Криминальный СССР-25.3: эволюция Ленинградского рэкета. Деревня - Родина бадитизма.
Советский Союз входил в золотую эру своего существования, выпавшую на вторую половину 70-х годов. Официально в этой стране ничего и никогда не ломалось, не взрывалось, не горело, не падало и даже не тонуло. Массовая гибель людей никогда не происходила. Вести же о выполнении плана на 300% настолько, похоже, осточертели даже самим редакторам ТВ, что и их практически не было. Поэтому переходили сразу к международной повестке. А вот там новости были. И какие! Наводнения!! Землетрясения!!! Революции!!!! Авиа-, авто- и техногенные катастрофы!!!!! Это не говоря уже о системных социальных язвах — загнивание капитализма да дикий угар милитаризма. А неполживые советские корреспонденты лихо находили и разоблачали в Америке такие явления, о которых и сами американские жители-то не всегда знали. Вот он, настоящий профессионализм. В результате «новости оттуда» приобретали вид перченой похлебки из настоящего чертового котла.
А тем временем пиздец в СССР наступал практически по всем фронтам: все, что могло упасть, непременно падало; все, что имело хотя бы один шанс из тысячи утонуть, шло ко дну; все, что могло... можете сами продолжить сей увлекательный ряд. Почти каждый месяц в СССР падал хотя бы один пассажирский самолет. Периодически опровергая поговорку «Рожденный ползать упасть не может», падали даже поезда. Впрочем, все это мы уже обозревали в серии статей «Колоссальные трагедии и катастрофы, которых в СССР не было».
Атмосфера в социальной среде была так же далека от идеальной, как чемпион по боксу от таблицы периодических элементов. Во второй половине 70-х в Ленинграде орудовало по меньшей мере сразу 5 маньяков: Сергей Григорьев, Владимир Бурмистров, Олег Морозов, Василий Смирнов и Александр Шепелев. Это лишь из тех, кого удалось разоблачить. Вероятно, они просто были малокультурными: газет не читали, вот и не знали, что маньяков порождает только западный капитализм. Милиция по традиции пытками выбивала показания из первых попавшихся граждан, отправляя на расстрел за чужие преступления. Дело Шепелева в этой череде особенно примечательно. По одному из его убийств был задержан невиновный Михаил Соломин. Как и у абсолютного большинства жертв советской правоохранительной системы, вина его заключалась лишь в том, что он имел неосторожность проходить мимо места убийства незадолго до его свершения. Соломина приговорили к расстрелу, но в дело вмешалось провидение: вскоре на месте нового убийства с поличным взяли самого Шепелева. Очередной «гениальный в своей неуловимости» серийный убийца на свои преступления выходил исключительно в состоянии сильного алкогольного опьянения, действуя по принципу слона в посудной лавке. Только в СССР такого «изощренного» убийцу могли искать так долго.
Попался он, естественно, исключительно благодаря своему же непроходимому долбоебизму — во время очередного убийства он нажрался так, что не смог самостоятельно покинуть места преступления. Там его, обмотанного чьими-то потрохами, с бутылкой водки в руке и взяли. Чем же примечательна эта история? А тем, что, когда он признался в убийствах, за которые уже расстрельную статью влепили другому, ему не поверили. Не поверили по причине того, что, среди прочего, он описывал убийства, которые не проходили ни по каким сводкам. А ларчик открывался легко: вскоре выяснилось, что жертва описанного им очередного убийства выжила, намотала волочащуюся кишку на свой суровый пролетарский кулак и приползла в отделение полиции, где у нее... не приняли заявление, чтоб не портить статистику. Надо отметить, что раз маньяк считал ее мертвой, стало быть, повреждения нанес он ей существенные. И... дело не стали фиксировать, а потерпевшей дали "от ворот - поворот". В этом был весь совок.
Вот так вот по паркам шастали маньяки, за их преступления расстреливали первых попавшихся, в подворотнях лютовали хулиганы, центр давно жил своей отдельной экономикой, коррупция достигала таких высот, на какие Гагарин не летал (взять то же хлопковое дело), а нация спивалась такими темпами, какими не давал угля Стаханов. Слабость и немощность Советского Союза была очевидна если не всем, то уж точно многим. Власть не имела ни ресурсов, ни сил, ни желания защищать население и стремительно теряла в его глазах всякие остатки легитимности. Зато легитимность постепенно перетягивали на себя другие люди. В 1976 году сформировалась новая государственная дума... или верховный совет — как вам удобнее. Дума располагалась в кафе «Роза ветров» в самом конце Московского проспекта. Там не обсуждали рекордные объемы надоев — там реальные люди решали реальные проблемы реальных людей. За народных депутатов в «Розе» сидели Барсуков-Кумарин, Сергей Васильев, Малышев, братья Гавриленковы, Павел Кудряшов, Илья Трабер, Геннадий Петров, Валерий Ледовских... там были все те, кто в 90-х поднимут упавшую власть с городской мостовой и положат себе в карман. Власть постепенно отмирала, как клетки головного мозга у больного деменцией. Они же, наоборот, разрастались... как раковая опухоль.
И, что интересно, в отличие от официальной власти, этим ребятам, действительно, нравилось решать чужие проблемы и помогать людям, пусть и несколько специфическими способами. Могли даже бесплатно помочь какой-нибудь старушке урезонить пьющего соседа. Однако едва ли такую "доброту" можно назвать альтруизмом. Во главе их мотивации, на стилизованном под трон обшарпанном советском табурете, восседало его величество ЭГО. Помощь "простому народу" позволяла им ощутить свою значимость в этом мире. Особенно любил «помогать» и «решать проблемы» Барсуков-Кумарин — фантастически энергичный и пробивной парень.
«С Кумариным я был однокурсником в ЛИТМО с 76 до 79 года. Нас поселили в общаге на Вяземском переулке. В отличие от нас, он поступил после армии. Служил, по-моему, танкистом, сам же шутил, что тракторист из деревни. В нем сразу ощущался лидер. Он понимал, что хочет. А мы себе тогда судьбу видели сплошную — 120 рэ зарплату после вуза. Стипендия у нас была 60 рублей. Кумарин единственный, кто всегда читал газеты, книги (прим. единственный? А как же того... самая читающая нация в мире?). К партийной власти он относился снисходительно, понимая, что все эти их возгласы о родине — вранье.
По субботам у нас в общаге были танцы в клубе «Романтик», а так как училось много болгар, то с музыкой было все в порядке — они привозили рок-винил. В общаге было что-то вроде скрытой дедовщины. Банковали парни с третьего, четвертого курса, и на первых же танцах произошло столкновение Володи с ними. Как всегда, ему предложили выйти, и он вышел с ними один. А через пять минут вернулся и спокойно так продолжил отдыхать. Оказалось, что он двоих так уработал... Он занимался боксом и был талантлив в кулаках. Также он занимался тяжелой атлетикой. Сразу же, разумеется, отодвинул «дедов», и все обратили на него внимание. Сначала шепоток по ЛИТМО пошел, потом еще было в общаге несколько бытовых столкновений, в которых он показал зубы, и все — лидер он.
К тому же в нем была масса энергии. Он любил решать чужие вопросы, ему нравилось, что к нему обращаются, и студенты начали обращаться. Некая идея самоутверждения, что ли. Но он никогда не выпивал. Вообще. Для всех это было удивительно — страна-то синяя вся была. И нам буквально запрещал. Но злости в нем не было. Правда, если кто-то шутил невпопад, то мог так глянуть колюче...
В первом же стройотряде стал командиром. Его комсомольская организация выдвинула, хотя и не очень его любила. Он тут же нашел себя. Сразу понял, что такое советская стройка — от кого зависит зарплата. Поэтому мы за коровник получали деньги серьезные, а коровника-то, по большому счету, не было. А студенты клали кому-то рубероид, чинили телевизоры. А он наверх какую-то долю засылал. Отряд назывался «Парус».
Как-то преподаватель истории КПСС на экзамене, а это первый курс был, первый семестр, вышел в уборную, он тут же метнулся в аудиторию, перевернул билет, пометил его, выскочил и всем сказал: «Не дай бог, кто-нибудь возьмет его». Серьезно сказал. Потом сдал на пятерку. А препод вновь из туалета идет, похлопал его по плечу и похвалил — молодец. Володя говорит: «Козлина». Я: «Почему?»
— Он же руки просто о мой свитер вытер, а не похвалил меня.
Вот так он всегда неожиданно оценивал жизнь.
У него первые джинсы появились. Фирмы «Ли» — я точно помню. Он их просто принес, ничего не рассказывал. Вообще, он был не болтлив. К лету 1979 года он точно уже решил просто дотянуть вуз. В октябре 1979 года на комсомольское собрание пришел кто-то из партийного комитета и стал говорить дословно, что Кумарин катится по наклонной плоскости, что поступают им сигналы о том, что он работает вышибалой, и это не соответствует званию студента. Потом его отчислили и он покинул общежитие.
Стоял он в «Розе Ветров». Я туда порой ходил. Вели они себя с его земляком Милюковым как хозяева. Если тебя пускали, то ты находился под их покровительством. А публику я там увидел тревожную — проститутки, лица преступные. Сразу видно, чем занимаются. Когда в 1979 году он купил «жигули»-«семерку», для нас это было что-то недостижимое».
— Александр Назаренко, однокурсник Владимира Кумарина.
Почему из всех кафе именно «Роза ветров» стала штаб-квартирой всех городских спортсменов-воротчиков? Как раз потому, что там вышибалой был «наш любимый, наш родной» Кумарин. Эдакий человек-магнит, Юпитер, силой притяжения сформировавший вокруг себя непроходимое кольцо астероидов, до кучи обладавший невероятными организаторскими способностями, умевший общаться с людьми, а главное — располагать их к себе. Большинство спортсменов не могли похвастаться столь ценными качествами. Однако Кумарин был единственный не спортсмен в тусовке. Да, он боксировал, тягал гири, но лишь в объемах, необходимых для ОФП. Томные вечера он чаще тратил не на лапанье мужских гениталий на борцовском ковре спортзала, а на чтение книг. Однако, благодаря сугробам, через которые он в детстве пробирался к школе, располагавшейся за множество километров от дома, нрав у него было похлеще, чем у иного чемпиона. На выходе получился превосходный симбиоз ума (не академического, а скорее "ушлого") и силы. Вот в кафе и потянулись голодные спортсмены со всего города — там был Кумарин, у которого, как у волшебника Акопяна, в шляпе всегда был припрятан пушистый кролик, нуждающийся в разделке.
То ли Барсуков, то ли Кумарин родился в дремучей даже по меркам Тамбовской области деревне Александровка Мучкапского р-на. Деревня на самой окраине Тамбовской области образовалась в 1834 году как поселение крепостных крестьян, принадлежавших одному из генералов имперской кавалерии (некий Кологривый Яков Степанович). Проще говоря, прадед и прабабка Кумарина были из тех, кто откликался не столько на имя, сколько на пронзительный свист барского кнута. Согласно записям в ревизионных сказках, на тот момент деревня состояла из 38 домов. Причем отток населения в этом месте начался задолго до 90-х, и к моменту рождения Кумарина количество домов там сократилось почти вдвое — до двадцати. В Советское время деревня фактически была полностью отрезана от цивилизации уходящими далеко за горизонт пахотными полями, а сообщение с внешним миром поддерживалось силами одной проселочной дорожки. Мать Кумарина, как полагалось прилежной колхознице, работала дояркой, отец — комбайнером. В деревне (вплоть до ее полного вымирания в нулевых) не было канализации, газа, насчет электричества - не знаю (массовая электрификация сельской местности началась лишь в 1960-65 годах, до этого периода 95% селюков пользовались керосинками. Учитывая глухость деревни Кумарина, не сильно удивлюсь узнав, что там электричества не было вплоть до самого ее вымирания. Вообще, удивительная вещь - история! Кто бы мог подумать, что всего 50-60 лет назад большинство колхозников не знало элементарных лампочек). То же самое касается практически всех остальных сел и деревень Мучкапского р-на, в которые газ и тд. стали проводить лишь в нулевых.
Суровый нрав русского Аль Капоне начал формироваться с первых же минут появления на свет: мало того, что Кумарин родился прямиком в морозный февраль, так еще и… в лошадиную телегу. Нет, мы описываем не события XIX века, просто, пока первый человек бороздил бескрайние океанские глубины космоса, во многих советских мухосранях гужевой транспорт оставался основным аж до 80-х. Дело в том, что как в этой, так и в соседних деревнях не было А: дорог, Б: транспорта, С: больницы. Поэтому при наступлении схваток его мать погрузили в телегу и повезли в больницу своими силами. По пути, конечно же, застряли в снегах, так что роды в заснеженном поле пришлось принимать «кучеру». Такая вот типичная глубинка, пронесшая сквозь индустриализацию домотканый Романовский образ жизни с кучерами, керосинками и лошадиными упряжками. Разве что хруст французской булки вылетел из телеги где-то на полпути. Эхх, отправить бы щас всех имперцев в ту Русь, которую они потеряли, настоящим свежим деревенским воздухом подышать.
Причем Романовский дух - решительно во всех смыслах, включая проблемы чисто хлебного характера (и это в районе целиком засеянным злаковыми). Вот, например, письмо жителей села Шапкино в редакцию газеты «Сельская жизнь» от 21 декабря 1970 г.. Из письма мы узнаем о том, что в 70-е, как и в Романовскую эпоху, хлеб там готовили с примесями, а белого хлеба колхозники и вовсе не ведали. В Романовскую эпоху у крестьян была поговорка "Белый хлеб для белого тела". Советская тоталитарная пропаганда сделала свое черное дело, и сегодня никто уж и не вспомнит о том, что поговорка не теряла своей актуальности ни при Сталине, ни при Хрущеве, ни при Брежневе. Село Шапкино находилось недалеко от деревни Кумарина, при том было десятикратно больше. Представьте как обстояли дела в деревне на пару десятков домов:
"Жители села Шапкино просят напечатать статью под заголовком «Крестьянину — высококачественный хлеб». Это касается большого трудового подвига сельского жителя, который трудится на полях, выращивая хлеб, а хлеб — это мощь нашего государства. Но мы хотим оказать вам и сказать в глаза, что крестьянин хочет употреблять не только хлеб грубого помола, о котором мечтали в тяжелые годы, он теперь хочет получать в сельских магазинах высококачественный хлеб, ему хочется кушать булочки, баранки и другие мучные изделия. Нам стыдно, приезжая в район или какой город покупать по мешку булочек, набивать сумки и сетки баранками и другими продуктами, которые непосредственно выращиваются в колхозах. Это очень некультурно выглядит в общей форме, в какой-то степени нервирует городского жителя, который оскорбляет нас, называя мешочниками и другими словами.
У нас в Шапкино маленькая хлебопекарня, которая выпекает только черный хлеб, к которому мы почти привыкли, но ведь наши дети, они спрашивают, почему мы не кушаем булочек, не говоря уже о другом. В 1967 году у нас планировали построить широкогабаритный хлебозавод с цехами для испечения булочек и других кондитерских изделий. Только эти планы запрятались далеко под сукно..."
В школу Кумарин с самых ранних лет ходил за 4 километра от дома, особое удовольствие от процесса получая в зимнюю пору, когда из-за бездорожья пробирался к ней через заснеженную проселку. Но это была начальная школа. Ближайшая же школа для старшеклассников находилась и вовсе в сорока километрах от дома — в деревне Уварово. Так что куда более увлекательное путешествие Кумарина еще только поджидало. Поскольку добираться до школы по бездорожью 40 километров было физически невозможно, в районе функционировали школы-интернаты, чтоб дети в них не только учились, но и жили возвращаясь домой лишь на выходные. Впрочем, дети особо не горели желанием оставаться в таких школах. Может быть поддались тлетворному влиянию запада и решили отказаться от света знаний, дабы посрамить славное имя Ильича. А может быть истинная причина была описана в местячковой газете "Учительская газета" от декабря 1977 года (надо отметить, что Кумарин учился в 60-х, т.е., очевидно что тогда условия были куда хуже):
"МУЧКАПСКИЙ район — крайняя южная «точка» Тамбовской области. В аппарате отдела народного — четверо, считая заведующего. Трудности здесь немалые. И одна из основных — бездорожье, которое характеризуют иронически: «жидкий асфальт». Собственного транспорта нет, до школ добираются на попутных машинах. В районе 290 школьников нуждаются в интернатах, но только 160 живут в них. Мест нет? Предостаточно. Но ребята предпочитают квартировать у родственников и знакомых, чтобы не ютиться вот в таком «родном доме»: огромная классная комната. Мрачная. Стена у окна — влажная. Черно-сизые пятна плесени ползут к потолку. Промозгло. Мебель? Две тумбочки на одиннадцать подростков, стол да разномастные шкафы. Тут же в комнате висит верхняя одежда. Умываются в холодном коридоре. На 26 ребят всего два умывальника. Нет места для отдыха, досуг организован плохо. Скудна и пища. Юра Федосов, Иван Шаталов, десятиклассники, припоминают: «Что было на завтрак? Суп. Чай с пряниками. Вчера? То же. Из дому велели принести по мешку картошки». Это интернат Шапкинской средней, в самой школе еще хуже.
«Не видят наши дети ничего: чай, леденцы да пряники, которые не угрызешь. В молоке живут, а молока нет». Лучше, чем буфетчица Н. П. Плешивцева и не охарактеризуешь состояние буфета. Вот так и существуют рядом: в одной школе интернат — дом родной, в другой — холодное, неуютное, приспособленное общежитие."
ПРОДОЛЖЕНИЕ ПО ССЫЛКЕ (полный текст не поместился)