Воевать, встретить смерть и возвратиться к жизни

Йотам Накер — поиск смысла жизни

«Поездка в Австралию прервалась 7 октября. Я сразу понял, что мне нужно возвращаться. Все из моей команды, кто был в Израиле, получили „Приказ 8“ и ушли в резерв. Вот почему я и ещё несколько моих друзей в Израиле», — говорит он.

— Какова была ваша миссия в секторе Газа?

Йотам Накер: Наша главная задача заключалась в обеспечении безопасности района оси Нецер. Мы шли от дома к дому, проверяли и охраняли. Иногда нам также приходилось охранять туннель. Например, задача инженерных сил — обнаружить туннель, мы же отвечали за их охрану и обеспечение бесперебойного выполнения работ.

В августе этого года я был ранен во время атаки в районе Зейтун. Наш батальон GDSR 6310 в Иерусалимской дивизии был одним из батальонов, которые пошли в атаку, и наша команда из 15 солдат первой начала атаковать. Мы перебегали из дома в дом. В один из домов вошёл наш офицер со своим отделением, а я прибыл вслед с остальной частью команды. В этот момент взорвалось устройство, спрятанное во дворе дома. Взрывчатка была скрыта за камерой автомобильного реверса.

— Было ли зарядное устройство активировано дистанционно?

Йотам Накер: Точно не знаю, то ли дистанционно, то ли с помощью какого-то датчика.

— Что произошло с вами в тот момент?

Йотам Накер: Я находился во дворе несколько секунд, может больше, а потом вдруг раздался взрыв, и я отлетел и упал навзничь на землю, не поняв, что произошло. Я был сбит с толку, потерял ориентацию. Моё дыхание стало тяжёлым, прерывистым.

Мне стало жарко, во рту появился металлический привкус, вдруг я перестал чувствовать руку — нервы в левой руке были порваны. Жилет начал мне мешать, и я попытался его снять, не понимая, что со мной. Ощущение времени просто исчезло.

Возникали разные воспоминания. Во время взрыва мне в нос попал осколок, что напомнило мне, как в детстве я застрял в проволоке и повредил нос. Или вспомнил, как прямо перед поездкой в Австралию упал с крыши и порезал ногу. После того падения первым моим побуждением было встать и проверить, всё ли со мной в порядке. Позже мне наложили швы, но сразу после падения мне удалось встать на ноги, и так я понял, что всё в порядке.

Даже сейчас, после взрыва, я пытался встать на ноги, потому что мне хотелось той же уверенности — знать, что со мной всё в порядке. Но на этот раз всё было по-другому, я не мог встать. Затем, словно из сюрреалистической картины, один из солдат команды, мой друг, который был со мной в Австралии, выбежал из здания, схватил меня за руку, ту, которая была ранена и которую я вообще не чувствовал, и сказал: «Я люблю тебя, всё будет хорошо, ты справишься».

Тем временем прибыла эвакуационная группа, и пока они оказывали мне помощь, подошёл Гилади, парень из роты. Он солдат в запасе, но в гражданской жизни врач. Гилади буквально руками схватил меня за артерию на шее, которая была разорвана взрывом, чтобы остановить кровотечение.

— И вы всё это время оставались в сознании?

Йотам Накер: Да. Ощущение боли было смутным из-за адреналина. Вы знаете, что вам больно, что ваше тело напряжено, но всё кажется размытым. Есть вещи, которые вы чувствуете, потому что они действительно болят, но общее ощущение — как в тумане.

Позже мне в артерию вставили бинт, чтобы остановить кровотечение. Это были неземные страдания, невыносимая боль. Я пытался связаться с Гилади и сказать ему, что мне больно, надеясь, что он даст мне что-нибудь, чтобы облегчить боль, но он знал, что это неправильно — он хотел, чтобы боль держала меня в сознании.

А я хотел, чтобы эта боль покинула меня, но в то же время я думал, если отступлю и перестану сопротивляться, то, возможно, не очнусь совсем.

— Страх смерти?

Йотам Накер: Да. Я боролся, хотел жить. Вокруг меня были люди, которые заботились обо мне и не давали мне утонуть, помогали мне оставаться в сознании, даже когда я пытался отпустить его. В эвакуационном вертолёте был момент, когда я почувствовал, что теряю сознание, и тогда медик тут же ударил меня: «Привет, как тебя зовут, просыпайся!» Они не дали мне уйти, они закачивали меня обратно.

Без жалости к себе

После нескольких дней бессознательного состояния в травматологическом отделении и в отделении интенсивной терапии в больнице Сорока в Беэр-Шеве Накер пришёл в себя.

Йотам Накер: Помню, когда я начал приходить в себя, мне было очень важно узнать, что случилось с другими ребятами, всё ли в порядке.

Сначала они не хотели мне говорить. Только через несколько дней приехали командиры роты и он сообщил мне, что Данил Печнюк, Эвиатар Атвар и Нитай Методи погибли тогда. Когда я это услышал, — просто развалился.

— Что вы чувствовали?

Йотам Накер: Сначала мне было очень трудно оторваться от мыслей «что было бы, если бы…» — если бы я сделал это, если бы я сказал то. Ты погружаешься в эти мысли, воображаешь ситуацию и прокручиваешь совершенно разные сценарии: что, если бы я знал, что там бомба? Что, если бы я сказал им идти в одну сторону, а не в другую? Но всё это нереально.

Это не только не утешает, но и заставляет чувствовать себя ещё хуже, потому что остаёшься беспомощным. В конце концов, кто может знать, почему я ранен, а другой погиб? Всё в руках судьбы.

— В то же время вас ждал длительный процесс реабилитации.

Йотам Накер: Да, поначалу я был очень расстроен и нетерпелив. То, что я не мог сделать, ужасно расстраивало, терпения не было никакого. Я хотел немедленно вернуться к нормальной жизни, как раньше. Я всё ещё представлял себя бойцом — бегал, прыгал, делал всё, что хотел. А на самом деле неожиданным образом я стал полной противоположностью бойцу. Пройти десять метров утомительно, встать с кровати тяжело, тело очень слабое.

Нужно время, чтобы переварить эту картину и принять её, понять, что сейчас ситуация именно такая. Трудно было осознать, что процесс реабилитации будет долгим, что приводило в отчаяние. Было очень нелегко.

Но после того как я перешёл в реабилитационное отделение в Тель-Ашомере, всё постепенно начало меняться. Я набрал вес, окреп, почувствовал больше сил и энергии, будто жизненный дух ожил, что отразилось и на терпении, и на отношение к реабилитации.

Я стал более упрямым в хорошем смысле этого слова. Если, например, не мог нанести зубную пасту на зубную щётку, потому что было трудно держать её прямо, я не сдавался, приспосабливался. Или с рубашкой, которую не мог надеть из-за нерабочей левой руки. Нашёл удачный трюк: вывернул рубашку наизнанку, а затем снова ввернул её вместе с рукой.

Когда вы начинаете принимать новую реальность, обнаруживаете, что у вас больше терпения для решения проблем.

— Испытывали ли вы жалость к себе?

Йотам Накер: Конечно. Иногда я это делаю и сейчас. Но со временем я понял, что, хотя всё и находится в руках судьбы, есть значение в том небольшом выборе, который я делаю, — жалеть себя или нет, — и в том, как смотреть на остальную часть своей жизни.

— Что помогает вам сохранять упорство в решении освободиться от жалости к себе?

Йотам Накер: В какой-то момент понимаешь, что ты находишься не в ином месте, а там же. И до травмы были дни тяжёлые и менее тяжёлые. У других людей тоже есть свои трудности, им тяжело с тем или иным. Каждый рано или поздно в своей жизни испытывает печаль и страдание в той или иной форме.

Если посмотреть с точки зрения другого человека, который страдает, то его чувство может быть таким же сильным, как и чувство, которое я испытываю из-за своей травмы. В конце концов, моя травма не так уж и отличается от боли Йосси из Беэр-Шевы, чья мать только что скончалась. Грусть есть грусть, горе есть горе, и оно выходит за рамки ситуаций и обстоятельств.

И в конце концов, будь то порез на пальце или разрыв сонной артерии — жизнь продолжается. Всё продолжает вращаться вокруг вас, а выбор за вами: синхронизироваться с вращением и просто продолжать движение или решить, что потерял равновесие и тонешь.

И ещё одно. Здесь, в отделении ортопедической реабилитации, лежат люди с очень, очень серьёзными травмами. Это стабилизирует тебя. Мне нравится просыпаться по утрам и чувствовать себя живым. Сейчас мой главный выбор — это жить. Выбираю жизнь каждый день. А ещё у меня вернулось желание писать.

— Вы писали до травмы?

Йотам Накер: Да, когда я хотел выразить себя, обращался к письму. Такой способ помогает выплеснуть эмоции и уравновесить их. Но поначалу я не мог писать. Ничего не выходило. Со временем в сознании произошли изменения, о который уже рассказывал, началось высвобождение, и я счастлив, что так произошло.

— Хотите ли вы ещё что-то рассказать?

Йотам Накер: Да. Когда я был ребёнком, то ждал и представлял себе достижение просветлённого состояния. Я слышал истории о ком-то, кто чуть не умер, или о ком-то, кто путешествовал по Индии, и что-то в их сознании открылось, и у них появились особые прозрения о жизни. Я всегда ожидал, что у меня тоже будет такой момент. Например, когда я упал с крыши и мог умереть, то особых прозрений о жизни не произошло. То же самое после травмы — ожидал получить какой-то импульс в мозгу, чтобы сказать: «Ага… теперь я всё понимаю». И этого снова не произошло. Но я понял, что само прозрение может существовать не в единичном моменте просветления, а в чём-то продолжающемся. Может быть, смысл жизни и заключается в поиске самого смысла.

Янив Галковский: Командир — это быть для других

Начало войны застало 23-летнего Янива Галковского в разгар его военной службы, где он командовал ротой в дивизии «Кфир», и раздумывал, стоит ли ему продолжать обучение на курсах командиров.

«Я был командиром на курсе, и мы вошли с курсантами в первый заход в сектор Газа на два с половиной месяца, — говорит он. — После того как курсанты были освобождены и мы получили новую партию солдат, мы снова вошли в Газу в конце февраля 2024 года, и тогда произошёл инцидент, где я получил ранение».

— Что это был за инцидент?

Янив Галковский: Мы должны были захватить сектор в Хан-Юнисе и двигались от дома к дому. Когда вошли в третий дом, террорист в соседнем здании привёл в действие взрывное устройство. Погибли трое солдат: Афик Тери, Долев Малка и Енон Ицхак.

Ещё четырнадцать солдат получили ранения, и я в том числе. Двое получили серьёзные травмы головы, а один потерял ногу. Я был ранен осколками в обе ноги и получил ожоги лица и рук.

— Что вы помните с момента взрыва?

Янив Галковский: Помню, как мы вошли в здание. Я первым вошёл в комнату и сказал своему командиру роты продолжать путь в следующую комнату. Вдруг прямо за моей спиной раздался сумасшедший взрыв. Я слышал, как кто-то крикнул «ложись!», и это был мой голос, но не помню, чтобы кричал. Каким-то образом я выполз из здания, и оттуда меня эвакуировали в больницу Сорока.
(В Сороке Галковскому сделали операцию, которая длилась несколько часов, врачи пытались удалить все осколки из его ног и вылечить полученные ожоги).

Когда я очнулся в реанимации, мне рассказали о погибших и раненых.

— Что с вами произошло, когда вы услышали о случившемся?

Янив Галковский: Во-первых, я сразу почувствовал себя виноватым, хотя затем уже понимал, что не виноват в случившемся. Но всё равно, первое, что приходит в голову командиру, это чувство вины. Как командир, я всегда считал, что моя работа — готовить бойцов, воспитывать и оказывать влияние. Но когда ты получаешь «каппу» войны по голове, то начинаешь по-настоящему понимаешь, что значит вести людей за собой в бой.

В этот момент ты говоришь себе: «Ладно, теперь я понимаю, что значит быть командиром». Но потом наступает ещё одна безумная «каппа», когда твоих солдат убивают, и ты понимаешь, что тебе придётся объясняться с семьями солдат, которые были убиты или ранены, объяснять, как это произошло. Я всё время спрашивал себя, как я оказался в этом месте, как я оказался в этой ситуации?

— Как вы справились с этими тяжёлыми чувствами?

Янив Галковский: Во-первых, я работал с организацией под названием «Перезагрузка» над созданием лекции по моему пройденному опыту. Три месяца мы работали вместе, и это очень помогло мне сформулировать свои чувства. Кроме того, я понял, что быть командиром означает быть рядом с семьями. Я взял на себя обязательство поддерживать связь с семьями погибших солдат любыми доступными мне способами. Я стараюсь часто их навещать.

Со временем я всё больше понимаю, насколько сохраняется роль командира и после войны. Вы командир этих солдат не только тогда, когда ведёте их в бой, но и после, в «войне» реабилитации, «войне» восстановления и преодоления потерь. Я поддерживаю связь с ранеными солдатами и помогаю им найти способы вернуться к жизни и понять, что делать с собой. Я также поддерживаю связь со своими солдатами, которые не пострадали в инциденте, и обязательно разговариваю с ними и убеждаюсь, что с ними всё в порядке, даже сейчас, когда путешествую по миру.

— На самом деле, это значит думать в первую очередь о других.

Янив Галковский: Верно. За четыре последних года службы в армии я привык думать о других и сосредотачиваться на них. В армии есть кто-то, кто говорит командирам: «Вы не важны, важны только солдаты». Эта фраза действительно направляла меня. Поэтому во время процесса реабилитации моё состояние и моя боль меня не беспокоили.

Например, когда мне было ужасно больно на физиотерапии, где мне приходилось разжимать пальцы и растягивать мышцы, я говорил:

«Стоп, мне неинтересно заниматься физиотерапией, в лучшем случае рука будет работать немного хуже, я буду знать, как с ней справиться».

А боль от ожогов при перевязках ужасна. Я почти ничего не мог делать: ни держать вещи, ни есть самостоятельно, ни закурить. Я не мог вставать, ходить, каждое действие становилось вызовом. Но при всём этом я мог думать о своих солдатах.

Я хотел показать им, что выздоравливаю, потому что вижу их, их реакцию, когда прихожу к ним в палату каждый день, и каждый день ожоги выглядят немного лучше. Я приезжал к ним в инвалидном кресле, а затем вставал с него. Я заставлял себя делать то, чего бы не сделал для себя. Скажем, были дни, когда у меня не было сил встать и пройтись по госпиталю. Но ведь я ещё не навестил всех своих солдат в тот день, я должен прибавить усилий и встать. Если бы это было только для меня, я бы, наверное, не вышел из палаты.

— Это из разряда личного примера?

Янив Галковский: Да, но поначалу я так не считал. Только когда я увидел, как солдаты реагировали на улучшение моего состояния, я говорил себе, что именно это я и хочу сделать — чувствовать себя лучше для них. Я подумал, что если смогу показать им своё улучшение, то нет никаких сомнений — смогу и сделаю это. Я понял, что в качестве командира я не важен, важны только солдаты. Быть нужным им, вот что движет мной.

Даже в самые трудные моменты, будь то во время госпитализации, или во время боёв в Газе, единственная причина всех моих действий — это они. Потом я понял, что командование — это не только солдаты, которыми ты управляешь сейчас. Это также все люди, на которых ты повлиял и которых ты коснулся за эти годы. Другими словами, даже когда ты больше не в армии, ты всё ещё командир. Люди всё ещё смотрят на тебя так же. Быть командиром — это не вопрос звания или должности. Быть командиром — это то, кто ты и что ты собой представляешь.

— Были ли трудности в процессе трансформации, через которую вы прошли?

Янив Галковский: Трудности всегда есть. Но в целом я человек, который не увязает в таких вещах. Я всегда ищу, что можно сделать. Принять данную ситуацию и двигаться дальше.

Самые большие трудности были с семьями. Понимание того, в чём заключается моё место как командира по отношению к ним и как я это делаю. Как мне справиться с ситуацией, когда, с одной стороны, для меня очень важно быть рядом с ними, а с другой стороны, это самое трудное и болезненное на свете.

— Человек, который не тонет в трудностях, — это не само собой разумеется.

Янив Галковский: Это развилось во мне в последние годы. Может быть, есть тут связь с менталитетом армии — есть миссия, и её нужно выполнить, или с внутренними процессами, которые я переживаю с самим собой. Сегодня моя основная реакция — просто принять реальность такой, какая она есть.

Я верю, что всё происходит так, как должно происходить, и важно извлечь из этого максимум пользы. Как лучше всего использовать те карты, которые мне выпали? Потому что реальность сама по себе неизменна. С этого момента я именно так реагировал на многое, особенно после травмы. Я говорил себе:

«Ладно, такова сложившаяся ситуация, что мне делать дальше, как мне двигаться дальше?»

— Думали ли вы о том, что рядом были солдаты, которые погибли, и те, кто получил гораздо более серьёзные ранения, и что вы чудом выжили?

Янив Галковский: Однозначно. Енон Ицхак, мой связной, который стоял позади меня, вероятно, спас мне жизнь. Он стоял там, и его поглотил взрыв. Я был чудом спасён, и я могу быть только благодарен ему за это каждый день. Три человека погибли в дюймах от меня. Это чудо, что я здесь, физически здоров и могу функционировать почти нормально.

Я думаю о них каждый день, и это заставляет меня быть лучше. Я должен быть достойным этих людей и того факта, что я здесь, а они — нет. У меня на плече есть татуировка с тремя птицами в память о них. Она напоминает мне о том, что произошло, и с тех пор подталкивает меня делать в этой жизни всё, что я могу.

В инциденте в Хан-Юнисе был ранен Элия Иллель, который вернулся на службу и командование после ранения, но был убит в мае этого года во время оперативной операции в районе Самария. Рой Сассон, который также воевал, был убит в ноябре прошлого года в ходе оперативного столкновения в Газе. Он был моим подчинённым командиром в моей первой роли в качестве ММ. Пять убитых парней были очень близки мне. Они — причина того, что я делаю то, что делаю.

— Что бы вы хотели делать дальше?

Янив Галковский: Ещё во время службы я понял, что однажды займусь воспитанием и образования. Мне было ясно, что моя работа всегда будет направлена на благо чего-то или кого-то другого. Это мой путь. Для меня делать для себя — значит делать для других.

Итамар Шапира хочет прожить осмысленную жизнь

«Война застала меня как раз на первом курсе изучения компьютерных наук в Университете Бар-Илан, — говорит 26-летний Итамар Шапира. — 10 октября у меня должен был быть экзамен, а на следующий день я планировал отправиться на Синай и заняться подводным плаванием».

Итамар Шапира: В выходные 7 октября я был у родителей, и когда мне на телефон пришло уведомление, я, несмотря на то, что соблюдаю субботу, немедленно отправился на Йеменское поле, где мы находились в чрезвычайной ситуации. В резерве я офицер в звании капитана в инженерной роте, в подразделении «Пласим». В ту же ночь мы получили оружие, и через три дня были готовы войти в Газу.

— Какова была ваша миссия?Итамар Шапира: Наша задача состояла в том, чтобы войти через северную часть сектора Газа и захватить штаб-квартиру ХАМАС, которая использовалась как разведывательный центр. Штаб-квартира находилась примерно в девяти километрах от границы, и нам пришлось перекрыть всю дорогу туда вместе с бронетанковыми силами.

На маршруте было немало трудностей: многочисленные силы противника, угроза мин, туннели, разбросанные по всему пути — со всем этим имеют дело инженерные войска. Наша задача заключалась в пробивке фронта, оттеснения противника, чтобы вести за собой всё войско.

В конце концов нам удалось достичь цели и захватить штаб-квартиру. Мы тренировались для этой миссии за пределами Газы до 27 октября, а затем, когда стемнело, пересекли забор в Газу и начали бой. Нам было дано 18 часов на выполнение задания, но на самом деле нам потребовалась около недели.

— Что стало причиной задержки?

Итамар Шапира: Нам приходилось сражаться на каждом перекрёстке, куда мы добирались. На каждой улице, куда мы выходили, мы сталкивались с огнём в упор, снайперами и самодельными взрывными устройствами, установленными вдоль дороги. Были также инциденты, которые значительно задерживали нас — например, тяжёлое ранение командира роты, и повреждение транспортных средств прямым попаданием ракет.

В конце концов, нам удалось захватить цель. Но ночь перед захватом цели была самой напряжённой из всех. Мы столкнулись с десятками террористов, которые пытались причинить нам вред всю ночь. Я тоже был ранен той ночью, но это не была серьёзная травма. Дверь «Пумы» закрылась на моей руке, сломав три пальца, что полностью парализовало руку. Я не мог отойти для перевязки в сторону, потому что мог быть застреленным, поэтому мне обмотали руку внутри «Пумы».

— Вы продолжили сражаться?

Итамар Шапира: Да. Я просто поменялся местами со своим сержантом — он пересел в кресло командира, а я — в кресло бойца. Потом в пятницу нас отправили в боковое убежище — место, где можно было остановиться и отдохнуть, пополнить запасы боеприпасов и организовать снабжение.

— Где это было?Итамар Шапира: Представьте себе окраину Джабалии, а затем продолжайте движение на запад к морю. Это прекрасная местность с потрясающим пляжем и дюнами — возможно, самое пасторальное место, которое я видел в Газе. Это был момент передышки посреди ожесточённых боёв.

Большинство наших машин были подбиты ночью, и нам пришлось остановиться, чтобы заправиться, пополнить боеприпасы и подкрепиться. Вместе с командиром роты мы приняли решение, что я останусь со своими ребятами, так как моя правая рука вообще не функционировала.

— Вы легли спать?

Итамар Шапира: Да. Я не спал 48 часов. Полностью истощён, вплоть до галлюцинаций. Попытался вздремнуть и проснулся примерно через полтора часа, на рассвете, от звука свиста и грохота миномётных снарядов. Из-за усталости и некоторой недальновидности мы спали снаружи «Пумы». Поэтому мы все быстро сели в машины, закрыли дверь «Пумы» наверху и снова заснули.

Примерно через час я снова просыпаюсь, и на этот раз в воздухе как будто что-то изменилось. Это трудно объяснить, потому что это то, что ты чувствуешь, все твои чувства работают одновременно. Сначала я услышал крики и от смятения начал кричать вместе с ними. Я чувствую запах дыма, крови, в воздухе сажа, волны тепла. Чувствую, как будто моё тело разрезали. Все эти ощущения пришли одновременно, примерно за полсекунды. Начинаю понимать, что в нас, должно быть, попал гранатомёт и скоро прилетит ещё один, и нам нужно выбираться отсюда. Я начинаю ощупывать себя и искать травмы. И сразу понимаю, что моё бедро рассечено.

— В конце концов, в «Пуму» попала миномётная бомба?

Итамар Шапира: Она попала прямо в «Пуму». Я вижу, как мой друг Элияху, который сидел рядом со мной, погиб на месте. Слева от него ещё один тяжелораненый солдат, и я понимаю, что нам нужно как можно быстрее выбраться из «Пумы». Но не могу открыть дверь, её заклинило. Пытаюсь поговорить с командиром роты по рации, чтобы сообщить о случившемся, но он не отвечает мне вразумительно.

Оказалось, что, поскольку я всё ещё был в шоке от взрыва, я не управлял рацией должным образом. К счастью, моя команда работала как единое целое, что помогло нам позже.

Но в тот момент я всё ещё был в шоке от травмы. В моём теле бурлили две вещи — бешеный адреналин и сильное желание жить. Понимаете? Это невозможно описать. Несмотря ни на что, я хочу жить сейчас!

Мой водитель начал говорить о жгуте, и это как бы перезагрузило меня и вернуло в ситуацию. Мы наложили жгут солдату, который был серьёзно ранен, а затем я наложил жгут высоко на своё бедро и выполз из «Пумы».

Стратегия заключалась в том, чтобы сесть на «Пуму» и помахать рукой машинам рядом с нами, чтобы они поняли — нас подбили. Тем временем мой сержант получил связь и должным образом доложил командиру роты. В этот момент я понял, что теряю кровь из плеча.

— Но вы всё равно вышли из «пумы» и помахали руками?

Итамар Шапира: Да, я запомню этот момент навсегда. Всё вокруг напоминало сцену из боевика, не посрамившего бы даже «Рэмбо 2». Всё горело, огонь со всех сторон. Наши танкисты поняли, что мы получили попадание, и начали поливать огнём любую подозрительную цель. Потом я понял, что у меня также раздроблена лодыжка. Тем временем у меня сильно текла кровь из бедра, и я был уверен, что умру. Пока меня везли в больницу, услышал, как врач сказал, что меня ждёт полуампутация ноги и полуампутация лодыжки.

Сила веры

В больнице начался долгий и сложный процесс реабилитации. Шапира пишет:

«У меня были переломы обеих рук, раздробленная лодыжка и очень большая травма бедра, из-за которой я был вынужден лежать. Я даже не мог сидеть в инвалидном кресле. Всё моё тело было усеяно осколками, обе руки и обе ноги были в гипсе».

Итамар Шапира: Вы просыпаетесь в реальности, где вы абсолютно беспомощны. Ни ковыряться в носу, ни чистить зубы, ни пить воду самостоятельно, ни даже ходить в туалет. Каждая мелочь, которую вы раньше делали, становится невозможной.

— Как вы себя чувствовали в этой беспомощности?

Итамар Шапира: Это было очень, очень тяжело. Невозможно это приукрасить. Я не из тех, кто много плачет — за последнее десятилетие я плакал, наверное, четыре раза, в том числе 7 октября. Один раз из четырёх плакал в больнице, когда переживал самый тяжёлый момент.

Это произошло, когда осознал, что стал инвалидом, самым ощутимым образом. Я почувствовал себя совершенно беспомощным. Мне помогали две медсестры, чтобы выполнять самые элементарные действия. Я помню момент, что не выдержал, и медсёстры плакали вместе со мной. Так что да, есть трудности.

— Что помогло вам с этим справиться?

Итамар Шапира: Вы учитесь привыкать к своему состоянию и очень быстро поправляетесь. Время берёт своё, и методы лечения — физиотерапия и трудотерапия — тоже помогают. Внезапно вы понимаете, что можете держать в руке лист бумаги, а позже даже свой мобильный телефон.

Кроме того, со временем ты привыкаешь к любой ситуации. Даже если поначалу она неудобна. Например, поначалу нелегко, когда кто-то ведёт тебя в душ, но со временем ты к этому привыкаешь.

Помощь семьи и друзей была очень значительной. И, кстати, это были не только семья и друзья.

Приезжали люди со всей страны и даже со всего мира. Они обнимали меня, и это меня очень укрепило. На стене в больнице висели фотографии евреев из общин со всего мира, которые приезжали в гости.

Это дало колоссальное чувство связи и смысла. Вы чувствуете, что готовы выйти и сражаться снова, снова и снова. Эти евреи из общин со всего мира остановили свою обычную жизнь, чтобы приехать и публично поддержать нас, хотя в этом не было необходимости. Они приехали, чтобы помочь, принесли вещи, будь то снаряжение для солдат или еда для раненых в Тель-Ашомере.

— Как вы справились с этим психологически?

Итамар Шапира: Сначала у меня были всевозможные флешбэки , и все чувства, которые я тогда испытывал, внезапно вернулись. Но со временем это проходит. Я также хожу на беседы с психологом, которого предоставляет армия, и это помогает, это довольно хорошо. Но одно мне ясно — флешбэки не помешают мне вернуться.

— Вернуться куда?

Итамар Шапира: Вернуться в резерв. Может быть, из-за всех медицинских сложностей это не получится, но, может быть, после ещё одной операции, которую мне нужно будет перенести, я смогу вернуться в резерв.

— Какой вывод вы сделали из всего этого?

Итамар Шапира: Я действительно понимаю, что получил жизнь в подарок. Я действительно думал, что умру, потому что в нас попал прямой снаряд. Я был уверен, что сейчас полетит ещё один миномётный снаряд, и мы все умрём. И затем, в этот момент, каждая клеточка моего тела хотела жить. Это чувство, как сильно ты хочешь жить, когда ты уверен, что умрёшь, неописуемо. Это как пытаться описать слепому, что такое радуга. Всё твоё тело кричит: «Выживай», и все твои инстинкты выживания идут в бой. Это самое сильное чувство, которое я испытал за последний год, — как сильно я хочу жить.

Из этого я понял, что нужно использовать возможность жить и не тратить жизнь попусту. Если у вас есть возможность что-то сделать, дерзайте. Например, если я хочу стать предпринимателем в области компьютерных наук или продвигать идею, в которую верю, я пойду до конца. Я получил заряд смелости, чтобы смело что-то делать.

Всё, что там произошло, тоже пропорционально. Беды, проблемы и испытания выглядят иначе. Ты понимаешь, что-то, что должно произойти, произойдёт, и когда наступит момент, ты будешь знать, как сделать то, что необходимо.

В больнице я понял, что начинаю всё сначала, как будто вырастаю с нуля. Совсем как младенец — неспособный сделать ничего, что выходит за рамки возможностей младенца. Потом ты хватаешься зубами за жизнь, страдаешь каждый день, не спишь по ночам, но постепенно вырастаешь снова, переживаешь новый опыт и в конце концов выходишь намного сильнее, чем был раньше.

— Вы несколько раз упоминали, что носите кипу. Меняет ли это то, как вы видите и понимаете вещи?

Итамар Шапира: Я думаю, всегда легче быть верующим человеком. Потому что, если случается что-то плохое, ты говоришь, что это часть вещей, а если кто-то умирает, то, вероятно, он закончил свою роль в этом мире.

Я также чрезвычайно оптимистичный человек. Возможно, это связано с верой. Я верю, что в конце концов всё будет хорошо, и мы останемся здесь, даже если все наши соседи не захотят нас видеть.

Одним из самых тяжёлых моментов в больнице была встреча, которой я очень боялся, — с родителями и женой моего друга Элияху, который погиб. У них уже было две дочери, а после того как его убили, его жена родила сына.

— Чего вы боялись?

Итамар Шапира: Я боялся, потому что я командир, несу ответственность. Поэтому я извинился перед ними, я попросил прощения у его матери. Она спросила меня, за что я извиняюсь. И я ответил ей, что моей целью было вернуть их, но я её не выполнил — мой друг не вернулся. Она посмотрела на меня и сказала:

«Знаешь? Ты же не Бог, благословен Он».

Так что да, есть что-то утешительное в вере и в том, чтобы видеть вокруг себя людей, которые верят. Они привнесли силу в нашу компанию. Вместо того чтобы уйти с похорон сломленными, люди уходили вдохновлёнными. Это часто исходит из веры. Есть и светские люди, которые верят, но это моя личная история.