодушный человек — мой читатель. Кто-то узнает свою бабушку, кто-то тетю, кто-то — первую влюбленность. Моя аудитория очень разная — от студенток, даже иногда старшеклассниц, до мужчин зрелого возраста. Но мои любимые читатели, пусть это не всегда соответствует маркетинговым целям, — бабушки. Читатели приходят на встречи, подписывают книги и говорят, что именно их не очень молодые мамы — мои самые преданные поклонницы. Это дорогого стоит и для меня бесценно. И традиционный вопрос: во что вы погружены сейчас? Новые рассказы уже зреют или, может, уже есть идея для следующего большого романа? У меня в работе несколько рукописей. В конце ноября-начале декабря выйдет книга на стыке прозы и нон-фикшн, которая мне очень дорога. Опять же мои читательницы давно просили написать про подростков. У меня двое детей — сын уже вырос из подросткового возраста, но дочь сейчас как раз переживает этот период. Мне не хотелось писать про ужасы подросткового возраста, наоборот, было желание показать что-то светлое, забавное, радостное. Я описывала своих и чужих детей, их друзей, свой опыт мамы, свои ощущения. В некотором смысле эта книга — в защиту подростков. Надеюсь, она найдет отклик — она написана душой и сердцем.
